Время своих войн-1

До осени надо достать как можно больше патронов, до того, как вода станет нестерпимо холодной.

Пробовали по всякому, но получалось, что лучше всего "наощупку" - голыми ногами шуровать. Для этого младший Петров стаскивает к озеру большое тяжелое корыто, сбитое из горбылей, наполовину заливает его водой, чтобы не кулялось. Придерживаясь за край, вгоняет ноги в ил. Патроны в иле, именно поэтому и уцелели, а то, что торчит (Петька не раз примечал), хоть на суше из земли, хоть в воде из ила, то разрушается, никуда не годится. В иле же кислорода нет, должно быть, потому в нем ничего не ржавеет, только покрывается тонкой пленкой, а так все словно новое.

Почти все патроны на жестких прямых лентах. Отец воевал, но говорит, такой системы не встречал. Так что, вполне возможно, что в озере они лежат еще с Первой Мировой. Может быть такое, только Петьке без разницы, лишь бы не кончались... Найти сложно, а доставать просто: нащупав - они сразу угадываются, зажимает ступнями, подтягивает к себе, под руку, перехватывает и опускает в корыто. Некоторые ломаные, а некоторые полные - это хорошо. Россыпью патроны не собрать, выскальзывают. Когда корыто становится краями вровень с водой, потихоньку гребет к кладкам - времянкам. На этом озере постоянные кладки ставить смысла нет никакого, весной ветром лед потащит - сорвет, измочалит.

В "новых местах" ил сначала плотный, а потом под ногами разжижается - вокруг идут мелкие щекотные пузырьки. Младшему Петрову такая щекотка неприятна, еще и то, что вскоре толкается в сплошной грязюке. Потому голым в бузе ковыряться брезгует - это же не то, что купаться, другое дело. На эту работу натягивает на себя старые, много раз латаные штаны и гимнастерку. Потом все тщательно выполаскивает, выбивая черные крупинки, и сушит на лысом дереве. Часто в этом и охотится - в этом можно лечь куда угодно, хоть в самую грязюку и ползти по ней ужом...

Сейчас доставать патроны тяжело. Какое-то время легче - вода лицо холодит, но недолго, потом еще больше печет и стучит в висках. Младший Петров дышит только ртом, потому как верхняя губа сильно вздулась, закрыла ноздри. Работает, патроны грузит, об отце думает. Еще мать перед глазами, раз за разом - то, как она нож отцовский достает и осматривает. Будто ей не раз приходилось...

Младший Петров решает больше без ножа не ходить. Никогда! Ведь, тут даже по честному, даже если один на один, неизвестно справился бы, а "эти" его разом в четыре кулака взяли, да еще подло как... отвлекли, расслабили... Понятно, что на ружье глаз положили. Хотели сразу оглушить, не получилось, потом били с досады. Женщина закричала - убежали, вторая станция рядом - железнодорожная, а там дежурный, и линия - связь, запросто мог наряд приехать...

Вроде бы зарубцевалось, но Петька всякий раз - только мыслью соприкоснись со случаем этим - становится словно бешенный, скрипит зубами, а ночью, случается, кусает подушку... Потом находит способ успокаиваться. Слепив глиняного, вперемежку с соломой, "голема", кидается на него с ножом, тыркая неостановочно, пока собственное сердце не зайдется полностью. Тогда отлеживается и снова тыркает...

И через год кидается, но уже на другого - сделанного в рост, слепленного вокруг накрепко врытого сукатого кола. Уже вдумчиво, да по всякому; то как бы рассеянно смотря в другую сторону, подскользнув змеей, то, взяв на "испуг", выкрикнув ошарашивающее, то, накатываясь спиной, вслепую тыркая в точку, которую наметил... Осенью свинью закалывает только сам, и овец режет, ходит по-соседски помогать в другие деревни. И даже дальние, куда его приглашают, зная, как опытного кольщика, умеющего так завалить хряка, что уже не вскочит, не будет, как у некоторых неопытных, бегать по двору, брызгая во все стороны кровью, истошно визжа, а только посмотрит удивленно обиженно и осядет.

Еще, в каждом удобном случае, наведывается в город; истоптал весь, каждую подворотню знает, все надеется опять залетные появятся. У Петьки теперь сзади за ремнем нож, прикрытый пиджаком. Полураскрытый складешок: лезвие заторнуто за ремень, а рукоять с внешней стороны под руку. Оточен бритвой и много раз опробован на "големе" и животине.

Казалось, велика ли важность - морду набили, но Младший Петров злобу и ненависть сохраняет и спустя двадцать лет, и тридцать, и всякий раз, вспоминая, скрипит зубами, меняется в лице, и тогда на него смотрят встревожено. Знает, что безнадежно нести с собой груз о том случае, но ничего не может с собой поделать и в лица врагов (да и не только врагов), где бы ни был, всматривается тщательно, стараясь угадать черты...

Сесть Младший Петров не боялся. У него по мужской, хоть на три годика, но все отсидели. И отец, и дед, и, кажется, прапрадед. Кто за "три колоска" по статье ...
– хищение государственной собственности, за битье морды должностного лица... По второму уже как повезет: можно загреметь за политику - террор, но за то же самое получить как за хулиганку - словить пару лет - смешной срок! В годы царские можно было покочевряжиться, во времена поздние и за ядреную частушку схлопотать десяток лет - руки способные к работе в Сибири нужны постоянно, иногда кажется специально такие статьи выдумывают, чтобы руки эти работницкие задарма иметь. Три года - везение, за ту же частушку позже давали пятерик, потом и вовсе десять, случалось и "без права переписки", по факту прикрывая расстрел - это, если удавалось подвязать "злостную политическую агитацию". Уже во времена Петрова Младшего, опять сошло на нет - пой, не хочу!..

Умирать - горе, умирать горько, а дальше уже не беда - за могилой дело не станет. Родителей Петрова Младшего хоронили в зимнюю грозу. В одном большом гробу, в который положили рядом - бок к боку. Когда опускали гроб, по небу прошлось раскатисто, будто "верховный" гневался, что не уберегли, и, как закончили, тут же присыпал могильный холмик снегом - прикрыл стыдобу...

Схоронили без Младшего - был в Кампучии, о смерти узнал лишь по возвращении.

Отец Петьки считал, что мягкая веревка на шее - все равно веревка. Сам Петька считал, что веревки нет вовсе.

Их поколение уже со всей страстью веровало в Великий социальный эксперимент, и вера эта была подхвачена народами России, потому как ей невозможно было противиться - она захлестывала. Пена есть всегда, но ее и воспринимали именно как пену, а не сливки. В пятидесятые-семидесятые формировалось уже третье и четвертое поколения. Они уже значительно отличались, но не видели себя вне центральной официальной государственной идеи - "от каждого по способностям", а в неком "светлом будущем" (которое воспринимали как идею, манящую и отступающую по мере к ней приближения) - "каждому по потребностям". Впрочем, потребности были небольшие, рвачество было не в моде. Когда-то новые идеи об Общине, имеющие за собой тысячелетнюю практику дохристианского периода (частью святые, частью юродивые) всегда находившие благодатную почву в России, а необыкновенными усилиями людей, в нее поверивших, ставшие "социалистическим реализмом" не только в местах имеющих опоры, традиционно и наиболее крепко державшимися в крестьянской среде, привыкшей все трудные работы делать сообща - Миром!
– воспринимавшей совесть, русскую правду, едва ли не на генном уровне, но теперь уже и везде - на шестой части суши! Но вторая половина затянувшегося столетия двадцатого базовый корень государства основательно подрезала. Россия питалась теперь вовсе другими соками, словно дерево роняющее ствол, впилось в землю своими ветвями, пытаясь через них получить необходимое... Ветви росли куда их направляли, идеи притерлись, поблекли, стали на столько привычными, что их едва замечали - "сливки" все те же, а вот пена поменяла окраску, стала более завлекательной...

– -------

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

"Правда", 25 мая 1945 года (по газетному отчету):

Тост Главнокомандующего И.В. Сталина 24 мая 1945 года, на приёме в Кремле в честь командующих войсками Красной Армии:

"Товарищи, разрешите мне поднять еще один, последний тост.

Я хотел бы поднять тост за здоровье нашего советского народа, и прежде всего русского народа.

Я пью прежде всего за здоровье русского народа потому, что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза.

Я поднимаю тост за здоровье русского народа потому, что он заслужил в этой войне общее признание как руководящей силы Советского Союза среди всех народов нашей страны.

Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он руководящий народ, но и потому, что у него имеется ясный ум, стойкий характер и терпение.

У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941-1942 годах, когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города Украины, Белоруссии, Молдавии, Ленинградской области, Прибалтики, Карело-Финской республики, покидала, потому что не было другого выхода. Иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой.