Время Сомнамбул

– Дело ясное, - подвёл черту полицейский, - старый порядок рухнул, теперь каждый за себя.

Мэр сжал кулаки.

– Я сложил свои полномочия и от своих слов не отказываюсь. Однако, кого мы выберем городским главой?

– Никого! Хватит, вроде того, подчиняться, теперь будем сами по себе.

Мэр категорично замахал руками, скрещивая их в воздухе.

– Нет, анархии я не допущу! Назначайте новые выборы, а пока я буду временно исполнять обязанности городского главы.

– Нашёлся, тоже, хитрец!
– от волнения у водителя снова пропала его любимая присказка.
– Да мы тебя хоть сейчас переизберём!

– Нельзя, здесь не все присутствуют.
– Посмотрев водителю в глаза, мэр твёрдо добавил.
– А ты всегда был дураком, жаль, с тобой раньше не расстался.

– Это ещё почему?
– оторопел водитель.
– Раньше, вроде того, устраивал.

– И он ещё спрашивает! Кто отвёз больного доктора в министерство? Вот и всплыло всё, а мы бы сами справились.

– Да я отвёз. А кто его, вроде того, отправил? Нечего с больной головы на здоровую.

На мгновенье мэр осёкся.

– Теперь это уже неважно. Но до выборов всё останется как есть.

Учитель и священник, подойдя к нему, встали плечом к плечу.

– Ладно, пусть, вроде того, будет по-вашему, недолго осталось командовать.

В этот раз до стычки не дошло, но все осознавали, что это вопрос времени.

Две застреленные лагерным охранником овчарки не стали исключением. Когда вирус перекинулся на животных, город вымер. Исчезли птицы, раньше сидевшие на обвисших проводах, куда-то делись чирикавшие в кустах воробьи, не попадались больше голуби, ворковавшие на площадях, пропали даже крикливые, вечно сновавшие чайки, высоко в небе больше не летали стрижи, не кружили ласточки. Домашние животные, словно взбесились. Поджав хвосты, убегали в тундру сторожевые псы, за ними тянулись скулившие дворняги и мелко трусили коротконогие декоративные собачонки, в прежние времена отрывисто тявкавшие с подоконников. Незаметно исчезли кошки. Последними в тундру с отвратительным писком побежали стаи крыс. Там они все были обречены стать лёгкой добычей волков, а если умрут своей смертью - стервятников. Вирус получал распространение, расширял ареал своего обитания. Мэр срочно позвонил губернатору, сообщив об этой новой опасности.

– Ставлю вас в известность, что теперь вы передний рубеж обороны, - с едва скрытым сарказмом закончил он, дав отбой, так чтобы губернатор не смог задать вопросов. Мэр не стал вдаваться в подробности происходившего - раз его отстранили от руководства, пусть сами и разбираются. Конечно, губернатора интересовало, что творится на подчинённой ему территории. Да что говорить, его должно было просто распирать от любопытства. И тогда можно было отыграться. Мэр злорадно уставился на телефон. Странно, что его волновало подобное, такое болезненное отношение к потере должности выглядело нелепо. Но человек вообще устроен странно. Какое-то время мэр ещё ждал, что губернатор перезвонит, чтобы узнать, как они выживают, справиться, в конце концов, какая необходима помощь. Но телефон молчал. Губернатор больше не собирался вмешиваться, предоставив заражённый город его участи. Ему хватало того, что приходилось думать об остальном крае. Вызвав начальника кордона, построенного в тундре, он распорядился стрелять во всё живое, приближавшее со стороны океана.

– Даже в муху!
– кричал он.
– Слышите, даже в муху! От вас зависит жизнь миллионов! Убивайте всё, что движется! Так, чтобы даже комар не пролетел! Вам ясно, полковник?

– Так точно!
– по-военному козырнул начальник кордона, бывший всего-навсего майором. Своё нежданное повышение он отметил щелчком каблуков.
– Опустить железный занавес, глухой, как стена.

Город, запечатанный вирусом, наводнённый лунатиками, улицы с разлагавшимися трупами, гробовая тишина, ни ночью, ни днём, не нарушаемая криками птиц и собачьим лаем, производили впечатление тихого апокалипсиса, но сомнамбулы этого не замечали, а те, кто ещё оставался в здравом уме, ко всему привыкли. Перенесённые ужасы вытравили у них остатки сострадания, они огрубели, а их чувства сводились теперь к инстинкту самосохранения. Выжить любой ценой! Хотя бы для этого пришлось уничтожить весь мир! Вирус обошёл их, они не стали животными, но перестали быть людьми. Исключение составлял священник. Убирая за лунатиками койки, он думал, как легко черствеет душа, как быстро теряются человеческие качества, стоит попасть в нечеловеческие условия. Сам он давно уже расстался с желанием быть пастырем, примерить венец мученика, послужить богу, который непонятно зачем, допускает все эти ужасы. Он испытывает их веру? Но это жестоко. Они же не железные. Разве он забыл, как лепил их из глины? Нет, он слишком строгий экзаменатор. А может учитель прав, и он садист, который испытывает удовольствие от их страданий? Когда подобные мысли одолевали его, священник по привычке вставал на колени: "Только в боге успокоение моё, только бог твердыня моя, не поколеблюсь более..." Он бубнил заученные строки, пытаясь заговорить себя, смягчить боль, обмануть разочарование, но слова больше не находили отклика в его душе. Она оставалась невосприимчивой, а сердце пустым. Тогда он с удвоенной энергией брался за работу - кормил с ложки лежачих сомнамбул, отводил их на отхожий двор, а в свободную минуту занимался распределением продуктов, раскладывая их на равные кучки. А под руку ему, как и в лагере, лез учитель со своими разговорами. Священник слушал в пол уха.

– Что жили, что не жили.
– Учитель глубоко вздохнул.
– Уйдём, какой след оставим? Вы были женаты?

– Нет.

– Я тоже. Может, от этого и ударился в преподавание. А вы в религию. С другой стороны, при сложившихся обстоятельствах это, возможно, и к лучшему.

– Что к лучшему?
– рассеянно переспросил священник.

– Что детей нет. Это у мэра дочь в столичном университете, а хозяин кафе, где мы собирались, свою на улицу выгнал.

– Как выгнал?

– А вот так! Едва заметил у неё симптомы болезни. Потом, правда, опомнился, а, главное, понял, что вирус его не берёт, искать стал, да так и не нашёл.

– Подождите, но он же сказал, что одинокий.

– Это правда, как и мэр, вдовец.

– И говорил, что сомнамбул презирает.

– Ещё бы! Вычеркнул дочь из памяти, чтоб совесть не мучила. А как нам его осуждать? Нам отцовские чувства неведомы. Хотя, тварь, конечно, редкостная.
– Учитель на мгновенье смолк, поправляя сползшие очки.
– А вам не кажется, что мы переживаем страшный суд? Вот Варгины - один брат пошёл направо, другой налево. И мэр со своим водителем разошёлся. А провизор, тоже хорош, когда жена заболела и ушла на улицу, удерживать не стал. Нет, не выгонял, конечно, как же, столько вместе прожили, а он не такой, чтобы взять, да и выгнать, он же о морали печётся, наверняка, и в церковь ходит, просто не стал удерживать. Как говорится, вольному воля. Может, даже из окна перекрестился, когда смотрел вслед, прослезился искренне, как никак столько лет, но что тут поделать, против вируса даже медицина бессильна, поэтому иди родная на все четыре стороны.
– Учитель хмуро улыбнулся.
– Нет, дорогой мой, вирус строгий судья, перед ним все равны, и никакие родственные чувства защитой не являются. Вся суть человеческая обнажается, вся мерзость.

– Опять вы мизантропию развели, - вяло отмахнулся священник, перебирая продукты.
– И тоже мне, сравнили: божий суд с неодушевлённым вирусом. Это ж больше на пытку похоже, на казнь по случайным спискам.

– А может, не случайным?
– Учитель посмотрел сосредоточенно.
– Видите, как мы с вами местами поменялись: раньше вы везде знак видели, перст указующий, теперь я во всём причину ищу.

– Поменялись, а сидим, как и прежде, вместе. И вы также со своей философией пристаёте.

Священник беззвучно рассмеялся.

– Ваша правда, - смутился учитель.
– Давайте я лучше помогу.

– Какая от вас помощь...
– Священник отмахнулся, но потом пододвинул картонный ящик.
– Складывайте хоть мусор сюда.

Священник всё делал с любовью, несмотря на сомнения, оставаясь христианином. Но помогавшие ему учитель, мэр и в меньшей степени старший из братьев Варгиных, которому хватало родителей, не разделяли его чувств. Не только по отношению к лунатикам. Они не питали любви и друг к другу, хотя ясно осознавали, что в одиночку не выжить. Эти четверо действовали сообща, составив маленькую партию, чтобы не пасть жертвами анархии, к которой всё шло. Они ещё сохраняли остатки трезвого мышления, толкавшего их на союз с чётко выраженной иерархией, где верхнюю ступень, как и прежде, занимал мэр. Но, как говорится, если двое идут в одну сторону, это ещё не значит, что им по пути. И каждый из четверых видел пункт назначения по-своему. Для старшего сына Варгиных, главными были родители, и он не заглядывал вперёд, думая только о том, чтобы с ними пока ничего не произошло, не дай бог - такие мысли время от времени проскакивали в его голове, - не наложили на себя руки. Мэр занимался ежедневными делами, надеясь предстать в выгодном свете, когда всё это закончится. А так или иначе, он в это, безусловно, верил, всё должно было закончиться. Учитель тоже, как и все, не видел будущего, но это его раздражало, едва ли не больше всего происходившего, показывая бессилие человеческого разума. И только священник жил в полной мере сегодняшним днём. Ему было почти безразлично, что будет завтра, в особенности, с ним. Иногда он думал, что умер уже тогда, в лагере, а сейчас вместо него живёт кто-то другой, не имеющий к нему не малейшего отношения. Это тот успокоил бы себя тем, что всё в руках Господа, а этот редко вспоминал Бога в которого, уже и сам не знал, верит или нет. Противоположная партия, стихийно сложившаяся после разлада в кафе, была многочисленнее, но ей не хватало сплочённости. Её лидеры, водитель и полицейский, были слишком разными, чтобы найти общий язык. К тому же их альянсу мешала властная нетерпимость, присущая тем, кто всю жизнь подчинялся, а, неизбежно, и пресмыкался, оставаясь на вторых ролях. А тут, на тебе, оказалось, управлять дело совсем не хитрое, и они в нём смогут показать себя, ещё как смогут, уж совсем не хуже мэра. Играя на их разногласиях, провизор представлял третью силу. Примыкая то к одному, то к другому, нечаянно угодившему из грязи в князи, он гнул свою линию, сводившуюся к тому, чтобы с его голосом считались. На большее он не претендовал. Основной же массе здоровых горожан, куда входил владелец кафе, бывшая воспитательница детского сада, младший брат Варгина и другие было вообще наплевать, кто стоит у штурвала. Готовые поддержать любое решение, они беспрекословно шли за лидером, не имея собственного мнения или не находя нужным его высказывать. Единственное, что их интересовало - это продукты, доля в общем пайке. Она определяла их жизнь и смерть, и ради неё они готовы были на всё. Однако драться за брезентовые тюки, которые сбрасывали вертолёты, им не хотелось. Никто не желал подставлять свой лоб, хотя дома у всех было припрятано оружие. Пока они были не настолько голодны, чтобы рисковать жизнью. До этого ещё не дошло. Но было бы хорошо, если бы до того, как пробьёт их час, за них всё сделали другие: отняли еду у этого фанатика-священника, который несправедливо распоряжается ею, отдавая большую часть сомнамбулам, которые, это же очевидно, на свете всё равно не жильцы, а потом эти добрые герои, эти робин гуды, разделили бы излишки между всеми - разве они претендуют на исключительность, нет, им не нужно чего-то особенного, они согласны на равенство, пусть даже им достанется чуть меньше, не слишком, конечно, но пусть. И они готовы присоединиться к любому, кто обещает это. Но действовать самим чересчур опасно, нет уж увольте, для этого есть герои. Они храбры, рискованны, да они просто созданы для подвигов, на которые толкает их сама природа. И разве не для этого они выдвигались в лидеры? Однако так рассуждали все. И лидеры в том числе. А последние вдобавок ещё судорожно соображали, где взять исполнителей. Тех, кто готов пожертвовать собой. Лунатики? А почему бы и нет? Прекрасный выход - маленькая наёмная армия, солдаты которой не отдают отчёта в своих действиях, безропотная серая масса, готовая исполнять чужую волю. Да, служить их интересам, за крохи, за пустые обещания, неизвестно вообще за что, - это ли не мечта всех власть имущих? Таких, конечно, надо ещё поискать. Везде станут качать права, кричать, что эпоха рабства давно закончилась, везде, но не в заражённом городе, посаженном в карантин. Зомби, сомнамбулы, биороботы - какая разница, кто будет умирать, безропотно, по первому требованию, не спрашивая зачем, очевидно, во имя поставленной на первое место муштры, как это делают в армии. А иначе, для чего она существует? Дело за малым - набрать её и направить. Попросту натравить на неугодных. Первому эта идея пришла в голову полицейскому, оно и понятно, в его организации была та же субординация, то же беспрекословное подчинение приказу, и всё за копейки, которые и деньгами-то не назовёшь.

Полицейский поделился с водителем.

– Хочешь, вроде того, армию создать, - сразу раскусил тот, - ну полицейскому-то раз плюнуть.
– Усмехнувшись, он сделал паузу, хотя замысел оценил мгновенно. Но не ударять же было в грязь лицом, признав чужое первенство. Раз спасуешь - сядут на шею, дело обычное. И водитель вооружился начальственным тоном.
– Дельно придумано, ничего не скажешь, привлечь сомнамбул, и всё такое, только как им, вроде того, втолкуешь? А идея без реализации, это, сам знаешь, пшик один.
– Посчитав, что достаточно унизил полицейского, водитель сбавил тон.
– А лунатиков, вроде того, вооружить для начала палками, ружья давать опасно.
– Теперь он говорил, как соавтор идеи.
– Понимаешь, к чему клоню?

– Ясное дело, не автоматами же, чтобы нас и перестреляли. И втолковывать им ничего не надо. Просто погоним их вперёд, а сами пойдём сзади с оружием. Многие так поступали. Монголы Чингисхана гнали в бой пленников. И Тамерлан использовал население как расходный материал.

Водитель перевернул бейсболку козырьком назад.

– Ты бы вот что, вроде того, не умничал. Придумал толково, но не строй из себя, вроде того, генерала, нам мэра хватило. Давай лучше подумаем, как, вроде того, дрессировать лунатиков. Как мы их на людей городского главы натравим? Они же не собаки, чтобы натаскивать их на чучелах.