Время Смилодона
Шрифт:
«Хм… Никак руссо туристо? Здесь? В этой глуши? Да, странно… А этот, в лодке, ну просто шут. Гороховый. Клоун тряпичный. — Буров пожалел в душе, что не взял с собой бинокль, снял „Калашникова“ с плеча, передернул затвор. — Ладно, будем посмотреть, что это за отдыхающие…» И под торжественные раскаты музыки он отправился свидетельствовать свое почтение. Однако же, не доходя до берега, вдруг остановился. Нет, это были не руссо. И отнюдь не туристо. У костра расположился давний буровский знакомец — маг, волшебник, алхимик, отец всех нищих, основатель Ложи истинного египетского масонства. Сам божественный Александр Калиостро, граф, ученый, Великий Копт. [177] Его супруга и перцепиент красавица Лоренца ощипывала у палатки крупного гуся. При взгляде на нее сразу вспоминалась Мадонна Рафаэля, при взгляде на пернатого — Паниковский Гердта. Птица была
177
См. вторую книгу.
«Ну вот, дожил, уже глюки пошли, — мрачно усмехнулся Буров, сделал шаг вперед, прищурился. — Да нет, с головой вроде все в порядке…» Он, он, точно, это Великий Копт. Все такой же низенький, приземистый, с брюшком, в мешковатой, выцветшей штормовке, словно главный персонаж из песни:
Крепись, геолог, держись, геолог,Ты ветра и солнца брат.Ну, теперь надо ждать очередного сеанса магии. Практической…
— А, вот и вы, сударь, — подал глас из-за завесы дыма маг, глянул на свои платиновые часы, выбрался на белый свет и без чванства поручкался с Буровым. — Я же говорил, что мы еще встретимся. Лоренца, милая, он пришел. Так что не затягивай с обедом.
— Доброе утро, сударь. — Лоренца оторвалась от гуся, мило улыбнулась Бурову, словно старому доброму знакомому. — Сколько лет, сударь, сколько зим.
Да уж минимум сотни полторы.
— Мое почтение, мадам. Отлично выглядите, — в тон с ней, по-французски, отозвался Буров, быстро сделал полупоклон и повернулся к Калиостро: — Да, граф, как говорится, гора с горой… Ну прямо чудеса… Тесен мир…
Сам он, если честно, в случайности уже давно не верил. Великий Копт, похоже, тоже.
— Сударь, все в этом мире отмерено, детерминировано и предопределено. — На лбу волшебника прорезалась морщина, в голосе, рыкающем и низком, зазвенел металл. — Случайность — это закономерность, закон, который непонятен профанам. А здесь мы все, слава богу, люди посвященные, Hommes de desir, [178] так сказать. — Он снова глянул на свои бесценные часы и сделал приглашающее движение: — Прошу располагаться. У нас не так уж много времени, а разговор наш долог и требует внимания. Самого пристального, на грани медитации…
178
Люди алчущие (истины) (фр.)
И дабы подчеркнуть всю значимость момента, он с чувством прочертил рукой в воздухе. Рубины, изумруды, сапфиры и бриллианты вспыхнули на миг драгоценными болидами, ударили по глазам совершенством огранки и разом потухли. Интересно, для чего они кудеснику в тайге?
— Как скажете, граф, пообщаться не вредно. — Буров, отворачивая лицо, подошел к костру и мужественно опустился в предложенный шезлонг — тот находился в самом эпицентре клубящейся стихии. Еще слава богу, что ветер был переменный и имелась возможность хоть как-то дышать.
— Ну вот и ладно. Так что начнем. — Маг опустился в кресло по соседству, взял с шаткого походно-раздвижного столика пульт и сделал тише фугу. — Скажите, сударь, как вам в двадцать первом веке? Нравится? Только откровенно.
В его вопросе слышался ответ.
— Да, честно говоря, не очень. — Буров вспомнил свои скитания в тайге, мгновенно помрачнел. — Похоже, евангельские заповеди никто не соблюдает. Если не сказать больше.
Да, всего-то ничего в двадцать первом веке, а уже кровь, разруха, смерть, мертвые тела. Навалом. И это на периферии, в глухой тайге. Что же делается тогда в крупных городах с их извечными проблемами? Да еще разговоры эти застольные про коктейль в Балтийском море, про остаточную радиацию, про великую ленинградскую стену. М-да…
— Не соблюдают, еще как не соблюдают. Ты совершенно прав, красавчик. — Полог палатки вдруг откинулся, и опять пришло время Бурову изумляться до невозможности — перед ним стояла старая Анита. [179] Та самая Кривая Анита, шарлатанка с Ферронри, с коей он познакомился в Париже в канун Французской буржуазной революции. Господи, как же все это похоже на бред. Однако фигушки, ничего подобного, вот она бабушка-старушка, во плоти и в добром здравии: сморщенное лицо нарумянено, зубы — вызывающе фальшивы, один глаз закрыт экраном из толстой кожи, другой немилосердно слезится и смотрит вприщур, оценивающе, с нескрываемым цинизмом. Та еще бабуля, божий одуванчик,
улыбается игриво, скалит зубы да еще при этом и облапать норовит.179
См. первую книгу.
— Ну-ка, иди, иди сюда, красавчик, мы так давно с тобой не виделись! — Анита заключила Бурова в объятия, трижды, будто христосуясь, облобызала его и, неожиданно нахмурившись, прошипела: — Так вот, красавчик, люди, может, и не ведают, что творят, но ведут себя отвратно. Возомнили себя вершиной мироздания, зверски насилуют природу, уничтожают себе подобных, нарушают все законы гармонии и целесообразности. Они словно раковая опухоль на теле планеты, величина андрогенного давления на биосферу составляет уже более пятнадцати процентов. [180] Это при пороговом-то значении в одну сотую! Как тебе все это нравится, красавчик? Наводит на мысли?
180
Речь идет о техногенном воздействии цивилизации на биосферу планеты.
Да, все же она какая-то странная, эта колдунья-отравительница из Парижа, затрагивающая глобальные проблемы с непринужденностью академического мужа. Интересно все же, в какую сторону она клонит?
— Не нравится, — искренне признался Буров и в душе порадовался, что костер уже не дымит. — Да только так было всегда. По принципу: после нас хоть потоп. Жадность человеческая и самомнение границ не знают.
Точнее, люди знать не хотят, что же будет потом. Главное — урвать свое сейчас.
— Ладно, красавчик, мы еще дойдем до потопа, — зловеще ухмыльнулась Анита, вытерла бархоткой глаз и сделала небрежный жест волшебнику, словно управляющий в конторе, озадачивающий мелкого писца. — Граф, будьте так добры, покажите-ка нам гибель Атлантиды.
Судя по ее интонации, на берегу озера царил полный матриархат.
— Да, мадам, — встрепенулся Калиостро, сделал быстрый полупоклон, затем воздел руки к небу и, вытянувшись струной, принялся шептать что-то, видимо магическое заклинание.
Шептал недолго — в небе откуда-то взялось белогрудое низкое облачко, подгоняемое ветром, оно подплыло поближе и остановилось аккурат над самой серединой озера.
— Духи огня, саламандры! Именем Невыразимого я заклинаю вас! — грозно приказал волшебник, с яростью притопнул ногой, да так, что ярчайший луч, вырвавшийся из его перстня, принялся рисовать на облачке мигом оживающие картины. [181]
181
Собственно, здесь Калиостро совсем не оригинален. Методы воздействия на погоду в древности были отлично освоены; так, например, русских жрецов, управлявших погодой, называли облакопрогонниками. Что же касаемо облаков, используемых в качестве экранов, то здесь уместно вспомнить гениального русского провидца XVI века Василия Немчина. Он писал, что пророчества являет ему ангел в виде картин на облаках.
Вот это да, инженер Гарин со своим гиперболоидом точно бы удавился. Куда там лазер-шоу, цифровым проекторам и хваленым заокеанским драйвинам. [182] Это было кино так кино — объемное, жутко красочное, форматом в половину неба. Только какое-то мрачное, зловещее, преисполненное ужасов и библейских пророчеств. С ревом разверзалась твердь, суша опускалась в море, рушились невиданные города, пламя поднималось выше гор. И впрямь ходила ходуном земля, и все живое попряталось в норы, и не стало ни воды и ни пищи, ибо превратились злаки в полынь, а реки наполнились кровью, скверной и смертоносной отравой. И люди превратились в животных, и солнце стало мрачным, и луна сделалась как власяница. В общем — жуть. Да еще на полнеба.
182
Драйвин — кинотеатр под открытым небом с огромным экраном, на который глазеют, не выходя из машины.
— Это результат войны между Гипербореей и Атлантидой. Войны с широким применением черной магии, — с горечью заметила Анита и снова вытерла бархоткой глаз. — Всплески отрицательной энергии были столь сильны, что вызвали волнение в ноосфере. Как следствие земная кора провернулась вокруг ядра, положение полюсов изменилось, и пришел конец Серебряному веку — началось всеобщее оледенение. Потом, много лет спустя, наступило Время бронзы, и вот оно-то, красавчик, и закончилось Потопом. Эх, знал бы только, сколько воды утекло с той поры…