Время соборов. Искусство и общество 980-1420 годов
Шрифт:
В противовес рациональным ухищрениям современных философов, считавшихся совершенно заблудшими, развилось течение мысли, вдохновителями которого были святой Бернард и цистерцианцы. Это направление питалось из первоисточника латинского мистицизма — сочинений святого Августина. Поэтому оно смогло привлечь преподавателей некоторых капитульных школ, которые не так далеко, как парижские, продвинулись по пути диалектики, — в частности, шартрских учителей. В 1100 году преподавание в Шартре было построено на изучении редких произведений Платона, доступных в то время, на нескольких отрывках из «Тимея». Сугерий многим был обязан этим учителям. Распространяемое Шартром платоновское учение о вдохновении, пробуждавшем не столько логическое размышление, сколько движение сердца, позже укоренилось в другой городской школе — в самом Париже, но не в соборе Нотр-Дам, а в монастыре Сен-Виктор, уединенной обители, которую обратившийся каноник-преподаватель основал у городских ворот. Его последователи вели жизнь аскетов. В то же время они были клириками и продолжали служить своему основному делу — преподаванию. Однако перед своими учениками они открывали августинские пути созерцания. Безусловно, последователи сен-викторской школы категорически не отвергали диалектический метод. Ришар Сен-Викторский встал на защиту гуманистов и философов из собора Нотр-Дам и с холма Святой Женевьевы. «Душа, — говорил он, — должна пользоваться всеми своими способностями, и в особенности разумом; Бог есть разум: этим путем можно прийти к Нему». Но это — только один из многих способов приблизиться к Богу. Лишь порыв любви позволяет подняться на высшую ступень знания и достичь полного просвещения. Что же касается Гуго Сен-Викторского, то он, подобно святому Августину и Сугерию, утверждает, что любой образ, доступный чувственному восприятию, — это знак или «таинство» невидимых вещей, которые откроются душе, когда она освободится от телесной оболочки. Стремясь привести своих последователей к этому видению, Гуго Сен-Викторский, вторя святому Августину, предлагает следовать по пути постепенного духовного восхождения: они должны начать с cogitatio, изучения материи, исследования мира, доступного восприятию. Это необходимая основа для абстрактной мысли. Внутренний же человек должен подниматься все выше, прийти к meditatio, обращению души к самой себе, и наконец достичь contemplatio [104] , которое есть интуитивное знание истины.
104
Cogitatio — «мышление, размышление, мысль» (лат.). Meditatio — тоже «мысль», но с оттенком смысла «углубленное обдумывание», отсюда позднейшее значение слова «медитация». Contemplatio — «созерцание» (лат.).
Святой Бернард, человек своего времени, был горячим проповедником этой теории, которую окончательно сформулировал в большом сочинении — цикле проповедей на тему Песни Песней. Святой Бернард был подавлен величием Бога. Он не мог выносить диалектиков, которые подвергали сомнению Его единство, — Абеляра и Жильбера Порретанского, разделявших Троицу. Их рациональный подход бессилен поднять человека до понимания тайны и может лишь принижать величие Бога, разлагать божество на составные части. Как уловить всю полноту того, что нельзя выразить словами? Лишь путем полного отречения от мира. Только победив собственное тело, пройдя двенадцать ступеней смирения, человек, очистившись, может надеяться достичь познания себя самого как образа Божия, образа, во всем сходного с Божественным совершенством, но замутненного грехом. Так пусть же любовь поможет человеку подняться: «Причина, по которой мы любим Бога, и есть Бог». В пяти латинских словах этой фразы в сжатой форме дано описание импульса, который, в соответствии с построениями Дионисия Ареопагита, вызывает движение света. Святой Бернард пользуется сияющими метафорами Дионисия, но дополняет их другими, заимствованными из Песни Песней, брачными: экстатический союз души и Бога — это брак, союз любви, «супружеский поцелуй». Единение воли без смешения субстанций, которое действительно обожествляет душу. «То, что испытывает душа, поистине божественно; быть столь любимой означает быть обоженной». Душа растворяется в этом союзе, как воздух, пронизанный солнцем, растворяется в свете; но достичь этого она может лишь путем отречения от всего. «Как Бог может быть всем во всех, если в человеке останется что-то от человека; останется субстанция, но в иной форме, иной славе, иной силе». Возносясь на небеса, Данте выбирает провожатым святого Бернарда.
Мысль святого Бернарда, столь близкая богословию Дионисия, должна была способствовать возникновению искусства, которое соответствовало бы искусству Сугерия во всем, за исключением одного кардинального вопроса: оно не могло принять роскошь. Цистерцианский монастырь и его собор прежде всего отвергают излишества, отказываются от любых украшений. Это осуждение Сен-Дени, обличаемого святым Бернардом:
Не говоря о невероятной высоте ваших часовен, об их несоразмерной длине, чрезмерной просторности, роскошном убранстве и росписях, вызывающих любопытство молящихся, отвлекающих внимание, не позволяющих сосредоточиться и напоминающих в некоторой степени об обрядах иудеев, — хочется верить, что все это делается для того, чтобы возвеличить славу Господню, — я ограничусь, обращаясь к таким же монахам, как я сам, словами, с которыми язычник обратился к другим язычникам. «К чему, — говорил он, обращаясь к жрецу, — золото в святилище?» Повторю и я, изменив слова, но не мысль поэта: зачем нищим, если вы поистине нищие, все это золото, которое сияет в ваших храмах? Воздвигаете статуи святых и полагаете, что от них исходит тем больше святости, чем пестрей они украшены. Собирается толпа желающих припасть к изваянию и принести что-нибудь в дар; почитание воздается красоте предмета, а не добродетелям святого. В храмах также выставляют то, что с трудом можно назвать венцами, это скорее колеса, увешанные жемчугами, окруженные лампадами, украшенные драгоценными камнями, сияние которых затмевает светильники. Вместо подсвечников возвышаются настоящие бронзовые деревья необыкновенно искусной работы, которые освещают все вокруг не только сиянием свечей, но и блеском драгоценностей. О суета сует, и более безумие, чем суета! Церковь наполнена сиянием, а бедняки прозябают в совершенной нищете; камни храма покрыты украшениями, а его дети лишены одежды; любители искусств утоляют в храме любопытство, а нищие не находят, чем утолить голод.
Дух отречения от земных благ изгонял из церкви все украшения, вытеснял изображения. Вскоре после того, как святой Бернард стал пользоваться влиянием в цистерцианской конгрегации, белое монашество не решалось более украшать книги иллюстрациями. При жизни святого Бернарда великолепная школа миниатюристов прежних времен не могла развернуться в полную силу. Осуждению подверглись монументальные изображения, скульптурный декор, покрывавший порталы монастырей клюнийской общины. Цистерцианское аббатство лишилось фасада и портала: оно замкнулось в себе. Ничего, кроме наготы и простоты. «Пусть те, кого забота о внутреннем отвращает от внешнего, строят для своих нужд здания, имея перед глазами примеры бедности и святой простоты и строгие линии, прочерченные их отцами» (Гийом из Сен-Тьерри). Самой своей структурой, ритмом отдельных элементов, символическим расположением церковь — краеугольный камень, образ Христа — должна возносить дух к мистическим высотам. Дневной свет, проходя сквозь эту неподвижную раму, повторяет круговое движение всего мироздания, указывает пути созерцания. «Приближаться [к Богу] следует, не переходя с места на место, но через ряд последовательных озарений, — говорил святой Бернард, — озарений не материальных, но духовных. Душа должна искать света, следуя за светом». В пропорциях здания воплощено смирение, предписанное уставом святого Бенедикта. Никакого стремления ввысь, никакой гордыни; лишь равновесие, соразмерность вселенной. В теоретических положениях, как и в концепции архитектурных форм и их внутренних связей, Сито продолжает бенедиктинскую традицию. Церкви цистерцианцев приземисты, как все романские храмы Южной Галлии.
Тем не менее это искусство имело две общие черты с искусством Сен-Дени и первых соборов. Прежде всего речь идет о значении, которое придавалось свету. Огромные окна заполнены витражами, лишенными изображений, — они лишь пропускают свет. Пересечение стрельчатых арок дозволяет прорезать в стенах множество проемов. Обители цистерцианского ордена, возникшего в Бургундии и Шампани, вскоре рассеялись по всему миру латинского христианства, способствуя распространению искусства Франции, opus francigenum. Образцы его прижились даже в строптивых южных областях: в Каталонии возник монастырь Санта-Мария-де-Побле, в Центральной Италии — Фоссанова. Святой Бернард был также певцом Богоматери. Он видел в Ней невесту из Песни Песней, устроительницу браков. Благодаря ему цистерцианское искусство, как и искусство соборов, стало частью культа Девы Марии.
Сугерий ввел в свою систему взаимосвязанных символов образ Богоматери: через Нее совершилось воплощение Бога в человеческой природе. Однако в Сен-Дени Ей отводилось второстепенное место, в то время как в соборах Франции, которые все без исключения были посвящены Богоматери, центральное место в монументальном декоре занимало изображение божественного материнства, вызывавшее теперь поклонение народа. Повторяя иератические позы позолоченных романских идолов Оверни, эти изваяния оставались воплощением не нежности, но могущества и победы. Богоматерь уничтожала грехопадение женщины. Изгоняла бесов, смущающие душу желания и нечистые помыслы, искупала грехи. К ней были обращены мистические чаяния тех, кто стремился к чистоте, — каноников, обреченных на безбрачие, и, конечно, монахов Сито.
Богоматерь величественно поднимается на особое место в религиозных представлениях XII века. Ее окружают святые — Мария Магдалина торжествует в Везеле и Провансе. Именно тогда, когда христианство стало по-иному смотреть на женщину, ее начали возвеличивать и при рыцарских дворах в Пуату и областях, лежавших по берегам Луары. В песнях восхвалялись достоинства супруги сеньора, дамы, и на куртуазных турнирах молодые люди из знатных семей стремились покорить ее сердце. Культы Богоматери и Прекрасной Дамы шли разными путями, развивались в глубинах сознания. История еще неясно различает мощь и ход этих перекликающихся между собой процессов. Один факт совершенно бесспорен: латинские стихи, которые аббат Бальдерик Бургейльский посвящал анжуйским принцессам, песни, сложенные Серкамоном и Маркабрю для дамских собраний в Аквитании, романы, написанные на основе античных сюжетов об Энее и Троянской войне, первые рассказы, в которых военная тема переплеталась с любовной — все эти произведения перекликались с сочинениями Гийома из Сен-Тьерри и заимствованиями из Овидия, которые он включил в свой трактат «De natura amoris» [105] . Те же источники гуманистической мысли, тот же словарь, череда испытаний, страсти, надежда на спасение... Лучшее, что было в светской и религиозной литературе, перекликалось со скульптурами Шартра и поэзией культа Богоматери, который проповедовал святой Бернард. Франция того времени открывает для себя куртуазную любовь и любовь к Деве Марии. В этом заключалась некоторая двусмысленность. Подавить плотский эротизм, уловить эти движения души и направить их к богослужению — такова была цель духовенства, и прежде всего монашества. Клюнийский аббат Петр Достопочтенный, Бернард Клервоский и многие другие слагали в честь восседающей на престоле Богоматери гимны и секвенции, которые посреди зажженных светильников и курящегося ладана сливались с мелодиями литургических песнопений. Заклинания предваряли таинство — коронацию Богоматери.
105
«О природе любви» (лат.).
Во имя этой королевы святой Бернард бросал вызов рыцарям княжеских дворов. Он стремился обратить всех, наставить на истинный путь. Он был вдохновителем устава нового ордена тамплиеров [106] — конгрегации, объединившей тех, кто, обратившись к Богу и став монахом, продолжал оставаться рыцарем. Это была nova militia [107] , отважные воины которой обращали оружие против врагов Христа, а свою любовь -к Богоматери. Святой Бернард призвал всех воинов Франции следовать за королем в новый крестовый поход, желая направить их буйную энергию на дело, угодное Господу. Движимый тем же духом, он старался указать путь мистицизма пробудившимся чувствам, которые куртуазным языком воспевались в любовных песнях и романах. Здесь он сумел добиться некоторого успеха. Под его влиянием
часть рыцарской лирики встала на путь обращения. В 1200 году завершение этого процесса отразилось в лесном очаровании сочинения «Поиски Святого Грааля» [108] , а несколькими годами раньше прозвучало в сочинениях Кретьена де Труа. Герои его первых произведений исповедуют традиционные формы религии, а Персеваль, подвиги которого были воспеты в 1190 году, уже олицетворял христианство, погруженное в молитву, покаяние, стремящееся к чистоте, считавшейся первой добродетелью. Вслед за святым Бернардом знатные юноши Франции начинали относиться к церемонии посвящения в рыцари, старинному воинскому обряду, как к настоящему таинству. Посвящение совершается священнослужителями; готовясь к нему, молодой воин, молясь, проводит ночь в часовне; омовение — новое крещение — смывает грязь с будущего рыцаря. Отныне воин будет принадлежать к ордену, члены которого совершенствуются в добродетелях Христа (по крайней мере, должны совершенствоваться). Заряд земной радости, который несло в себе рыцарство, стремление к завоеваниям, любовь к роскоши и развлечениям не могли отступить так легко. К 1190 году Сито окунулся в жизнь века. Говорили, что затерянные в лесах монастыри ордена переполнены текущим через край богатством. И это было правдой. Белое монашество собирало теперь десятину, имело держателей и сервов [109] . Монахи все чаще пересекали порог своих уединенных обителей, их видели повсюду. Святой Бернард оскорбился, когда его пожелали избрать епископом, но Евгений III покинул монастырь, чтобы взойти на престол святого Петра. С приближением XIII века многие монахи последовали его примеру. На их головы возлагали митры. Они же, в свою очередь, начинали строить соборы. Они учились, и вскоре орден основал в Париже монастырь, при котором открылись школы. Тулузское духовенство избрало епископом цистерцианского монаха, настоятеля обители Тороне, Фолькета Марсельского, в прошлом трубадура. Епископская церковь была перестроена по образцу соборов области Иль-де-Франс. В это же время Франция стала свидетельницей другого очевидного факта — Сито потерпел полное поражение в битве с ересями Юга.106
Тамплиеры (иначе — храмовники; полное название — «Бедные рыцари Христа и Соломонова храма») — духовно-рыцарский орден, то есть орден, члены которого помимо обычных монашеских обетов — бедности, послушания и целомудрия — принимали еще обет вооруженной борьбы с неверными. Основан в Палестине в 1118 или 1119 г., название получил по резиденции, находившейся в Иерусалиме на месте, где, по преданию, некогда располагался храм (фр. temple) Соломона. Орденская одежда — белый плащ с красным крестом. Орден обладал обширными земельными владениями во всей Европе и в Святой земле; значительные денежные средства пускались в оборот, и орден был, по существу, крупнейшим банком западнохристианского мира (по мнению некоторых исследователей, именно тамплиеры первыми ввели банковские чеки). После падения крестоносного Иерусалимского королевства в 1291 г. орден формально перенес резиденцию на Кипр, но фактически руководство ордена пребывало в Париже. Король Франции Филипп IV Красивый в стремлении уничтожить не зависящую от него мощную военную и финансовую силу, а также завладеть богатствами храмовников приказал в 1307 г. арестовать руководство ордена и большинство его членов. В 1310 г. начался процесс по обвинению их в ереси, богохульстве, колдовстве, дьяволопоклонстве, противоестественных пороках и т. п. Зависимый от Франции авиньонский Папа Климент V после робкого сопротивления поддержал обвинение и потребовал арестовать и судить храмовников во всех странах Западной Европы. В 1312 г. последовал папский указ о запрете ордена. В марте 1314 г. великий магистр ордена Жак де Моле и два высших сановника ордена были сожжены. Перед смертью Моле проклял короля и Папу, пообещав призвать их на суд Божий в том же году. Папа умер через две недели, король — через полгода; молва приписывала их смерть отравлению, в котором подозревали спасшихся собратьев великого магистра. Процесс тамплиеров и их воззрения породили обильную литературу в новое время. Большинство исследователей XIX в. настаивали на полной невиновности тамплиеров. Выяснилось, например, что показания, дававшиеся храмовниками на следствии, разнились у проживавших совместно братьев, если они брались разными следователями, и почти дословно совпадали у никогда не видевших друг друга членов ордена, если их допрашивал один и тот же инквизитор; из этого был сделан вывод, что признания в преступлениях вкладывались в уста обвиняемых с помощью пыток. Однако во многих масонских, околомасонских и контрмасонских кругах в XVIII—XX вв. распространялись и распространяются мнения о том, что обвинения возникли не на пустом месте, что тамплиеры (некоторые масонские организации без достаточных оснований возводили себя к этому ордену) создали некую очищенную внеконфессиональную религию, высокую духовность которой не смогли понять тупые фанатики-инквизиторы, либо (мнение противников масонства) что они действительно предавались дьяволопоклонству и плели заговор с целью установления всемирного иудейского владычества (поэтому и избрали храм Соломона местом резиденции), а их наследники-масоны продолжают это губительное дело. Указанные про- и антимасонские мнения не имеют сколько-нибудь доказанной научной базы.
107
Новое воинство [лат).
108
Большинство современных исследователей считают, что цикл рыцарских романов о короле Артуре и рыцарях Круглого стола (он же «Вульгата») был создан ок. 1230 г. «Поиски Святого Грааля» — предпоследний из романов этого цикла. Как отмечает отечественный исследователь средневековой литературы, «книга полна иносказаний. В ней доминирует пессимистический взгляд на жизнь, в которой идет постоянная борьба между добром и злом, между Божественным началом и Сатаной. Поэтому все эти поиски Грааля, все эти поединки и испытания, не утрачивая своего первоначального, непосредственного, так сказать, поверхностного смысла, обладают и иным содержанием - это рассказ о пути человека к Богу» (Михайлов А. Д. Французский рыцарский роман и вопросы типологии жанра в средневековой литературе. М., 1976. С. 275).
109
Держатель (tenancier) — пользователь земли, которая принадлежит иному лицу или сообществу (например, монастырю); держателями были и благородные ленники, и не благородные, но лично (не поземельно) свободные крестьяне — вилланы. Серв — лично зависимый крестьянин; это слово (sert) произведено от servus, в классической латыни — «раб», но в указанное время уже не означало раба в собственном смысле, для обозначения которого употреблялось фр. esclave (ср.-век. лат. sclavinus).
Свет, поиски Бога, принявшего человеческий образ, ясность мысли, логика — новая эстетика 1190 года завоевала весь север королевства, от Тура до Реймса, захватив всю область каролингского возрождения, область больших епископских церквей, покрытую растущими деревнями и испещренную торговыми речными путями, а также домен, находившийся под непосредственной властью Капетингов. Сито способствовал еще более широкому распространению этой эстетики. Она проникла в графство Шампань и Бургундию, по ее образцам были построены соборы в Везеле. Распространение искусства Сен-Дени шло бок о бок с усилением королевского могущества. Король Франции расширил границы своих владений до Макона и Оверни, лично пересек границы королевства, посетил Шартрёз, могилу святого Иакова, Иерусалим. У парижских преподавателей учились епископы Германии и Англии. В этих странах новые соборы — в Кентербери и Бамберге — повторяли французские эталоны, их дальний отсвет можно различить на порталах Компостелы, Сен-Жилля, арльского собора Сен-Трофим. Для Клостернойбурга ювелир Николай Верденский создал амвон, украшенный эмалями с парными изображениями сцен из Ветхого и Нового Заветов, которые напрямую восходят к богословским представлениям Сугерия. В своем победном шествии новое искусство оттеснило на задний план романскую иконографию. В области Иль-де-Франс ее персонажам приходилось прятаться в дальних углах порталов среди демонов Страшного суда, принимать облик тех существ, которые во множестве ползали и карабкались по капителям колонн и консолям статуй: древний бестиарий изображал теперь попранное зло, грех, смерть. Был ли он полностью побежден? Вовсе нет — вдалеке от Парижа и Шартра чудовища еще выползали на дневной свет.
Наступлению готики повсюду противостояли традиции, народные верования, образ мыслей, отличавшийся от того, что был принят в областях, считавшихся французскими в строгом смысле слова. На севере распространение готики было приостановлено потоком фантазии, бурлившим на островах — в Англии и Ирландии, и пристрастием к энергичному рисунку, раскручивавшему витки мечты, змеевидные извивы которого были принесены шотландскими монахами в Регенсбург. В империи возрождалось мощное оттоновское наследие — искусство бронзового литья, покорившее Италию. Избежав французского влияния, оно расцвело на церковных вратах в Пизе, Беневенто, Монреале так же, как в Гнезно. Романская эстетика продолжала распространяться и в южном направлении. Создание декора рипольского собора и клермонского Нотр-Дам-дю-Пор относится к последним годам XII века. Соборы эти были совершенно романскими, и в упомянутых областях всё принесенное с Востока в результате христианских завоеваний усиливало противостояние готическому соблазну. Здесь был вклад и Испании (мосарабское искусство вдохновило на создание серии иллюстраций «Комментария Беата»), и Византии, пример которой находил отклик везде — от баварских границ до восточных пределов латинского христианства и от дворов палермских владык до южных рубежей. Тем временем в Риме продолжалось слияние античной классики, романских приемов и восточных импульсов.
История любой из областей, сопротивлявшихся распространению готики, может служить наглядным примером того противостояния, которое встретила на своем пути французская эстетика. В некоторых провинциях причина неослабевающего влияния древних художественных форм крылась в замедленном темпе культурного развития. Не все сельские районы Европы в равной мере смогли воспользоваться плодами бурного хозяйственного развития, которое в Шартре и Суассоне раньше, чем где бы то ни было, привело к обогащению епископов, позволившему им начать строительство соборов. В горах Оверни церкви, возраст которых невозможно определить, вырастали в крестьянской среде, которую не затронули исторические изменения, и по-прежнему пропагандировали в застывших образцах народного искусства расхожие произведения XI века. Вымерший Прованс медленно поддавался живительному воздействию торговли. Туманные окраины мира — Ирландия, Шотландия, Скандинавия — оставались варварскими землями. В Англии не существовало настоящих городов, не было их и в Германии. Входившие в состав империи страны, где Карл Великий почитался святым, медленно ассимилировали каролингскую культуру. Повсюду не хватало школ, а существовавшие избежали влияния новых веяний. Там ничего не было известно о молодом искусстве литургии, центральным моментом которого стало таинство вочеловечения Бога. Тяга к чему-то новому, побуждавшая учителей продолжать поиски, заставлявшая их укреплять веру знаниями, пока не достигла этих учебных заведений; основным предметом, изучавшимся здесь, было хоровое пение. Капитулы соборов, в которых беспрестанно звучали песнопения, состояли преимущественно из феодалов. Архиепископ и каноники Лана и Арля, знатные лица, не колеблясь бросавшиеся в битву, с большей охотой упражнялись в умении владеть оружием, чем словом. В этих краях монастыри по-прежнему оставались главными очагами религиозной жизни, но они замкнулись в клюнийской концепции литургии. Зарождавшаяся там мысль следовала извилистым путем. Сочиняя трактат «О деяниях Божиих», аббатиса Хильдегарда Бингенская черпала вдохновение в аллегорической поэме некоего шартрского учителя, однако переработанный ею материал превращался в ряд расплывчатых видений, окутанных фантасмагорической дымкой «Комментария Беата»; когда калабрийский аббат Иоахим Флорский в своих размышлениях о перекликающихся местах в Ветхом и Новом Заветах заимствует у Сугерия некоторые богословские положения, он превращает их в мессианскую утопию. Всё это было проявлением крайне медленного изменения образа мыслей.