Время смерти

Бора Валет отвернулся к двери и выпустил длинную струйку слюны, особенным, присущим только ему манером.

— Неужели вы, интеллигент, храбрый человек, доброволец, считаете серьезными людьми социалистических лидеров, этого вашего Драгишу Лапчевича и этого Кацлеровича [74] , которые сегодня, извольте, голосуют в Сербском парламенте против военных бюджетов и бунтуют против буржуазного правительства Николы Пашича? Мы же не насекомые. Вы сторонник политики каких-то идеологов, которые против того, чтобы сербская армия вооружалась, обучалась, приобретала медицинское оборудование. Вы против военной политики Пашича, как будто сербская армия не защищает Крагуевац и Чачак, но занимает Вену, Пешт и Венецию. Уничтожена половина Сербии, а вы, социалисты, защищаете какие-то свои теоретические принципы и вопите — война империалистическая!

74

Лапчевич, Драгиша (1864–1939), Кацлерович, Триша (1879–1964) — лидеры сербской социал-демократической партии.

— Да так оно и есть, дорогой Лукович! По какой бы иной причине немцы и австрийцы двинулись на Россию и на восток? Что такое аннексия Боснии и Герцеговины? С тех пор как человечество себя помнит, известно, что войны ведут ради грабежа и завоеваний. Даже те из них, которые якобы велись во имя свободы, свободы народу не принесли. — Ротный говорил негромко и отчетливо, с ясно различимой болью в голосе.

Вошел и поздоровался Царич; Данило представил приятеля, надеясь, что его появление положит конец бессмысленному спору и успокоит ярость Боры. До сих пор ему не доводилось слышать, чтобы Бора всерьез рассуждал о политике. Или, может быть, до ужина Бора всерьез рассуждал о политике. А вдруг до ужина удастся выскользнуть отсюда и закончить начатое письмо? Прервать описание второй атаки словами: я должен кончать. Пришел приказ выступать на позиции. В следующем письме я расскажу вам, как закончился мой первый бой. А поскольку завтра начинается наступление и ему придется в самом деле участвовать в атаке, не составит труда точно и убедительно описать свои чувства. Он встал, собираясь выйти, но ему помешала вошедшая с ужином хозяйка. И ротный удержал его. Царич с жаром расспрашивал о «Молодой Боснии»; вздыхая, с очевидной грустью командир рассказывал о своих товарищах Митриновиче и Гачиновиче [75] , о совместной революционной работе. Потом они приступили к трапезе: хлебали куриный бульон, пили. И даже Царич, который в Скопле, припоминал Данило, не пил той последней ночью, оставаясь единственным трезвым в «Слободе». А вот же перехватил у него ту курву Фанику. Данило не бросил его в Вардар лишь по той причине, что был совершенно ошеломлен: как мог этот «отменный музыкант», известный всему батальону преданный жених, сентиментальный влюбленный, отбить у него самую дешевую проститутку в Скопле! Его это огорчало до самых Больковцев.

75

«Молодая Босния» — национально-патриотическая молодежная организация, возникшая в канун первой мировой войны. Димитрий Митринович (1888–1953) и Владимир Гачинович (1890–1917) наряду с Таврило Принципом — активные ее деятели.

Бора цеплялся за любой повод, чтобы поспорить с командиром, и то, что на сторону учителя почему-то встал Царич, вызвало у Валета еще большую нетерпимость к идеям и образу мыслей командира. Его бесило сюсюканье Царича.

— Понимаете ли вы, что аннексией Боснии и Герцеговины германская и католическая Вена продемонстрировала всему миру свое твердое стремление уничтожить сербский народ? Исполненная расовой и религиозной ненависти, двинулась она на Сербию. Об этом нельзя забывать, — громогласно рассуждал Царич.

— Верно, товарищ. Цель католицизма и империализма Франца Иосифа — уничтожение сербов, что очень печально видеть в двадцатом веке.

— Ужасно тяжело и горько быть сербом! — воскликнул Царич, с которым, судя по всему, ракия сделала свое дело.

— Но и грустно быть сербом, господа! — бросил Бора Валет, низко склонившись над тарелкой.

Данило только удивлялся: этот молчаливый «отменный музыкант» Царич никогда так не рассуждал. Можно было поклясться, что в своей жизни он вообще не пробовал ракии. А сейчас опустошал одну стопку за другой. И приходилось его слушать.

— Вы забыли о том, что Сербии объявил войну не император или правительство, как полагалось бы по дипломатическому протоколу и международным законам. Сербии объявил войну Берхтольд, всего-навсего министр!

— Верно, товарищ! Эти крупные европейские разбойники настолько ненавидят нас, сербов, что не считают нужным пользоваться своим разбойничьим лицемерием, взяли да объявили: сербы, вы будете уничтожены! Причем карательной экспедицией. Со времен религиозных войн в Европе не было карательных экспедиций. — Ротный в отличие от громогласного Царича говорил спокойно и тихо, а выражение лица у него оставалось таким, будто вот-вот он заплачет.

— А знаете ли вы, братья, что австрийский посланник барон Гизль не стал даже слушать ответ Пашича на ультиматум Берхтольда? Неужели вы этого не знали? — удивлялся раскрасневшийся Царич.

— Как это не стал слушать?! Брось ты эту выдумку, достойную писателей и полицейских. Мы ведь в окопах.

— Это доказано, Бора, доказано. Когда Пашич принес ответ сербского правительства, после того как мы отвергли ультиматум, господин барон в охотничьем костюме, в фаэтоне бежал в Земун… у этого господина Гизля лежал на столе полный текст ответа, который Вена требовала от Сербии. Когда Пашич начал читать ответ сербского правительства, Гизль смотрел в венский текст и чиркал по нему карандашиком. И на третьей фразе, при первом же слове, которое не совпадало с венским текстом и стилем, этот господин посланник прервал Пашича: «Хватит, господин премьер-министр. Императорским и королевским правительством я уполномочен заявить: Сербия наши требования не принимает. Вы хотите войны!» — «Сербия войны не хочет, но у Сербии есть свое достоинство», — ответил Пашич. А Гизль уже встал, — Царич вскочил и стал изображать барона Гизля, — и, сдвинув пятки, непринужденно, элегантно кланяясь, объявил войну Сербии! — Всхлипнув, он повалился на место и залпом выпил еще одну стопку.

— А ты, Царич, в это время стоял за дверью? Или прятался под письменным столом Гизля? — насмешливо бросил Бора в наступившей напряженной тишине.

— Я это точно знаю. Мой дядя — близкий друг Пашича. Тот ему по секрету рассказал. А дядя накануне моего ухода на войну со слезами на глазах поведал об этом мне.

— Мы, члены «Молодой Боснии», — тихо и взволнованно, как бы самому себе, начал офицер, — стреляли в голову этой жестокой и подлой Европе. Я забываю обо всех страданиях и муках, когда вспоминаю, что я друг тех, кто убил Франца Фердинанда. Будущего императора. Охотника на серн и оленей, которому взбрело в голову уничтожить сербов, покорить Балканы и Дарданеллы, а потом двинуться на Россию.

Ужин завершился согласием. Пригорюнившийся, словно после признания в любви, ротный не пытался их удерживать. Он велел им отправляться спать, сказав, что сам разбудит, когда придет время.

Выйдя во тьму, Данило решительно произнес:

— Я, ребята, сейчас не в состоянии играть в карты.

— Ты в своем уме?

— И мне, Бора, тоже не хочется. Не тереби меня. Я не буду. Я пьяный и грустный. Я пришел к вам сегодня, чтоб исповедаться. Вы были мне самыми близкими. А завтра я погибну. Я знаю. Я должен погибнуть.

— Не трепись, Царич. Не выношу пьяных исповедей и пьяных самоубийц.

— Ну почему ты, Бора, такой тупой и жестокий? Пойми ты, человек. Я жутко несчастлив. — Царич заплакал, чем растрогал Данилу.

— Что случилось? — Данило положил руку ему на плечо, пытаясь заглянуть в лицо.

— Тебе известен, Данило, эпилог моего успеха у Фаники? Когда мы с тобой, выйдя из «Слободы», хотели подраться из-за нее на берегу Вардара. Вернее, ты пытался бросить меня в Вардар за то, что Фаника пригласила меня и даже взяла под руку.

— Да, ты был свиньей. Я весь вечер просидел с ней, все подготовил, мы договорились отправиться к ней, и вдруг ты, преданный жених, после полуночи подсаживаешься и лезешь к ней с объятиями. Хотя сперва мне это показалось забавным.

— Не знаю, что на меня нашло. Последняя ночь в Скопле, утром на фронт. Весь батальон кинулся на баб. Не знаю, что на меня нашло. А ведь я пуще жизни люблю свою невесту. Обожаю ее. Она — нежная, чистая, красивая.

— Ты ж не Сербию предал, бога твоего музыкантского! — рявкнул Данило.

— Плюнь ты на преданность невесте! Наверняка тебе сегодня повезет в покере! — Бора подхватил его под локоть.

— В ту ночь Фаника наградила меня сифилисом. Я гнию заживо. Я решил погибнуть, ребята.

— Ты что?! Из-за этого принести себя в жертву отчизне? Браво, патриот! Ух, было б здорово, если б из-за этого ты заработал звезду Карагеоргия! — не унимался Бора.

— Бора, я тебе дам по морде! Сто раз тебе говорил: в такие минуты я не выношу твой цинизм! — Данило оттолкнул товарища.