Время своих войн-1

– Опять из старых? Из классиков?

– Из современных, - улыбается Извилина.
– Владимир Иванович Шемшученко.

– Не слыхал, - удивленно-уважительно говорит Петька-Казак.

– Скажи лучше про Америку - что она есть?
– вопрошает пьяный Леха.
– Только от того русского скажи, который там действительно был, и которому в этом деле верить можно.

– Есенину веришь?
– спрашивает Сергей-Извилина.

– Этому верю!
– тут же влезает Казак, - Он по России числился: и плакал, и жалел, и восхищался. Природный поэт! Не деланный!

Сергей тут же думает, что лучше про Есенина и не скажешь - действительно плакал о России всеми своими ранами души, и восхищался, и не "деленный" поэт, природный, словно родила его сама Россия, только не вовремя.

– А что, про Америку у него тоже есть, не только о России?

– Есть, - говорит Извилина, - такое вот...

Я тебе говорю, Америка,

Отколотая половина земли, -

Страшись по морям безверия

Железные пускать корабли

От еврея и до китайца,

Проходимец и джентльмен,

Все единой графой считаются

Одинаково - бизнесмен!.. Биз-нес-мен!

На цилиндры, шапо и кепи

Дождик акций свистит и льет.

Вот где вам мировые цепи!

Вот где вам мировое жулье!

Если хочешь здесь душу выразить,

То сочтут: или глуп, или пьян.

Вот она мировая биржа!

Вот они, подлецы всех стран!

– Эх, исчезли кудрявые! Где ты, кудрявая Русь?

– Кудри вьются при хорошем житье, - гнет свою политику Замполит.

– Ты это африканцам скажи!
– перечит ему Казак.

– В Африке и жук мясо...

Казак смачно с удовольствием повторяет слово в слово, похлопывая ножом о ладонь:

Я тебе говорю, Америка,

Отколотая половина земли, -

Страшись по морям безверия

Железные пускать корабли!

– Скажи еще что-нибудь от него. Ведь пророк был, от него каждое слово ценно!

– Не каждое, - возражает Сергей-Извилина.
– Только к моменту. Историческому моменту. Например, это...

В жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей...

Словно роняет на пол строки, не следя куда закатятся, и умолкает, задумавшись о своем...

На ум не только доброе приходит. Время равнодушных. Сегодня хоть сколько гениальный поэт родится, а места ему нет, достучаться до сердец, до души не дано - замшивели, под мхом у каждого свое болотце. Не дадут болотцам всколыхнуть - время власти подлых. Впрочем, когда это неподлые стояли у власти? Однако, подлость вкупе с равнодушием редкое сочетание, еще более редко, когда оно расползается сверху вниз, буквально навязывается скурвившимся государством.
– Чего ждать поэту? Может, это и хорошо, что его не замечают - целее будет. Хорошо для шкуры, не для души. Поэт жив душой своей, не шкурными интересами. Нет ему места в мире сегодняшнем. А проявится, не уследят, не загонят под лед информационного вакуума. Что ж.... Когда сложно опровергнуть утверждение, его изымают из обращения вместе с автором. Тогда убивали, сегодня тем более убьют.

Иудею ненавистно всякое проявление таланта, если оно проистекает не из их среды. Главным образом по причине, что это ломает представление о том, что только иудей является человеком - все остальные - животными, предназначенными для его существования. Талант животного, выпадающий за рамки предназначенной деятельности - это некое "надприродное" несоответствие, и иудей ищет в нем частицы собственной крови (впрочем, найдя, не уравнивает с собой - кровь нужна только для объяснения), во всех иных случаях, предназначая на заклание, а не удается убить, пытаются уничтожить иным образом - умолчанием или травлей, насаждением болезней, развитием дурных привычек, его вербуют через своих женщин - не для селекции ли собственного рода? И это тоже убийство. Одно не противоречит другому - кроме того, заработанные талантом "дивиденды" останутся в "семье" - прокормят. Как кормили Лилю Брик, жену Оси Брика, умудрившуюся стать наследницей странно застрелившегося Маяковского - отработанный ненужный материал, который, вдруг, посмел задумываться.

Незаурядный талант (впрочем, какой талант бывает заурядным?), всякого гения, которого нельзя "умолчать", пытаются приручить подсовывая ему своих блядей, а с ними и идеологию племени, поскольку капля камень точит, а слеза подобно кислоте разъедает. Постельное вливание в уши способно сделать из мужика что угодно. Главное, чтобы вовремя, с хитрым постоянством... Есенина "перевербовывали" по всякому: и постелью, и алкоголем отучали от русскости - чтобы презирал ее, не раскрывал ее потаенной красоты, влился в когорту космополитов, рушил, подобно Маяковскому, "кувалдой стиха", растаскивал, растрачивал все и себя, ища в русских грязь, вынося ее на публичность... Частью и преуспели, отсюда блядский стихотворный период. А под то гуляло и приписанное ему, как и приписанное Пушкину - ведь, если оступился, можно довесить, дорассказать про падение поэта, про кувыркание и барахтанье, даже если его не было. Ведь оступился же?..

Извилина едва ли замечает, что опять мыслит вслух...

– Это тебе не "белые колготки", как в Чечне, это - "черные чулки" - на порядок страшнее, - комментирует Сашка.

– То, что страшнее, я видел. За кого, кстати, страшненьких своих выдают, если красивеньких под нас стелят?
– спрашивает Леха.

– За своих.

– В два конца, значит, породу улучшают?

– Вербовка постельная самая надежная на все времена - слабы мы пока на "передок", вербовка потаканием желаний, развитие низменных инстинктов, восхищением нездоровыми отклонениями...

– Слушай, а негритоски эти Седого нам не перевербуют на Африку?
– волнуется Миша.

– Налейте Мише - дело говорит!

– Если две разом, то не перевербуют. Две бабы, да одногодки, меж собой ни за что не сговорятся - даже про то как в оборот взять мужика. Если только не женка с тещей! Промеж этих и черта не промунешь!
– внезапно трезвее трезвого говорит Леха.

– Тогда, в чем дело? Уже перетирали. Обеих ему и отдали - на утешение и согрев боков. Так, Казак?

– Поглядеть бы только сначала...
– говорит Миша, словно не Седого, а его судьба сейчас решается.

– Ага! А потом попробовать, с погляденья сыт не будешь!
– развивает логическое мышление Сашка-Снайпер.

– Седой, не слушай непутевого, бери не глядя!

– В самом деле, пусть поработает с двумя, - соглашается Казак.
– Глядишь, в третьем поколении Пушкин получится. Извилина, скажи нам за Пушкина!

– За него только в стихах.

– А иного и не просим!

Извилина читает "бессмертники" от внука "Ибрагимки", чей дед Ибрагим Петрович Ганнибал, уроженец Эритреи, где пришлось топтаться всем им, крестник царя Петра, был черен, как смоль, а внук, не слишком уж и выбелев, стал гением, служащим прославлению и утешению России, как никто доказав, что не кровь, а дух! Тут же, воспрянув, вспоминает его озорной цикл, разыгрывая "Графа Нулина" в лицах.

Нет ничего проще, чем запомнить стихи... Они словно созданы для этого. Сухим горлом пригубляет вина прямо из бутылки и снова декламирует известное застольное: