Время Сомнамбул

– Прикажете с ними возиться, вроде того, как с малыми детьми?
– выразил общее недовольство водитель мэра, на плечи которого легла основная нагрузка по развозу сомнамбул.

– Может, им ещё сопли вытирать?
– поддержал его провизор.
– И на горшок сажать?

Против таких возражений мэр оказался бессилен. Тем более, что сомнамбулы, как и в лагере, не связывали получение пищи с предъявляемыми им требованиями. За исключением священника, который в своём церковном приюте придерживался режима, от всяких экспериментов с лунатиками отказались. Нужно было иметь ангельское терпение, чтобы возиться с ними, тем более, что многие сомнамбулы, как старики, становились капризными и упрямыми. Другие, наоборот, добродушно улыбались и были сговорчивы. Вирус, как приобретённое в старости слабоумие, шаржировал черты личности. Он бил в обе стороны, заостряя врождённые качества, как у сомнамбул, так и у тех, кто за ними ухаживал. Некоторые лунатики по непонятным причинам отказывались от еды - таких приходилось кормить насильно. Их привязывали к койкам, зажав голову, открывали рот и, просунув жидкую пищу, заставляли глотать. Случалось, они вырывались, сбежав, прятались в тёмных чуланах, где умирали от истощения. С прежними промыслами - разведением оленей, добычей рыбы и пушного зверя, конечно, ничего не вышло. Мэр ошибся, и переработка выловленной рыбы, даже, если бы и было, кому её ловить, оказалась для лунатиков непосильной задачей. Ошибся он и в губернаторе. На свете нет прирождённых злодеев - всему виной сложившиеся обстоятельства. В воздухе над центральной площадью по-прежнему зависали вертолёты, только теперь они не приземлялись, а, открыв люки, сбрасывали, как бомбы, брезентовые тюки. Снабжение города продолжалось, позволяя ему выживать, хотя по большому счёту, это была попытка гальванизировать труп. Продуктов было мало, но при честном распределение, хватало на всех. С безоговорочного согласия остальных этим заведовал священник. Оскорбительное, можно сказать, бессердечное отношение лётчиков, не глушивших моторы, а выбрасывавших продукты, будто кости собакам, было связано не только со страхом заражения, хотя он, понятно, тоже присутствовал, но и с тем, что в приземлившейся вертолёт раз пальнули из винтовки. Разбив стекло, пуля просвистела у виска лётчика, мало того, срикошетила, только чудом никого не задев. Среди лунатиков было много солдат, присланных для охраны лагеря с большой земли, у которых сохранилось оружие. Стрелявший был одним из них. Да, к счастью, никто не пострадал, но после этого лётчики старались побыстрее избавиться от груза, сбросив его с воздуха. И кто бы их за это упрекнул? А уж послужил ли причиной тому злосчастный выстрел, или они им воспользовались, как поводом, осталось на их совести. Солдат тут же разоружили. Они не сопротивлялись, ухватив за приклад, протягивали винтовки с отвисшими ремнями, как палки, дулом вперёд. Только пальнувший по вертолёту, засев в покинутом жильцами доме с разбитыми стёклами, отстреливался до последнего патрона. А его, сунув дуло в рот, выпустил в себя. Молодой парень, едва призвавшийся в армию из глухой деревни, и вот, нате, его сразу пригнали на край земли. Что он увидел в своём сне? Розовые зори у тихой речки, которые встречал с удочкой множество раз? Или свою тайную любовь, деревенскую красотку, с которой не целовался ни разу? Солдата похоронили в чужой, мёрзлой земле, в городе, куда его случайно забросила судьба, без всяких почестей, без родных, наспех вырыв глубокую, как велело ставшее уже бесполезным предписание, могилу.

Дни проходили похожие друг на друга, как длинный-предлинный сон. По утрам сомнамбул таскали, как заводные игрушки, по местам их прежней работы, втайне рассчитывая занять их, удерживая таким образом под контролем - мало ли что взбредёт в их шалую, помрачённую голову, а так они были всегда на виду, - потом дожидались вечера, свозя их, не считая церковного приюта, в несколько наспех оборудованных ангаров с расставленными по стенкам койками, и там запирали на ключ. Тогда от лунатиков можно было отдохнуть. Из вечера в вечер, благо электричество не отключили, они, развалившись на койках или садясь полукругом напротив экрана, смешивали свои грёзы с телевизионными, припадая к новостной ленте, которая, на самом деле, никакая не новостная, одно название, а всегда одна и та же, потому что в ней меняются лишь имена, а события вечно сводятся к тому, кто с кем, против кого и за сколько; разве это и есть происходящее? разве оно что-то объясняет? разве предсказывает? нет, вся эта подборка - от картинок до слов, - весь этот сценарий, тьфу, его и сценарием-то назвать язык не поворачивается, ровным счётом ничего не означает, так очередной сон для сомнамбул, да, это вполне оказалось им по зубам.

С лунатиками можно было делать всё, что угодно. Они были как горшки с цветами, которые приживались на любом подоконнике. И их переставляли с место на место. Однако предложенное мэром городское устройство, отдалённо напоминавшее прежнее, к которому все привыкли и которое он возглавлял, оказалось очевидной утопией и продержалось, как насморк, семь дней. Первым взбунтовался "вродетогошный" водитель.

– С какой стати, я должен на этих, вроде того, корячиться?
– Мял он в руках бейсболку.
– Они бы ещё неизвестно, ухаживали бы за мной. Да, поменяйся мы, вроде того, местами, вряд ли.
– Он махнул рукой сверху-вниз, будто отрубил голову курице.
– И продуктами делиться зачем? Они же, вроде того, всё равно уже не люди, животные, чего их кормить? Вот скотину кормят на убой, собака дом сторожит, а эти? Какой от них прок?
– Он разошёлся, забыв на время даже своё паразитическое слово, будто раньше, притворяясь, умышленно за него прятался.
– Им же лучше больше не мучиться, и других избавят. Ясное же дело, они не поправятся, кто выжил, тот выжил, а остальные пусть сами как хотят.

Сидели в единственном оставшемся кафе, том самом, куда раньше захаживал учитель, и которое было предложено владельцем в качестве места для собраний. Вытирая за стойкой вымытые бокалы, он изучающе посмотрел на водителя. Тот, раскрасневшись, уткнулся в тарелку.

– А ведь он прав, - неожиданно поддержал его учитель, обращаясь к священнику.
– Талмуд, к примеру, предписывает не делить в пустыне бутылку воды, если на всех её не хватит, а выпить самому. Пусть лучше один спасётся, чем все погибнут. Рационально, чёрт возьми!

– В уголках глаз у него собрались морщинки, но взгляд оставался серьёзным, так что было неясно шутит он или нет.
– А евреи-то совсем не дураки, раз всему миру бога дали.

Священник на мгновенье оторопел.

– Вы это серьёзно?

– Про бога? Конечно. А разве не так? С другой стороны, откуда знать, хватит на всех бутылки или нет, может, пустыня-то вот-вот кончится. Чистая софистика получается.

– Эх, - облегчённо вздохнул священник, - вам бы только трезвонить. Уж кажется, через такое прошли, а всё не меняетесь.
– Он повернулся к водителю.
– Нельзя быть таким жестоким.

Водитель поднял глаза.

– Это я жестокий? Да я с утра до ночи горбачусь, пока эти во сне прохлаждаются. Я что ли виноват в их болезни? А получается, лучше бы я вирус цапнул - отдыхай себе целыми днями!
– Он деланно расхохотался.
– Это жизнь, святой отец, жестокая, не я. Вон солдаты в тундре половину города положили, и ничего - добренькие, всё с рук сошло. Короче, как хотите, а я выхожу из игры.

– Я тоже, - поднялся провизор, разглаживая волосы "на пробор".
– Не вижу никакого смысла во всём этом участвовать. Не жизнеспособная система, глупая.

– И я, - раздался в углу голос полицейского.
– Не до лунатиков, все погибнем, неизвестно, кто вперёд.

– Вот именно!
– снова вставил водитель.
– Сами к могиле идём, а ещё их на себе тащить.

– Но мы без вас не справимся, - с отчаянием сказал священник.
– В приюте и так рук не хватает.

– Тогда будьте человеком, вроде того, - убеждённо рубанул воздух водитель, к которому вернулось слово-паразит, - кончайте благотворительность.

Он с ненавистью посмотрел на священника, готовый, казалось, запустить в него бейсболку.

– И детский сад - одно название, - вздохнула грузная воспитательница.
– Просто курам на смех, эти дауны с утра до вечера сидят по углам, как примороженные, с ними не поиграешь, не поговоришь. В конце концов, я же обычная нянька, а не врач-дефектолог.

Стало слышно, как вытирает бокалы владелец кафе. Молчавший до сих пор мэр, тяжело поднялся.

– Раз к этому пришло, я слагаю с себя полномочия. Пусть будет, что будет, я же не могу вас заставлять.

Упрямо сжав кулаки, он вышел первым. За ним стали расходиться остальные. Последним, не прощаясь, кафе покинул учитель. Хозяин, с полотенцем наперевес, закрыв за ним дверь, подумал, что теперь её можно заколотить.

Город наполнили трупы. Садясь на тротуары, сомнамбулы прислонялись к стенам домов, не делая различия собственным и чужим, вытягивали ноги к пустовавшей мостовой, и больше не поднимались. Их стало некому отводить в постель, и, ночами, истощённые от голода, они умирали. Северные ночи холодные даже летом, замёрзнуть можно в два счёта, и каждое утро добавляло окоченевших мертвецов со странной блаженной улыбкой на лицах. Под палящими дневными лучами трупы быстро разлагались, но убирать их было некому. Здоровые обходили их за версту, зажав нос, а сомнамбулы просто не замечали. На улицах снова открылось бесцельное роение, кучки сомнамбул, иногда это была одна семья, но чаще случайное скопление, бормоча, топтались у пустевших витрин, безразлично наблюдая за своими отражениями. Возможно, они не отождествляли себя с этими грязными, косматыми людьми, скелетами в лохмотьях, как не узнают себя в зеркале кошки. После того, как лунатиков перестали развозить по местам их прежней работы, некоторые, тем не менее, продолжали являться туда сами - в офисы, банки, магазины, проводя в них привычные восемь часов, которые с поразительной точностью отмеряли по внутренним часам. Но таких было мало. Другие продолжали упорно мести по улицам мусор, сгребали в горки, с которыми не знали, что делать, оставляя гнить на мостовых. Иногда трудились целыми семьями, вряд ли сознавая родственную связь, равнодушно переступая через прибавившиеся за ночь окоченевшие трупы. Они делали это, инстинктивно не глядя под ноги, как перешагивают через развалившегося на тротуаре бродягу.

Заявляя, что не может никого заставлять, мэр лукавил. На руках у него оставался сильный козырь - продукты, которые ежедневно доставляли вертолёты. Это все понимали. И мало кто готов был мириться с таким положением. Таким образом грозила разразиться война. С древнейшим из мотивов - за пищу. Уже на другой день после собрания в кафе, положившего конец власти городского главы, на центральную площадь явились почти все остававшиеся здоровыми.

– Надо бы, вроде того, каждому выдать его долю, - дожидаясь вертолётов, твёрдо заявил водитель.

– Разделим по-честному, - поддержал провизор.

– На аптекарских весах?
– подковырнул его учитель.
– А духовные весы священника больше не устраивает?

– Ой, только не надо иронизировать, прошли те времена. Что же касается святого отца....
– Провизор на мгновенье замялся.
– Нет, не устраивает, он же возится с лунатиками, а мы их больше кормить не намерены.
– Он смело заговорил от лица всех. "Кто мы?" - хотел было перебить учитель, но, увидев, угрюмые, сосредоточенные лица, промолчал.
– Пусть, если хочет, отдаёт им свою долю.

– Ничего умнее, значит, не придумали, как обобрать заболевших бедолаг?
– Мэр произнёс это с наигранным веселием, запустив пятерню в шевелюру.
– Хотите оттяпать их долю провизии. Ну-ну, к этому шло.

На мгновенье протестовавшие смутились.

– Их долю?
– первым нашёлся провизор.
– А по какому-такому праву? Пусть сначала докажут, что могут есть наравне с другими.

– И как же они докажут?

– А это уж их дело.
– Он снова обвёл взглядом собравшихся, получив молчаливую поддержку.
– А пока - всё наше.