Время воды

В этой тишине чиркнула спичка, затем зашуршал сгорающий в пламени табачок — это я закурил сигарету, копируя манеру Брюса Уиллиса в фильме «Умри тяжело».

— Здесь не ресторан, Керим Зарифович, здесь не подают сигарет.

— Что?!

— Здесь не подают сигарет никому, — повторил я спокойно, думая о том, что Брюсу пришлось тяжелей в его доле.

— Здесь мне принесут все, что я захочу! — разошелся Керим, напирая на меня своим внушительным, но лишенным мышц животом. — Я хозяин! И здесь все мое! И все делают то, что я говорю. Понял? Сигарету мне давай, сигарету! — он орал и связки на его красном горле готовились лопнуть.

Я ответил тихо, не напрягая голосовой аппарат, согласно установившейся между нами дистанции:

— Пошел вон!

— Я не понял?

— Пошел вон! — повторил я, выпуская ему в лицо крепкий аромат «Житана».

— Ты пожалеешь об этом, — Керим хотел было подвести указательный палец к моему носу, но, поглядев мне в глаза, одумался и, спрятав руку за спину, быстро зашагал прочь.

Так я стал для ребят еще и настоящим героем.

Я решил, что Героглу испугался и не будет появляться на складе, по крайней мере, до появления братьев. И действительно, в этот вечер Керим доверил выдавать зарплату менеджеру Валере, у которого от гордости и волнения распухли уши. Чужие наличные солидности Валере не прибавили, к тому же, он испачкал костюм и кончик павлиньего галстука о покрытые птичьим жиром коробки. Воодушевленные моим поступком, ребята залихватски распили пятничную бутылку сорокапятиградусной водки «Зверь» прямо в его присутствии. Валере, наверно, тоже хотелось выпить от страха, но ему никто не предлагал. Он стоял среди нас белой вороной с измазанным опереньем и терял к себе уважение по мере раздачи денег. Ну а что он еще мог поделать? Разве что настучать.

Посидев с ребятами полчаса, я решил, что нетипичных событий на сегодня случилось достаточно, и засобирался домой.

Я нес дюжину добытых потным трудом окороков, четыре пачки обледенелых сосисок из мяса птицы, ядовито-зеленую бутыль лимонада и бельгийскую водку с привкусом черной смородины. Всеми этими прелестями и десятью тысячами рублей недельного заработка я рассчитывал разгорячить неуемное лоно Маши. В голове шумели пьяные волны, мягко разбиваясь о мозг и передавая ему теплую мутную радость.

После моральной победы над Керимом я ощущал себя неформальным хозяином склада. Функция Керима в ведомом им бизнесе была функцией свадебного генерала. За Керимом стояли деньги, немногим более умные братья и несколько безнадежно тупых и продажных охранников.

Я же стоял в центре товарных потоков. В моих руках сосредоточена неформальная власть. Среди грузчиков мой авторитет был непререкаем, для толстых млекопитающих кладовщиц я стал больше, чем Кашпировский. Самая красивая женщина офиса, женщина по имени Маша, мисс «Мучной переулок», мисс «Московский проспект и Садовая улица» — была моей женщиной на сто двадцать процентов.

Важно вышагивая по Попова в модных импортных ботинках и покуривая «Житан», я действительно думал, что сам создал себя, вылепил и закалил из складской грязи. Я уважал себя больше чем когда стал в армии дембелем, за сто дней до приказа.

Я подходил к своему дому, предвкушая стремительный секс в прихожей под кошачье шипение Марии, горячую острую еду и обильное, разжигающее страсти питье, как вдруг увидел свою прекрасную женщину, стоящую рядом с большими черными чемоданами, и неестественно длинный, опасно прогибающийся в своей середине, неправдоподобно сверкающий лимузин. От неожиданности я поставил авоськи прямо на землю и замер в тупом полуприсяде. А нужно ведь было бежать, но отчего-то я просто смотрел.

Между Марией и автомобилем вырос, если так можно говорить о человеке ростом сто пятьдесят сантиметров, начальник склада Керим и принялся заталкивать Машины чемоданы внутрь лимузина.

— Маша! Нам надо поговорить! — закричал я, внезапно поняв, что происходит. — Маша, не садись в эту машину! Маша, ты не можешь уехать с ним! Это не тот человек, который тебе нужен! Он будет использовать тебя как секс-игрушку!

Я увидел, что мои слова смутили Марию. Она метнулась из стороны в сторону, словно напуганная грозой ласточка, но тут вмешался Керим и, ухватив ее за те места, за которые имел право держаться только я, затолкнул внутрь салона. Мария едва успела крикнуть: «Прощай, Вик! Прощай!» — и помахать рукой.

Понимая, что вижу ее в последний раз, я подгреб с земли авоськи и бросился вперед, через дорогу.

— Стоять! — кричал я. — Убью!

Но Керим слушаться не собирался. С немыслимой прытью, не свойственной важной персоне, которую он из себя строил, начальник продовольственного склада оббежал вокруг капота и рыбкой юркнул внутрь салона.

— Ты уволен! — высоко пропел он перед тем, как дверца захлопнулась.

Автомобиль рванул с места, пуская в небо черный смрадный смог.

Что я мог сделать после этого? На что готов пойти?

Может ли обычный, физически сильный, умеренно пьющий и честный в помыслах бригадир грузчиков победить физически слабого, но подлого, коварного и малопьющего владельца продсклада? История знает такие случаи? Ни одной мысли по этому поводу. Только фундаментальное понимание, не уступающее по прочности титану: только что я потерял работу, уважение, самоуважение и мою Машу. Я стал пьяным ничтожеством с запасом еды и питья на два дня. Все происходило по Экклезиасту, все возвращалось на круги своя…

Я сел на край тротуара, достал из пакета батон американской колбасы и бутылку бельгийского спирта. Я выпил, прокашлялся, смягчая горящее горло, механически зажевал колбасой. Я ел и пил, я старался выглядеть пофигистом. Так оно, наверное, и казалось со стороны. Но в моих глазах застыли соленые слезы. Сквозь эти соленые слезы дома, люди, машины казались мокрыми. Только мне не было до них дела. Собственно, всем им до меня не было дела тоже. Я был готов сидеть здесь вечно, плевать на асфальт, жрать колбасу и пить. Какая разница, где быть отшельником, в пустыне или в столице, главное, больше не двигаться в общем потоке нечистых человеческих тел.

Честное слово, я бы остался там навсегда, но тут в дело вмешался спирт, количество и качество спирта. Бельгийские винокуры очистили его до чего-то безвкусного и бесчувственного, находящегося по ту сторону добра и зла. Спирт подхватил мое сознание и понес на невиданные раньше вершины. Я попал под влияние темной инфантильной романтики и захотел броситься под колеса тяжелого автомобиля. Чтоб раздавило в лепешку, толщиною в один молекулярный слой, в лепешку, в которую некуда было бы проникнуть сознанию и его вечной спутнице — боли.

К счастью, помрачение быстро прошло, я даже не успел испытать всей глубины стыда за эти мысли. А затем меня потащило вверх так высоко, что автобусы и автомобили превратились в гусениц и жуков, а люди — в муравьев. Находясь там, на той сияющей холодом разряженного воздуха высоте, я увидел, что суммарный эффект беспорядочного человеческого движения, всех без исключения его проявлений — это ноль. Полный ноль и кучи говна, плывущие по Неве.

— Да пошли вы все в жопу! — сказал я и вырубился.