Время расставания

— Я должен сказать вам спасибо, — раздался глубокий грудной голос у него за спиной. Пьер вздрогнул — на него серьезно смотрел какой-то мужчина.

— Прошу прощения?

Незнакомец протянул руку.

— Манокис. Несколько лет тому назад вы помогли мне выпутаться из одной крайне неприятной ситуации. До сегодняшнего дня я не имел возможности поблагодарить вас.

Пожимая руку собеседнику, Пьер припомнил, что он действительно никогда раньше не встречал Александра Манокиса. «Как странно, — подумал он, — а мне казалось, что я его знаю». Отныне у любовника Валентины появилось лицо. Это раздражало, потому что, обретя плоть, Манокис стал банальным.

— Не вижу в этом ничего страшного, — раздраженно ответил Пьер.

— Вы — возможно. Но я…

Александр улыбнулся, однако его глаза остались холодными. Затем он откланялся, не сказав более ни слова. Пьер смотрел, как грек покидает гостиную.

А вот ей не потребовалось ничего говорить — Венелль вдохнул аромат духов и догадался, что у его плеча стоит Валентина.

— Я часто спрашиваю себя, что с ней сталось, — тихо сказал он.

— С кем? — спросила Валентина.

— С «Нелюбимой». Она украшает чью-нибудь гостиную в Гамбурге, Франкфурте или Мюнхене и ею любуются несколько жалких любителей пива с тупыми взглядами?..

— Мне думалось, что вы относитесь с меньшим презрением к этим несчастным немцам.

— А я полагал, что боши — ваши смертные враги. Прежде одна только мысль о них вызывала у вас приступ бешенства и ненависти.

Валентина задумалась.

— Я их по-прежнему не люблю, но я больше не ненавижу. С тех пор как они лишились души, они вызывают у меня жалость… А это еще хуже.

— Надо же, вы больше не видите жизнь лишь в чернобелом цвете. С одной стороны — добрые, с другой — злые. Вы стали мудрее, Валентина?

— Нет, Пьер, я стала вдовой.

К ним приблизился какой-то мужчина, чтобы выразить свои соболезнования, за ним следовала женщина в темном платье и вуалетке. Валентину незаметно оттеснили в другой конец комнаты. «Так она все-таки любила его, — подумал Пьер. — Она любила Андре, кто бы мог подумать!»

На следующий день, поздним утром, нотариус огласил завещание. Из нотариальной конторы Камилла отправилась на обед на авеню Мессии. Максанс извинился, сославшись на дела, и вышел. Было очевидно, что юноша не хочет участвовать в трапезе в компании матери и сестры. Атмосфера в доме накалилась. Камилла была зла не на шутку.

Уже оказавшись в могиле, отец преподнес дочери неприятный сюрприз. Согласно завещанию оба его ребенка наследовали Дом Фонтеруа в равных долях, но Камилла могла управлять делами до тех пор, пока Максанс не определится с выбором профессии. Слушая монотонный голос нотариуса, молодая женщина не могла избавиться от ощущения, что ее предали. Почему отец не выделил ей большую долю в предприятии, которой она могла распорядиться по собственному усмотрению? Тогда бы у нее были развязаны руки и она могла бы управлять фирмой, как сочла бы нужным. Отец не доверял ей? К чему было уравнивать в правах своих детей? Это несправедливо! Максанс не только не интересовался делами Дома, он даже не был сыном Андре. «Ах да, он носит фамилию Фонтеруа!» — шептал чей-то вероломный голосок в голове Камиллы.

Во время обеда обе женщины чувствовали себя скованно и говорили о пустяках тем фальшиво-жизнерадостным тоном, который они использовали с тех пор, как Камилла стала взрослой. В глубине души Валентина надеялась, что со временем их отношения станут более доверительными, но былые ссоры и непонимание продолжали отравлять встречи матери и дочери.

— Кстати, кто был этот мужчина, который подошел к тебе после мессы? — неожиданно спросила Валентина, направляясь в гостиную.

Накануне, спустившись по ступеням церкви в сопровождении Максанса, мадам Фонтеруа удивилась, не обнаружив рядом с собой Камиллы. Обернувшись, она увидела, что ее дочь стоит на верхней площадке лестницы с букетом белых цветов и беседует с каким-то мужчиной, нервно сжимающим руку девушки. Мадам Фонтеруа успела хорошо рассмотреть статную фигуру мужчины, который был почти на голову выше Камиллы, прежде чем тот растворился в толпе.

Камилла наблюдала за тем, как мать разливает кофе по фарфоровым чашечкам. Когда она была маленькой девочкой, то разбила две такие чашечки, опрокинув поднос. У нее до сих пор стоял в ушах раздраженный голос отца: «Камилла, я ведь просил тебя не бегать в гостиной!» Молодой женщине показалось, что она вновь чувствует аромат сирени, витавший в тот день в этой комнате. После смерти отца каждая мелочь, каждый предмет в доме еще долго будут напоминать ей об усопшем. Это просто невыносимо — каждый раз поддаваться эмоциям. Камилла боялась, что больше никогда не обретет душевного равновесия.

— Камилла! — в голосе матери зазвенело раздражение. — Этот мужчина, кто он?

— Я встретила его после войны в Лейпциге, а вновь мы увиделись во время моей первой поездки в Ленинград. Он ответственный сотрудник «Союзпушнины», так называется их объединение меховщиков. Подростком он был траппером в Сибири. Во время войны героически сражался под Сталинградом. В России он — герой.

— Гражданин Советского Союза! — удивилась Валентина, и в ее голосе прозвучало плохо скрываемое презрение. — Возможно, шпион, засланный на Запад.

Сталин умер в марте, шестью месяцами ранее, но Валентина не строила никаких иллюзий по поводу того, что коммунистический режим позволит своим гражданам стать свободнее. В статьях, которые она читала в газетах, рассказывалось о культе личности, о красных флагах с серпом и молотом, о том, как покорная и восторженная толпа размахивала этими стягами перед своими вождями, и Советский Союз в сознании Валентины стал ассоциироваться с Третьим рейхом.

— Давай не будем говорить о политике, мама.

— И как же зовут твоего выдающегося незнакомца? — спросила мадам Фонтеруа, протягивая чашечку дочери.

Камилла положила в нее сахар.

— Сергей Иванович Волков.

Пораженная тоном дочери, Валентина вгляделась в ее лицо. А Камилла ощутила удивительное спокойствие. Она полностью сосредоточилась на маленькой ложке, которой размешивала сахар, раздражающе бряцая ею о хрупкие стенки фарфоровой чашечки. Молодая женщина не поднимала глаз.

Валентина рассматривала красные губы, изысканно подведенные глаза, темные стрелки бровей, волосы, собранные на затылке атласным бантом. «И когда только она успела стать взрослой женщиной?» — озадаченно подумала Валентина. Обе представительницы Дома Фонтеруа были одеты в элегантные черные костюмы с длинными сигарообразными юбками, шею и одной и другой украшал жемчуг: длинные бусы у Валентины, причудливое колье — у Камиллы. «Наверное, мы похожи на двух ворон, сидящих на проводах», — решила Валентина и с трудом сдержала нервный смешок.

— По всей видимости, ты неплохо его знаешь. На каком языке вы разговариваете?

— Чаще всего на французском, но иногда и на русском.

— Ты выучила русский язык?

— Да. Я посещаю курсы. Но Сергей отлично владеет нашим родным языком.

«Откуда этот молодой человек, живущий в Советском Союзе, знает французский?» — удивилась Валентина. Она бы еще поняла, если бы речь шла об отпрыске дворянской семьи, чудом избежавшем расстрела и ссылки, но сибиряк? Эта загадочная земля за Уралом вызывала в памяти мадам Фонтеруа какие-то обрывочные воспоминания о Транссибирской магистрали, о городах Омск и Томск, так похожих по звучанию, и о Михаиле Строгове, которому выжгли глаза [72] .

72

Имеется в виду герой приключенческого романа Жюля Верна «Михаил Строгов: курьер царя». Строгов попал в плен к татарам, и его ослепили, приняв за шпиона.