Время терпеливых (Мария Ростовская)

Василько снова сел на лавку.

— Не след бы пить нам, дядя. Голова трезвой во всякий час нужна.

— Осуждаешь? — князь Георгий достал два серебряных кубка. — А ты не осуждай.

Георгий Всеволодович откупорил бутыль, налил в кубки тёмного красного вина, в полутьме казавшегося чёрным.

— В тот день, как девять дней Агафьюшке моей и сыночкам было, закрутились мы, дохнуть некогда было… Так и остались не помянуты они… Пей давай!

Василько, поколебавшись, взял кубок.

— Земля им пухом, дядя.

Выпили, не закусывая. Помолчали.

— Я часто думаю теперь про сон тот, что Феодулия… Евфросинья, то есть, в детстве видела.

— Про геенну огненную и мрак кромешный?

— Ну. Получается, что предвидела она? Сквозь время зрит?

— Не знаю, дядя. Вполне даже возможно.

Георгий вновь наполнил кубки.

— Давай-ка ещё выпьем, Василько. Неизвестно, сможем ли ещё когда.

Василько, поколебавшись, выпил. Решительно поставил кубок на стол.

— Пойду я, Георгий Всеволодович. Мне ещё надобно на вышку…

— Погоди, я с тобой, — князь Георгий налил себе ещё, выпил залпом. — Пойдём.

На улице было уже совсем темно. Морозный воздух немного отрезвил, отогнав на время винные пары, уже затуманивавшие головы. Стражники при виде обоих князей вскочили, двинулись разом, привычно беря в конверт.

— Дни длинные становятся. Весна скоро, — Василько шагал сбоку от дяди, уже слегка пошатывавшегося.

— Весна… Да… Увидеть бы ещё раз траву зелёную… Сможем?

— Да что же это, дядя! — не выдержал Василько. — Нельзя так, право! Ты князь великий, не кто-нибудь!

— Здесь обождите! — строгим трезвым голосом приказал Георгий охране. — На вышку мы с Василько Константинычем вот полезем.

Голос был слишком строгий и трезвый, чтобы можно было обмануться.

— Может, не надо, дядя? — спросил с беспокойством Василько.

— Может, надо!

Сторожевая вышка, срубленная из трёх самых высоких сосен, неошкуренная и решётчатая, возвышалась над дремучим вековым лесом, укрывшим русскую рать. Надолго ли укрывшим?

Ступени скрипели, но стояли не шатаясь — вышка была собрана на кованых гвоздях, и гвоздей не пожалели. Умеет строить князь Георгий Всеволодович, подумал Василько, поддерживая дядю в очередном пролёте. Вот пить не умеет. И воевать не умеет, если честно. А впрочем, неизвестно, смог бы кто иной сделать что-либо на его месте…

На верхней площадке было холодно, свистел морозный ветер. Февраль на Руси месяц зимний. Часовой в необъятной дохе казался копной сена, поставленной тут неведомо зачем.

— Ты вот что, малый, — обратился к часовому князь Георгий. — Ты пожди-ка нас внизу. Давай, давай, великий князь тебе говорит! Вот когда я внизу буду, ты сюда поднимешься. Иди уже!

— Иди, Вячко, — подтвердил князь Василько, видя колебания часового.

— Добро, княже.

Ратник медведем полез вниз, каким-то чудом не падая в своей дохе. Василько поёжился — тепло, пришедшее от пары кубков вина, улетучивалось на глазах, морозный ветер пробирался под одежду.

— Говори, дядя.

— Что говорить?

— Ну зачем-то ты услал часового?

Князь Георгий помолчал.

— Нечего мне сказать тебе, Василько. Я всё думаю, думаю сейчас… Нет выхода. Надежда на чудо одна.

Помолчал, собираясь с мыслями.

— Знал бы ты, как охота мне сейчас раскрыть руки, аки крылья, и полететь… Как в детстве снилось, будто летаю я.

Снова замолчал. Василько Константинович почувствовал настоящий озноб.

— Хочу, и не могу. Нельзя мне взлететь, Василько. Грехи к земле тянут. И вниз сигануть нельзя. Князь я, себе не принадлежу.

Георгий вздохнул.

— Ладно, пойдём вниз. Подышали малость, и будет…

— Скажи, дядя… — вдруг неожиданно для себя самого спросил Василько. — Кто отравил князя Фёдора?

Князь Георгий медленно поднял глаза.

— Знал я, что спросишь. Не знал токмо, когда. Так вот… Ни сном ни духом не причастен. И кто, не знаю. Никто не признался, хоть спрос суров был. Побожиться, или так поверишь?

Василько пристально вглядывался в глаза великого князя. Да разве поймёшь что в такой темноте?

— Погоди-ка. Что это? — повернул голову князь Георгий.

Василько всмотрелся — на востоке бледно светилось ночное небо, будто кто-то разложил на земле гигантский костёр, озаривший пламенем облака.

— Ну вот, а ты говорил, нет вестей, дядя… Вот и ещё одна весточка от Батыги. Это горит Ярославль.

…

Первое, что почуял боярин — запах гари. Он принюхался, с силой втягивая воздух — точно, не так давно пожар лютовал, вчера или позавчера.

— Никак, и тут побывали уже гости. Немир, давай вперёд. Погляди, что да как.

Названный витязь, толкнув пятками коня, рысью обошёл маленький караван и исчез впереди, за ветвями деревьев. Некоторое время ехали молча.

Послышались конские шаги, из-за поворота тропы вывернулся Немир. Парень был бледен.

— Что там?

— Там… деревня была… Нехорошо там, Олекса Петрович. А больше сказать нечего. Пока не увидишь, слова пустые.

Боярин в раздумье почесал переносицу. Да, толку от такого селения не добиться. Ни овса, ни сена… А жаль. Припасы подошли к концу. Людям хватит, коням же есть много надо, да не по одному разу в день, иначе конец всему.

— Поганых нет?

Витязь усмехнулся.

— Нету. Станут они сидеть на пепелище. Им свежую кровушку подавай…

— Ладно! — боярин тронул коня. — Поглядим, что там.

По мере продвижения запах гари всё усиливался, и наконец между деревьями показалось то место, где ещё совсем недавно стояла довольно крупная деревня. Именно то место — поскольку самой деревни больше не существовало. Выглядывая из-за ветвей, путники долго вглядывались в мёртвые руины. Обгорелые развалины ещё не подёрнулись белым снежком, но дымков над ними уже было не видать. Похоже-таки, третьего дня пожарище…

И ни звука. Ни единого звука. Страшней, чем на кладбище.

— Поедем отсюда, боярин… — тонко, жалобно произнёс Савватий.

Олекса Петрович мрачно глянул на книжника.

— Думаешь, в других местах не то? Все не обойти. Привыкать надобно нам.

Савватий не ответил, только судорожно вздохнул.

Всадники вступили в разорённое селение, как призраки. Деревня была выстроена в две нитки, то есть по обе стороны проезжей дороги, огороды и поля уходили к лесу. Боярин поморщился — открытое место…