Время своих войн-1

Воля сформировала характер, характер ли сформировал волю, но к событиям в Афганистане Федя-Молчун личность известнейшая...

Кроме Сергея-Извилины для Федора в особом месте сознания существует Петька-Казак. С ним ему положено дружить. Об этом руки друг другу пожимали еще на гражданке, еще до срочной службы. Больше у Федора таких друзей нет, с которыми такое было бы закреплено.

Федор Казака понимает и не понимает тоже. Не понимает - зачем неприятности искать - вон как руки располосованы. Не играй - работай!
– один раз точно нарвешься! Но и понимает, потому как, сам ищет то, чего еще не знает - ведь Казак то же самое ищет, так ему кажется.

Командира все-таки пришлось убеждать, хотя, казалось бы, чего непонятного? Если снайперу позволено практиковаться, боевых решений у него порядком, то такие случаи, как рукопашный бой - достойная проверка и шлифовка мужских характеров - встречаются чрезвычайно редко. В ГРУ за все девять лет Афганской случилось всего два раза (это из зарегистрированных официально), и сколько-то неизвестных - последних для их участников. Федя с Казаком считали, надо поправить это положение. В смысле собственной практической подготовки - в тех уже нередких случаях, когда взят и наскоро выдоен на информацию "язык", когда остается "суровая необходимость", то зачем "быстро и просто"? Зачем такое расточительство, когда можно проверить на нем свои навыки или даже (если подвернется такая удача) увидеть, обогатиться некими новыми, до поры неизвестными, чужими?..

Вспоминает, когда было в первый раз. В самом начале афганской Седой по каким-то причинам был против - говорил, что не желает, в случае, если кого-то "мешок" подранит иметь неприятности на свою... Тут он, в зависимости от настроения, менял географическое расположение "объекта собственных неприятностей". Даже об заклад бились - какое в следующий раз укажет. Но один раз разрешил. Потом еще и еще. Только всякий раз уходил - не желал на "это" смотреть. А потом уходить перестал - после того случая, когда наткнулись свидетельство, что их противник занимается тем же самым, но с воодушевлением... Петька-Казак по характеру ран определил, что сработано одним и тем же "умельцем", и что специально тыркал, чтобы наш боец продержался дольше, и понятно было, что и тому дали что-то вроде ножа, только вряд ли достал он им своего противника. Петька-Казак так думал - что ни разу не достал.

В Пакистане всякий раз одно и то же - быстрое потрошение на инфу, достоверность которой нет возможности проверить сразу, и уж нет никакой возможности - лишали ее себя, если солгал, вернуться, отвалить камень, под которым спрятано тело, и сделать ему еще раз "очень больно".

Петька-Казак считал, что действительно больно бывает только один раз - последний, когда приходит осознание, что тебя убили, все остальные можно вытерпеть. Федор с ним не соглашался. По его пониманию, с последней болью приходит облегчение, читается она в чужих глазах - наконец-то все закончилось... И прежде чем допрашивать, надо знать часть правды, - а иначе как узнаешь, правду рассказывает или правду врет? От большой боли много правды врут, потому как понравиться хотят - это тоже надо знать. Но правдой опять же Извилина снабжает, и она очень болючая.

Федя и Казак любят жизнь. Все лучшее в жизни оплачено солью. Все худшее от недосола, от жалости к себе и другим. Странным было бы иное.

Когда такое случается, Федор просит себе оставить "куклу", Казак тоже просит. Иногда бросают монетку. Казак любит "работать" при всех, а Федор не любит. Казак может долго играться - собственную технику оттачивать, чужую выявлять, а Федору надо сразу собственное проверить - то, в чем он сомневается. Потом только в глаза смотрит - как в них цвета меняются. Человек умирает с глаз - это важно знать. Иногда умирает заранее, до того как убили. Уверен в себе? Смотри в глаза, в глубину, выпивай их насухо. Это едва ли не важнее остального.

Седой тоже понимает про глаза, у него собственная медицина. Седой - лекарь. У Федора своя - он думает, что человека лучше знает. Седой - дает, Федор - отнимает. Второе можно довести до искусства. Первое - нет. Смотреть надо, чтобы понять, что происходит, когда жизнь выходит, без этого учебы нет, а Федор учится. Учиться положено на чужих смертях... до собственной.

Все люди - пузыри, из которых запросто можно выпустить воздух жизни. Только к клапану каждого свой путь. В большинстве простой, но есть люди очень сложные. Федор горд, что они рядом с ним. Что они - стая.

Мишу надо бить в колени под угол - Миша очень мощный, в нем здоровья на всех, его иначе не пробьешь, сначала надо лишить возможности нормально двигаться. Лишь бы не ухватил... Мишу в колени, а дальше по обстоятельствам. Миша, если ухватит, сожмет, если смертное свое почувствует, в труху человека сделает. Еще Федору с Казаком не хотелось бы что-нибудь выяснять. Не потому, что друг. Казака он считает полностью равным себе. Пусть в ином умении, но равным. Братом! Мишу еще можно обмануть, обставить, Казака - нет. Казак жизнь знает. Как никто ее понимает. И в Феде видит родственную душу. Как-то целый день простояли друг против друга, показывая всякие "домашние заготовки". Петька-Казак, как раз слинял с отсидки, и с собой, словно побывав в каком-то учебном центре, принес всякие новинки - как "понты нарезать перед всякими разными фраерами". (Это по его выражению). Федор тоже показал ему из старого, из того, что "напутешествовал" в свой "детский период". Расстались довольные собой - каждый разбогател. Теперь регулярно сходились, не таясь перед друг другом, выкладывали то, чем разжились за последнее время. Пусть Казак, к ножам тяготеет, руки себе жалом удлиняет - но и это во все времена серьезное умение...

Федор часто думает об остальных. Остальные страшны дистанцией. Каждый на собственной, определенной, но если нет дистанции, можно лепить собственную тактику. Самые дальние - у Сашки, потом у Михаила. Последний тут Лешка. Но он такой, что со ста метров любого снимет. А раз (и Федор сам тому свидетелем был) на горном серпантине "духа" снял навскидку со "Стечкина". Тот на противоположном склоне прятался. Скатился, спустились к реке - проверили - точно в голову! Выше рацию нашли. Координировал. Потом примерились, свыше двухсот метров получалось. С пистолета в голову! Да как его Лешка высмотрел? Еще и с неудобного положения... Федор же рядом был, все видел и потом расстраивался - как же так? Почему сам его не учуял? А Лешка вылез, позевывая, на броню, и тут же, со сна, не продрав глаз, хвать "Стечкина" с ноги... Он, когда в технике, всегда пистолет к ноге крепил - легче выскальзывать. Сделал! Очень быстро, а для пистолета предельно далеко. И еще был случай на встречной скорострелке, когда на тропе столкнулись. Так здесь еще быстрее сработал, иной за это время сморгнуть не успевает... Лешка не прост. Нет простых в их подразделении - их стае!

Федор в тот раз очень расстроился, что чужой взгляд не почувствовал - а должен был бы! Такое может быть, только если взгляд равнодушный, привычный, только он скользит, а за кожу не цепляет. Значит, война эта будет долгой, если равнодушие пришло...

У Федора ни одного шрама, и зубы все свои. А тот единственный раз, когда в госпиталь попал, был по причине общего ушиба. Сердце какое-то время прыгало неправильно, вроде бы не в такт. Но это он наладил, научил сердце отсчитывать свое ровно - по часам контролировал, требовал не опережать, стучать на одинаковом расстоянии. После этого те двойные перестуки, которые так врачей смущали, исчезли. Раньше всякий восьмой-пятнадцатый удар, вдруг, ни с того ни с сего, выпрыгивал сдвоенный. Непорядок!..

Федор только с госпиталя - с него началось - стал воспринимать людей как пузыри, из которых можно, чрезвычайно легко, выпустить воздух жизни...

Седой лучшей утехой жизни считал огонь и воду. Казак - огонь, Федя - вода. Федю оценили сразу. На слово тих, а в деле лих, а то, что блошки, быть может, в голове, то они опять-таки тихие, других не кусают. Большинство не понимает полученных знаний, а потом забывает и их. Федя словно в одной школе с Седым учился, название которой - Жизнь.

Все они, его подопечные, родившиеся спустя какой-то десяток лет после Великой Войны, чьи незатянувшиеся следы-раны в детстве встречались им постоянно, чувствовали себя немного обманутыми и часто говорили, что в своем сегодняшнем возрасте обязательно смылись бы на фронт или славно попартизанили. Есть ли такой, что способен радоваться собственной ненужности, утешаться тем, что других так глубоко огорчает?
– никому не нужен?
– вот и славно! Некоторым детским мечтаниям суждено сбываться.