Время терпеливых (Мария Ростовская)
Шрифт:
— Всё собранное свозите к этому каменному дому! — Бурундай указал нагайкой на храм Успения. — Я и мои люди будем ночевать там!
…
— А там что?
Бурундай указал рукой на вход в библиотеку. Двое дюжих нукеров, одним ударом распахнув дверь, вошли один за другим, расчищая путь хану. Вряд ли, конечно, кто-то здесь осмелится напасть из-за угла на самого Бурундая, но мало ли…
В книгохранилище пахло пылью, пергаментом и мышами. Маленький смешной человечек с пегой бородой сидел, поглаживая большую белую кошку. Увидев вошедших, кошка
— Ты кто?
— Я здешний книжный хранитель, о славный багатур, — неожиданно по-монгольски ответил человечек. Брови Бурундая поползли вверх.
— Ты знаешь язык халха?
— Немного, очень немного.
Монгол хмыкнул.
— Много ещё языков ты знаешь?
— Не очень, великий хан.
Бурундай удовлетворённо поцокал языком.
— Мне нужен такой человек. Будешь служить у меня. Как тебя зовут?
— Моё имя Савватий. Но я служу у князя Василько Константиновича…
Бурундай не дослушал.
— Булган, заберёшь его и всё, что тут найдёшь ценного. И объясните урусу его место.
Монгольский полководец повернулся и вышел. Один из нукеров, ухмыляясь, огрел Савватия нагайкой, от чего тот рухнул на колени. Второй уже надевал ему на шею верёвку.
— Кто тебя спрашивает, урус? Отныне будешь служить славному Бурундаю. А если что не так, удавим, как собаку.
"Вроде умный ты мужик, Савватий, однако порой смотришься дурак дураком", всплыли в голове отче Савватия слова ключницы. Дурак, он дурак и есть, даром что учёный… Ну кто его за язык тянул? Похвастал своей грамотностью — перед кем?!!
Монголы уже вовсю потрошили книги, раздирая переплёты и кинжалами срезая кожу.
— Да брось, Адууч, это свиная кожа. Ни на что не годится, — здоровенный нукер с рожей, которая вряд ли влезла бы в кадушку, пренебрежительно швырнул книгу на пол.
Савватий тоскливо оглядел разоряемую библиотеку, но монгол уже натянул верёвку, увлекая его к выходу.
— Пошли, пошли, урус. У нас хорошо, будешь каждый день есть похлёбку из потрохов!
…
— Всё это хорошо, женщина, — Бурундай поигрывал плёткой, разглядывая стоявшую перед ним в полный рост ключницу Пелагею. — Всё это очень хорошо, и хлеб нам сейчас очень нужен. Но скажи, где коназ Басилко зарыл серебро и золото?
В глазах тётушки Пелагеи мелькнуло удивление.
— А кто сказал, что князь его зарыл, то злато-серебро? Я не казначей, однако полагаю, что всё с собой увёз Василько Константинович. Золото, оно, чать, не сено, места много не занимает.
Бурундай в задумчивости пожевал губами. В рассуждениях этой женщины, которой доверены все ключи, был немалый резон. Золото и в самом деле удобнее держать под рукой. Однако всё надо проверить.
— Возьмите её. — хан указал нагайкой на Пелагею. — Бейте, пока не скажет, где серебро и золото, Потом пытайте огнём.
— А если она не знает?
— Тем хуже для неё. Или скажет, где, или подохнет. И всё тут обыскать!
…
— Как называется этот город?
— Это Тувер, о прославленный!
Джебе рассматривал раскинувшийся перед ним городок с привычными
уже деревянными стенами и башнями. Ещё один… Это становится даже как-то неинтересно.— И много ещё у урусов таких городов?
— Достаточно, о прославленный. Но этот вот город — последний во владениях коназа Еруслаба. Дальше идут владения Ноугорода.
Джебе скосил глаза на толмача.
— Запомни, глупый Абыдул — везде и всюду простираются владения Повелителя Вселенной. Все остальные лишь пользуются своими землями.
Толмач, прижав руки к сердцу, почтительно склонил голову.
— Ты как всегда прав, о прославленный Джебе-нойон!
— Ладно… — зевнул Джебе. — Елю Цай, ставь свои машины вон там и там. И с той стороны одну. Начинаем работать… Абыдул, изложи урусам наши обычные условия…
…
— … Что делать будем, княже?
Ярослав Ярославич, сын князя Ярослава Всеволодовича, кусал губы, наблюдая, как разворачиваются вражеские войска, готовясь к осаде.
— Как думаешь, воевода, сколько времени простоим мы.
Воевода неопределённо повёл плечом.
— Как приступать будут… Может, и до послезавтра продержимся. Но вернее всего, завтра всё разом и кончится, Ярославич. Видишь это вон?
Невдалеке, удобно развернувшись на заснеженном поле, распаханном от стен города до близкого леса, толпа человечков, казавшихся отсюда смешными и маленькими, разгружала повозки и сани, таскала брёвна, какие-то непонятные штуковины…
— Это осадный обоз ихний, княже. Думаю, к вечеру соберут они стенобитные машины. Пристреляются на свету, после можно всю ночь стены ломать и город жечь. А как разрушат стены, так поутру на приступ пойдут. Сила немеряная у них, и хватит нас весьма ненадолго.
Ярослав взглянул в лицо своему воеводе, и старый воин испытал вдруг чувство сожаления. Эх, молодой ведь совсем парнишка…
— Мне отец не раз говорил: сопротивление ворогам напрасным не бывает, — Ярослав решительно тряхнул головой. — Будем биться!
Воевода крякнул.
— Ну что же, Ярославич. Биться так биться. Двум смертям не бывать… Тогда вот что. Далеко ли у тебя тот немецкий самострел запрятан?
— Ну?
— Видишь вон, тот человек пешим стоит, а все его слушаются? Вон, со стилом и дощечкой для письма который. Думаю так, это ихний самоглавный порочный мастер. Вот его бы снять…
— А что? — Ярослав уже прикидывал на глаз расстояние. — Вполне даже достанет. Когда испытывали самострел тот, так на шестьсот шагов железная стрела летела!
…
— А может, урусы на сей раз откроют ворота…
— Может, и откроют, хотя я сомневаюсь, — Елю Цай черкал по навощённой дощечке, делая вычисления. — Урусы упрямы и недальновидны, Чжень.
— А некоторые говорят, что они все герои…
Елю Цай искоса взглянул на помощника, державшего дальномерную рейку.
— Герой тот, кто сражается, пока есть хоть какие-то шансы на победу. Если шансов нет вовсе, это уже не герой, а упрямый глупец.
— А великий Кун Фу-цин говорил, что пока есть шансы на победу, сражается воин. И только когда нет шансов, сражающийся становится героем…