Время святого равноапостольного князя Владимира Красное Солнышко. События и люди

Войны повсеместные и междоусобные, в которых причины религиозные совмещаются с этническими и статусными, – крайне неподходящее время для поиска торговых путей. Пути на восток по Волге на Каспий, к Персии, Ширвану и Хорасану были вовсе не исследованы и, видимо, малодоступны.

Конечно, грозных хазаров более не было, но Булгарское царство, располагавшееся на месте слияния Камы с Волгой, тоже было нешуточной преградой. Известно, что Владимир Святославич в первую часть своего правления будет много воевать с волжскими булгарами и только в 995 году заключит с ними мир. Именно то, что привычному торговому пути на Византию не нашлось быстрой замены, и создало в уделах серьезный кризис, угрожавший власти удельных элит и вынудивший Святославичей (во всяком случае, подавляющее их большинство) «пойти на поклон» к сидевшему в Киеве князю Ярополку и фактическому правителю воеводе Свенельду. Отсюда и годовая пауза, зафиксированная Нестором, между гибелью Святослава и тем, что «начал княжить Ярополк». Под последней фразой нужно понимать не простое княжение Ярополка в Киеве (на этом месте он сидел еще с 970 года), а именно «великое княжение», т. е. восстановление (хотя и очень условное) Древнерусского государства. Акцентируем: в 973 году Киевская Русь восстановилась, но в очень «условном» единстве. Если до реформ Ольги Мудрой Русь представляла собою скорее племенную конфедерацию, то теперь она представляла собою «конфедерацию удельных княжеств».

Святослав сравнительно спокойно ушел с берегов Дуная. Византийцы выполнили все свои обещания: не преследовали остатки святославова войска и снабдили его продовольствием. Добравшись до Белобережья, Святослав остановился и решил именно здесь перезимовать. И в этом есть какая-то странность: место для зимовки было выбрано малоудачное, продовольствия же для долгой стоянки было слишком мало. Нестор объясняет это тем, что печенеги «заступили пороги» на Днепре, а оставшихся сил у Святослава было недостаточно, чтобы отбить их нападение. Тут Нестор признает тактическую ошибку князя, который двигался на лодьях, а не по суше, как советовал воевода Свенельд. Однако, что могла изменить зимовка в Белобережье? Неужели Святослав надеялся, что печенеги отойдут от днепровских порогов, если их предупредили, что, мол, «вот, идет мимо вас на Русь Святослав с небольшой дружиной, забрав у греков много богатства и пленных без числа»? Кстати, по свидетельству Нестора, предупредили печенегов болгары (в летописи – «переяславцы», т. е. жители Преславы на Дунае – столицы Болгарского царства; имеется ввиду, видимо, не вообще народ, а болгарская знать). То, что печенегов могли предупредить «переяславцы», не удивительно: Святослав много горя и разорения принес в Болгарскую землю, был безжалостен и свиреп, намеревался создать на этой земле свое воинственное государство. Однако, о каких таких «богатствах» и о «пленных без числа» идет речь? Святослав потерпел на Дунае страшное поражение и потерял почти всю свою армию, он смог вырваться из окружения только по странной (и, в сущности, коварной) благосклонности императора Иоанна. Быть может, болгары лгали, мотивируя к нападению на «малую дружину» Святослава? Но какой в этом смысл, если печенеги, союзники Византии, были в реальном положении дел отлично информированы? И потом, именно как союзники Византии печенеги обязаны были выполнить условие заключенного под стенами Доростола мирного договора и обеспечить «золотой мост», т. е. беспрепятственный проход остатков войска Святослава на Русь. Было бы невероятным, если бы святославовы послы не отметили это обстоятельство на переговорах. Впрочем, в отечественной историографии привычно вешают на печенегов «всех собак», а в массовом сознании едва ли различима разница между угро-финами с тюркской и арийской примесью, каковыми были печенеги, с чистыми тюркютами, каковыми были половцы-кыпчаки, и с монголо-татарами. Но если печенеги замыслили злодейство, то отчего сидели на Днепровских порогах? Мерзли в заснеженной степи и, между прочим, могли так и не дождаться Святослава. Ведь он мог уйти на север, вверх по Днестру. Всего через день перехода Святослав вступил бы в Восточные Карпаты и в них оказался бы совершенно недоступен для печенежской конницы. Кстати, примерно половина из остановившихся в Белобережье так и сделала: их увел этим путем воевода Свенельд (последний из выдающихся военных ярлов, участвовавших в войне на Дунае), и они благополучно добрались до Киева. Мог Святослав пойти и на лодьях вдоль Черноморского побережья, и в Днепровском лимане свернуть не в русло Днепра, а пойти вдоль Тавриды, ведь в Крыму после 965 года он создал анклав, которому предназначено было стать основанием того собственного государства Святослава, что держало бы под контролем весь Черноморский регион. И в том, и в другом вариантах малая дружина Святослава оказывалась бы в недосягаемости от печенегов.

Да, Святослав мог уйти в Киев по Днестру, но не ушел. Очевидно, не хотел идти в Киев. Мог уйти в Тавриду, но опять-таки не ушел. Он явно чего-то опасался. Сидел всю зиму в Белобережье, словно на юру, открытый всем ветрам, и не опасался отчего-то печенежской конной рати. Сидел в Белобережье и словно чего-то ожидал, и никак не мог принять окончательное решение. А когда все же решение принял, оно оказалось самоубийственным.

Прежде всего, почему печенеги ожидали Святослава на Днепровских порогах, а не атаковали его во время стоянки в Белобережье? Это для Святослава продвижение через степь, по причине отсутствия лошадей, была затруднительна, но не для печенегов. Позиция же Святослава в Белобережском лагере была столь же уязвима, как если бы он вышел из лодий на порогах близ острова Хортица. Более очевидно, что они и не собирались воевать со Святославом. Возможно, что их вообще не было зимой близ берегов Днепра. А выход их к Днепровским порогам по весне мог объясняться очень просто – договор Иоанна Цимисхия и Святослава означал окончание военного конфликта между Русью и Византией и, соответственно, возобновление торговли. Это значит, что вновь по весне 972 года начал бы функционировать торговый путь Киев-Константинополь. А мзда с этого пути – существенный печенежский гешефт. Отчего в нашем сознании укоренилась мысль, будто печенеги только и делали, что грабили на порогах торговые караваны? Если бы это было так, то путь «из варяг в греки» быстро захирел бы. Но он, наоборот, процветал, и вместе с ним процветала Киевская Русь. Не логичнее ли согласиться с тем, что печенеги были не менее прочих заинтересованы в этом транзите и как раз обеспечивали его благополучный проход по своей территории? Естественно, не безвозмездно, поскольку транзит – предприятие коммерческое и с него получали доход все его пользователи и участники.

Далее: почему же Святослав остановился в столь неудобном месте, как Белобережье? Найти удобную позицию для лагеря в этом плоском северо-западном углу Черноморского побережья практически невозможно. А ведь Святослав после огромных потерь на Дунае должен был быть чрезвычайно осторожен. Местность открытая. Строительного материала для укрепления лагеря в обозримом пространстве нет. Продовольствие есть только то, что получено от византийцев, и оно быстро кончается, а найти иного опять же неоткуда. Очевидно, что нападений со стороны Святослав не опасался. В самом деле, чего боятся? Мирный договор с византийцами означал и мирный договор с печенегами, поскольку они – союзники Империи, положения договора действительны и для них. Правда, Иоанн Скилица в своем «Историческом синопсисе» говорит, что печенеги были очень недовольны мирным договором императора со Святославом. А более всего тем, что князю предоставляли «золотой мост». Святослав, исходя из того положения, в котором он находился, печенегов опасался и просил византийцев, чтобы они непременно направили печенегам посла: византийцы дали на это согласие, взяв на себя обязанность договориться с печенежскими вождями, чтобы они на остатки свтославова войска не нападали (в каком же плачевном состоянии пребывала некогда грозная армия Святослава, если теперь приходилось опасаться даже печенегов и прибегать к заступничеству византийцев!). Скилица утверждает, что император немедленно отправил к печенегам в качестве посла епископа Феофила Евхаитского, одного из участников переговоров под Доростолом. Далее возникают разночтения: тот же Скилица полагает, что печенеги могли не послушаться византийского посла (что крайне маловероятно), в отечественной же историографии утвердилось мнение, будто бы посол сам подстрекал печенегов к нападению на русов (и это тоже маловероятно: кстати, русские летописи нигде не обвиняют византийцев в подстрекательстве).

Само же место остановки указывает на возможность амбивалентного развития событий. Первый вариант – возвращение в Киев: это можно было сделать и по Днепру, и по Южному Бугу и, что еще ближе, по Днестру. Второй вариант – уход в Крым, где Святославом было заложено основание его военного государства, призванного быть доминионом на Черном море. Но, надо полагать, уверенности, что его примут с радостью и в том, и в другом случае, у Святослава не было. Скорее, зимовка в Белобережье означала политический, да и биографический тупик Святослава. Неудача на Дунае похоронила идею грабительского государства в Черноморье. Оставалось разве что возвращаться в Киев. Правда, в Киеве он тоже был не нужен: что могли ожидать киевляне от озлобленного неудачами Святослава, кроме погромов, репрессий и разорений? То, что в будущее Святослава уже мало кто верил, обнаруживает уход значительной части воинов во главе со Свенельдом. Ушли они как раз по Днестру и вернулись в Киев. Там, в Киеве, воевода Свенельд станет первой фигурой в правительстве князя Ярополка. Если гипотетически предположить, что Святослав все же добрался бы до Руси, то ему пришлось бы скрестить мечи с киевской армией во главе со своим старым боевым товарищем. В этом противостоянии у Святослава оказалось бы очень мало шансов на победу. Дело не только в полководческих талантах Свенельда, но и в огромном перевесе сил, который оказался бы на его стороне, и во всеобщем нежелании видеть Святослава в Киеве.

А ведь Святослав после ухода Свенельда еще и дополнительно ослабил свои и без того ничтожные ряды. Он устроил бойню среди тех, кто остался в Белобережском лагере. Жертвой княжеского гнева стали христиане, среди которых оказался и брат Святослава, некий Улеб. До этого момента Святослав относился к христианам индифферентно, как, видимо, и к исповедующим иные религии. Будучи типичным варяжским конунгом по характеру и образу действий, Святослав исповедовал религию древних скандинавов – жизненный путь его пролегал прямиком в мифическую загробную Валгаллу, за пиршественный стол одноглазого Одина. Прочие же религии он презирал. К христианам, учитывая, что им покровительствовала Ольга Мудрая, и что этой же вере привержены были как болгары, так и византийцы, с которыми он воевал, Святослав должен был относиться с особой неприязнью. Впрочем, ее Святослав должен был все время подавлять – в его войске, как мы понимаем, было довольно много христиан. Сам факт устроенного избиения христиан в Белобережье говорит о том, что он пребывал в состоянии отчаянной безысходности и у него сдали нервы. Ему нужно было выместить на ком-то переполнявшую его досаду не просто за неудачи, а за полный крах всех дорогих ему планов, за катастрофу всей жизни! Убивая христиан, своих же соратников, кстати, отказавшихся покидать его, он как бы мстил и покойной правительнице Ольге, и опасному теперь для него Киеву, и победившим византийцам.

Акт безрассудного кровопролития являлся, по существу, актом политической агонии Святослава, загнавшего себя в безвыходный тупик. Дальше могла быть только смерть. Она и настигла его в очень скором времени. И, в сущности, не так уж важно, где и как это произошло. Иоанн Цимисхий был прав, считая, что он выпускает из Доростола обреченного Святослава – его гибель была лишь вопросом времени, поскольку он оказался лишним для всех. Нестор рассказывает о том, что Святослав и немногие из окружавших его людей стали жертвой нападения печенежского князя Кудри на днепровских порогах. Возможно, что это тот нечастый у Нестора случай, когда он правдив без прикрас и всякого «концептуального» умысла. Весьма информированный и в данном сюжете никем и ничем не ангажированный (и, значит, не имевший нужды в криводушии) Лев Диакон также пишет, что Святославу «устроили засаду пацинаки – многочисленное кочевое племя, которое пожирает вшей, возит с собою жилища и большую часть жизни проводит в повозках. Они перебили почти всех русов, убили вместе с прочими и Свендеслава». «Пацинаки» – это печенеги. Об их странной привычке давить зубами вшей упоминал с удивлением арабский путешественник Ибн-Фадлан.

Соблазнились ли печенеги возможной добычей или руководствовались иными соображениями? Что до добычи, то и русская, и советская историография именно стяжательство печенегов полагали основным мотивом действий князя Кудри. Ссылаются на указание летописи, что, будто бы, князь «забрал у греков много богатства и пленных без числа». Автор летописи за этой фразой пытается если не скрыть, то хотя бы «микшировать» катастрофу на Дунае – если есть и «пленные», и «добыча», и того и иного «без числа», то, вообще-то, и итог противостояния у Доростола должен был быть «ничейным». От наличия «пленных» в последнее время по здравому размышлению пришлось отказаться. Слишком уж нелепо это выглядит! Тем более, что по свидетельству Льва Диакона, одним из условий, с которыми Святослав обратился к императору Иоанну о мирных переговорах, было как раз «освобождение пленных». От «добычи» – все же не до конца. М. Сюзюмов так объяснял ситуацию: «Святослав, конечно, отпустил пленных византийцев, но по условиям мира вовсе не требовалось возвращения всей добычи, которая досталась в войне с болгарами». И, отмечая, что «добыча колоссальна», продолжал: «Можно полагать, что именно наличие большой добычи было причиной того, что Святослав отказался возвращаться на конях, как ему советовали, а отправился на лодьях, морским и речным путем». Советовал князю, конечно, Свенельд. В летописи говорится: «Святослав в лодьях отправился к порогам. И сказал ему воевода отца его Свенельд – обойди, князь, пороги на конях, ибо стоят у порогов печенеги». Но, во-первых, когда Святослав отправился «к порогам», Свенельда уже не было, он ушел в Киев и увел с собой половину воинов. Во-вторых, «идти на конях», быть может, и хорошо, но это означает, что гипотетический Свенельд (или просто «некто») предложил Святославу бросить добычу, которой «без числа», и которая является единственным свидетельством хоть какой-то удачи от похода на Дунай. В-третьих, «идти на конях» в случае злых намерений печенегов в печенежских же степях бессмысленно: идеально ориентируясь в степном ландшафте, печенежская конница имела достаточно возможностей и времени атаковать русов. В-четвертых, чтобы «идти на конях», их надобно просто иметь. А откуда Святослав взял бы коней? За время осады Доростола русы всех коней, конечно, съели. Потому-то на лодьях и уходили [14] . Совершенно невероятно, чтобы византийцы расщедрились на передачу (и даже на продажу) коней русам – хорошие боевые кони были «на вес золота» и империя сама в них для своих катафрактов испытывала острую нужду. Получается, что коней Святослав мог бы получить только у печенегов в обмен на часть добычи. Время для обмена было за время зимовки в Белобережье. Но, судя по всему, в лагере Святослав занимался чем угодно, но не поиском боевых коней.

14

Лев Диакон, передавая условия Святослава во время переговоров под стенами Доростола, писал так: князь «уйдет из Мисии, т. е. Болгарии, возвратится на родину, ромеи же дадут им возможность отплыть и не нападут по дороге с огненными кораблями». Т. е. с самого начала речь шла именно о лодьях – прим. авт.

Отсюда вывод: никто (и тем более отсутствовавший Свенельд) Святославу совет «идти в обход конями» дать не мог, поскольку в этом совете не было никакого смысла. И само по себе наличие лодий никак не говорит о том, что имелась «добыча без счету». И дело не в том, что в лодьях для такой добычи не нашлось бы места (быть может, и нашлось бы), а в традиции, прецедентах и стяжательстве византийцев. Империя была крайне педантична в подсчетах добычи и ни разу не выпускала кого-либо из своих «объятий», не обобрав счастливцев «до нитки» – история таких случаев не знает. И, кроме того, есть момент сугубо политический: Иоанн Цимисхий отлично понимал, что «добыча» это, так сказать, «единственный политический ресурс» Святослава. Это то, что он может выложить, как «козырной туз», в доказательство того, что никакого провала на Дунае не было. Это то, что он может использовать для удержания в своей орбите остатки своего войска и привлечь к себе новых людей. Но сам факт остановки в Белобережье, неспокойствие, которое царило там зимой 971-972 года, красноречиво указывают на центробежные силы в остатках его войска, на отсутствие у него «политического ресурса». Отсюда вывод: никакой добычи у Святослава не имелось, он шел на Русь «пустой» и с точки зрения «поживы» был печенегам вовсе не интересен.

Тогда что же заставило князя Кудрю напасть на Святослава? Выходит, что мотивация его была сугубо политическая – печенегам вовсе не нужен был в Киеве такой непредсказуемый и озлобленный правитель, как Святослав. Лучше было расправиться с ним сейчас, когда он оказался в ущербном положении, чем ожидать от него нападения, когда он, чего доброго, вновь упрочится в Киеве. Надо думать, печенеги, как и иные народы Причерноморья, имели к Святославу большой счет и успели испытать на себе его жестокость. Если бы он добрался до Киева, то на Руси началась бы ожесточенная война с непредсказуемым финалом. А это означало бы, что торговля по Днепру вновь откладывалась на неопределенное время, разорение же Руси вовсе не было безразлично для печенегов. Богатая торговля между Русью и Византией обогащала и печенегов. Конечно, печенеги нападением на Святослава нарушали условия Доростольского договора и как бы игнорировали просьбу епископа Феофила Евхаитского. Кроме того, они как бы уязвляли и Русь, где по городам сидели сыновья Святослава. На печенегах оказалась бы кровь их отца и, на тот момент, главы клана Рюриковичей. И тем не менее, печенеги от нападения не отказались, ведь они очень хорошо знали подлинные желания и Константинополя, и Киева. В самом деле, ни византийцы, ни славяне никаких претензий относительно гибели Святослава печенегам не предъявили. Правда, отношения с византийцами лучше не стали, так как Иоанну Цимисхию было не до событий в Причерноморских степях – он начал войну против арабов и, перейдя Евфрат, устремился со своей армией к Экбатанам. После же кончины императора (очевидно, отравленного) начнется восстание болгаров, которые нападут на византийскую Македонию, начнется восстание Барды Склира, начнется борьба с Западной империей за Аппулию. Печенегов в Константинополе даже не вспомнят. А вот с Киевом у печенежских князей сложатся самые лучшие отношения. Некоторые даже изъявят желание при Ярополке Святославиче стать вассалами Руси. Выходит, что печенеги выполнили невысказанные вслух, но подлинные желания буквально всех относительно Святослава, которому оказалось достаточно менее трех лет самостоятельного правления, чтобы привести себя к полной катастрофе и гибели. Грустный итог жизни человека, наделенного волей, талантами в военном деле и личным мужеством. В историографии ему повезло куда больше. Нестор, верный принципу «идеалистического реализма», заложил традицию [15] , которая впоследствии будет благодарно развита и разукрашена живописными подробностями. Типичный варяжский конунг – алчный, жестокий, недалекий, совершенно неспособный к созиданию и враждебный делу княгини Ольги, враждебный единству Руси, станет воплощением русской былинной удали и даже благородства. Не одно поколение будет брать в этом патетическом мифе пример для подражания. Хотя бы в таком качестве «полусказочного героя» Святослав послужил той стране, судьба которой ему была безразлична.

15

Истоки этой историографической традиции лежат в первой половине XI в. В «Слове о законе и благодати», составленном митрополитом (1051-1055 гг.) Иларионом, первым митрополитом из русских, можно встретить упоминание о предках Владимира – «старом Игоре» и «славном Святославе». Несмотря на то, что прославляемые князья были язычниками, идея Илариона и Нестора очевидна: величие государства неотделимо от величия вождей. В главе государства воплощаются самые лучшие, возвышенные и благородные качества, заставляющие потомков гордиться своей страной. Для официальных летописцев, которые в своих сочинениях уходили далеко от чистой хроники, это составляло немалые трудности, но, как видно на примере той же «Повести временных лет», они с ними успешно справлялись – прим. авт.

О том, что происходило на Руси после кончины Святослава до 975 года, практически ничего не известно. Впрочем, «механика» вряд ли здесь оригинальна и чем-то существенным отличается от того, что происходило либо в Западной Европе в раннем Средневековье, либо в самой же Киевской Руси после Любечского съезда (т. е. более века спустя), когда князья Рюриковичи, братья, дядья и племянники разодрали единое государство на суверенные уделы. Какое-то время (надо сказать, весьма непродолжительное) автономные уделы ведут себя вполне миролюбиво. Правда, внутри них происходит дележ власти и имущества. Сюжет этот неизбежен и часто весьма драматичен. Если уделам суждена сравнительно продолжительная самостоятельная жизнь, если породившее их государство уже не возродится и останется в историческом прошлом, то источники не преминут живописать события внутренней драматургии. Если же, как в случае с Киевской Русью в последней четверти X столетия, удельное размежевание окажется непродолжительным сюжетом, а государство после этого лишь усилится, то летописи предпочтут не вдаваться в подробности и едва ограничатся условным пунктиром вместо полноценного изложения сюжета. Во всяком случае, два момента не вызывают сомнений в событиях 970-х годов.