Время созидать

– А… – начал было Берт, снуло моргая.

Саадар вдруг сделал странный жест – поднял вверх правую руку, растопырив пальцы. Берт, помедлив, ответил тем же. Тильда рассмотрела какую-то белую метку на ладони – вроде звезды.

Понимать происходящее она перестала окончательно.

– Верск, – опять выкрикнули за спиной Токи, Тильда подскочила и снова ударилась лбом о дырявую кастрюлю.

Было отчего испугаться: из-за спины старухи выглядывала девушка такой впечатляющей внешности, какой Тильда и не видела раньше.

Пол-лица девушки обезображивал ожог. Другая половина была миловидной, хоть и донельзя грязной, в волосах торчали перья, в тонкие косицы вплетены глиняные бусины. Девушка недоверчиво смотрела на Тильду, боясь выйти из-за спины Токи. На руках она держала пеструю курицу.

– Ну что, оголодали? – Токи ощерилась беззубым ртом. – Тогда неча клювом щелкать – садись за стол. Как раз сготовила. Легкой дороги и мягкой травы под ногами.

Тильда, все еще недоумевая, села рядом с Ароном, а Саадар – напротив нее. Кисло запахло тушеной капустой и жареным луком.

– Хлебушек? – как ни в чем не бывало спросил Саадар. В его ладони оказался ржаной ломоть, и он протягивал ей этот кусок, а она смотрела на его черные от копоти руки, на измазанное лицо, и не могла сказать ни слова.

– Не стоит отвергать руку помощи, – усмехнулась Токи. – Нашу «Руку».

Она вложила в это слово какой-то новый, не совсем ясный Тильде смысл. И Тильда вдруг вспомнила, что слышала о «Руке»: о ней говорили среди строителей.

Говорили, что это – опаснейшие головорезы столицы. Говорили, что это колдуны. Говорили, что это огромная сеть попрошаек, нищих, воров, подчиненных кому-то из сенаторов.

А это были обычные люди, которым некуда было пойти. Такие же бездомные, как они с Ароном теперь.

Вряд ли еду, которой делились с ними Берт и Токи, можно было назвать вкусной, но Тильде показалось, что это был лучший обед в ее жизни.

Она все еще не могла поверить, что никто здесь не желает ей зла. Что в ней видят просто человека, а не госпожу или подчиненную. Это было ново – и странно.

– Как мне вас отблагодарить?..

– Не стоит благодарности, госпожа Элберт, – быстро ответил Берт. – Вы нам исправно платили всегда, да и по пустякам не придирались. И дело свое знаете лучше иных… И вчера вы, как все, камни носили… Знаете, вы многим помогли!

В его голосе звучало искреннее восхищение.

– Берт, ты ведь получаешь хорошие деньги, – заметила Тильда. – И живешь… тут?

Бертрам как-то сник.

– Отдаю все на лечение матери. Она в лечебнице Намани… А еще готовлюсь в братство зодчих… – Он покосился на бумаги, которые его бабка так небрежно смахнула со стола. Тильда, ничего не говоря, подняла один листок. Это был чертеж речного шлюза.

– Очень хорошо. – Она кивнула. – Почему ты никогда мне этого не показывал?

– Да разве к вам так просто подойдешь… – смущенно пробормотал он.

Тильда нахмурилась. Она смотрела на Арона, который весело болтал с Токи и показывал ей те магические фокусы, которые умел: зажигал на кончиках пальцев огонь и шевелил ими. Вереск хлопала в ладоши.

Все смеялись и шутили как ни в чем не бывало, даже Саадар ласково беседовал с Вереск, и она робко улыбалась ему в ответ. Только Тильда задыхалась, а мысли возвращались к сгоревшему дому и разрушенному храму, и от этих мыслей сердце обливалось холодным и липким ужасом.

Это была самая странная трапеза в ее жизни.

Вдруг Вереск сорвалась с места и кинулась куда-то в глубину лачуги. Вернулась она с каким-то ящиком и поманила Тильду к себе.

– Видно, много ты, госпожа моя, горя-то хлебнула, – сказала Токи, глядя на нее прозрачными и ясными, вовсе не старческими глазами. – Глубокие у тебя раны. Вереск, вон, целительница у нас, не хуже монашков из Исцеления… Иди, она свое дело знает.

От баночек и пузырьков пахло едко и резко – лекарствами, травами, а то и вовсе – кошачьей мочой или гнилой рыбой. Внутри некоторых плавали веточки и листья, лепестки цветов и ягоды. Вереск открывала их, принюхивалась, и тогда в воздухе плыли ароматы лаванды, душицы, хвои, обволакивающие и успокаивающие. Вереск молча, очень осторожно, дотронулась до ладоней Тильды – ей нужно было осмотреть раны, и Тильда протянула обожженные, расцарапанные руки.

– Я ее на улице подобрала, – поясняла шепотом Токи. – Выходила – заместо дочери мне теперь. Она все понимает, все. Только вот сказать не всегда умеет. И дар у нее – исцелять может. Слабый дар, но для нас настоящее благословение. Она – светлая душа. Всем помогает. Ее и бьют иногда, а она все равно… – Токи махнула рукой.

Вереск долго возилась с ожогами и ссадинами, кропотливо вытаскивала занозы и осколки, глубоко засевшие в мелких ранках. Ее руки были такими же исцеляющими, как у мастера Терка. Потом то же самое она повторила с синяками и ссадинами Арона и Саадара.

Постепенно Арон начал клевать носом, и Токи предложила ему поспать. Арон неожиданно согласился и уснул бы прямо за столом, если бы ему не показали на тюфяк.

– Берт, сходи-ка, набери воды, – сказала она. Тильда успела заметить хитроватую усмешку, спрятанную в сухих тонких губах старухи. – И вы бы отдохнули покамест.

– Отдохнем еще. – Саадар оперся ладонями о стол. Некоторое время он ждал, потом добавил шепотом: – Потолковать след, пока мальчишка спит.

Тильда напряглась, глядя на Токи, которая, насвистывая какую-то песенку, отошла и гремела в углу посудой.

– В Оррими двинешь, так? – начал он. – Сына в монастырь, а сама?.. Что надумала?

Тильда вскинула подбородок.

– Кажется, я не на допросе.

– Я знать хочу, что ты станешь делать. Вернешься?

– Не знаю, – ответила Тильда честно.

– По разумению-то тебе надо отсюдова делать ноги с концами. Что у тебя здесь? Дома нет, считай. Судейские крючки от тебя живого места не оставят. Подумай, моя госпожа. Хорошо, крепко подумай. Ты можешь двинуть в другую страну, заживешь там если уж не такой жизнью, как тут жила, так хоть иметь кусок хлеба будешь. И Арону там место найдется.

Слова царапали, скребли, как ногтем по металлу. Каждое слово – справедливо. Никого у нее здесь нет, и никто не поможет, и, как ни бейся – а чудовище государственного аппарата все же многоголово и многоруко.

– Это так неправильно… – попыталась она возразить скорее себе, чем Саадару. – Я должна бороться. Здесь остались мои люди… Эрин, Энн, Мэй. Разве честно – бросать их, да еще так?

Но, спрашивая, она уже знала ответ, страшный в своей неподкупной ясности: в Даррею она не вернется. От этого знания становилось до того тошно и пусто, что, если бы могла только – выгрызла, выдрала бы с корнем эту мысль, гнилую и неправильную. Но она помнила о застенках Судейского ведомства, о том, чего не упоминает никто, но о чем известно всем – такие вещи почему-то всегда становятся известны…