Время возмездия

Но в нос резиновая трубка не лезла. У Миклашевского еще до войны нос был сломан в боксерском поединке. Через правую ноздрю он не мог дышать.

– Что вы возитесь? – рассердился хирург. – Не входит в правую, так вводите трубку в левую! И лейте дозу коньяка!

Десять дней его кормили через трубку, вставленную в ноздрю. Постепенно молодой и крепкий организм стал одолевать недуги. Раны затягивались, рубцевались, срастались. Шло время, и Миклашевский начал поправляться. Его перевели из одиночной палаты в эту светлую и солнечную, где кроме него находились еще трое раненых немецких офицеров. Через два месяца Миклашевский стал подниматься с кровати, потом начал ходить.

За эти месяцы он как-то незаметно сблизился с санитаркой, пожилой женщиной, которую все звали просто Мари. Игорь узнал, что она русская. Узнал совершенно случайно. Как-то в конце мая Мари, моя окна, чуть слышно напевала старинную русскую песню. Игорь сначала насторожился: не провоцируют ли его? Но потом, со временем, присмотрелся к санитарке и понял, что никакой провокации не было. Ему удалось узнать, что Мари действительно русская; Мария Дмитриевна Вишнякова эмигрировала из России в восемнадцатом году вместе с мужем, известным профессором, больным туберкулезом. Муж умер давно, началась война, и друзья-французы помогли ей устроиться в госпиталь. Она привязалась к Фрицу Роденбаху, который напоминал ее мужа в молодости. Она свободно говорила по-французски и довольно сносно по-немецки.

– Он у меня тоже в студенческие годы гири поднимал и говорил, что это полезно для накачивания силы в руках.

Ни с кем из палаты Миклашевский близко не сходился. Он избегал откровенных разговоров и больше отмалчивался. На него стали косо поглядывать другие раненые.

Миклашевский жил в постоянном напряжении. Он боялся разоблачения. Могли появиться друзья Фрица Роденбаха, сослуживцы, знавшие того, настоящего, в лицо. А покинуть военный госпиталь, который тщательно охраняли, было почти невозможно. Да и сил для самостоятельного бегства у Миклашевского еще не имелось. Он передвигался с трудом, опираясь на палочку. Рана на ноге заживала, но не так, как хотелось. Игорь делал специальные упражнения, тренируя ногу.

Беда нагрянула совсем не с той стороны, откуда ее ожидал Миклашевский. На дневном обходе главный хирург, улыбаясь, остановился около кровати Игоря и сообщил «приятную» новость:

– Я с большим удовольствием, дорогой Фриц, сообщаю вам радостную весть! Ваша жена, фрау Роденбах, наконец отыскала вас, и завтра она прибывает в Париж! Мы вышлем на вокзал машину, чтобы ее встретить.

Игорь опешил. Он никогда не видел «своей жены». По спине пробежали мурашки. Но он заставил себя улыбнуться, изобразить «искреннюю радость»:

– Благодарю вас от всего сердца! Вы не представляете, доктор, как вы меня обрадовали!

Главный хирург распорядился, чтобы боевого офицера одели в свежее белье, в палату поставили цветы. На прощание он помахал Миклашевскому рукой, советуя не особенно волноваться в эту ночь, потому что чересчур бурные радостные эмоции могут отрицательно сказаться на процессе выздоровления. А у Игоря внутри уже бушевал огонь. Что делать? Как избежать встречи с «любимой женой»? Выхода, казалось, не было. На побег у него не хватало сил.

Пришла санитарка Мари и, радуясь за офицера, принесла букетик цветов, поставила их на тумбочку у изголовья. «А что, если…» – мелькнула у Миклашевского спасительная мысль. Риск, конечно, большой. Он прикрыл глаза. Не все ли равно, когда умирать? Днем, раньше, днем позже… В палате никого не было. Раненые офицеры ушли на прогулку в сад.

– Дайте, пожалуйста, мне листок бумаги, – обратился он к Вишняковой.

Санитарка подала ему блокнот и карандаш. Игорь быстро написал: «Я русский. Мне нужна срочно гражданская одежда». Вырвав листок, протянул ей записку, добавив:

– Прочтите и при мне порвите.

Санитарка сначала недоуменно смотрела на русские буквы, потом, прочтя, уставилась на Миклашевского, пристально вглядываясь ему в глаза. Он выдержал взгляд. Глотнув воздух, утвердительно кивнул, как бы подтверждая, что в записке – правда. Тихо сказал по-русски:

– Порвите! – и тут же передумал: – Лучше сжечь.

Чиркнул зажигалкой и протянул руку. Санитарка поднесла к язычку пламени записку. Бумага вспыхнула.

– Постараюсь помочь вам, – сказала она.

Больше ничего не добавив, санитарка удалилась. Миклашевский видел в окно, как вскоре она быстрыми шагами направилась к воротам госпиталя. Оставалось одно: ждать. Если санитарка связана с гестапо или службой безопасности, его схватят сегодня же ночью… Если она не поможет, то его разоблачение отодвигается до утра, вернее, до прибытия берлинского поезда.

3

Танк Кульги занял боевую позицию на краю оврага; замаскировались в кустах и стали ждать. Летняя ночь кончилась. Под покровом темноты в деревню въехали грузовики с эсэсовцами. Солдаты стали прочесывать дворы. Послышались отчаянные вопли женщин и детей. Эсэсовцы согнали всех жителей к машинам, посадили на машины и увезли куда-то в тыл. В деревне снова воцарилась тишина, но танкисты уже были настороже. Каждый из них понял: гитлеровцы что-то замышляют.

Башенный стрелок сержант Щетилин пошел в разведку. Через час вернулся и доложил: в деревню прибыла колонна тяжелых танков.

– Сорок штук, товарищ младший лейтенант, – докладывал сержант. – Новенькие, прямо с завода… Вроде бы похожи на «тигров», но не совсем такие, крупнее.

– Наверно, «пантеры»? – спросил Кульга.

– Совсем нет, «пантер» я хорошо знаю, били мы их еще под Курском. Эти совсем другие.

– В темноте все кошки серы, – сказал стрелок-радист Юстас, и все засмеялись.

– Да нет, ребята! Ей-богу, не вру, – запальчиво ответил Илья Щетилин. – Там не «тигры» и не «пантеры». Совсем другие танки!

Кульга насторожился. А не те ли боевые машины, о которых предупреждал командир полка? Вполне может быть. Но сообщать в штаб не стал. По двум причинам: эфир прослушивается и немцами, так что не стоит раскрывать себя. Да и полной уверенности, что «самовары» появились именно здесь, пока не было. Он решил подождать до утра.

А Илья, поманив к себе Галию, небрежно вынул из-за пазухи ветку, усыпанную поспевшими яблоками:

– За неимением цветов пришлось сорвать веточку!

Галия взяла яблоки и поблагодарила. Кульга нахмурился. Он видел, что его строгие внушения не действовали на сержанта. Придется с ним по-мужски поговорить, решил Григорий.

Вдруг в предрассветной тишине послышался отдаленный гул моторов. Он становился все сильнее. Наконец стали видны силуэты первых танков.

– Идут! – сообщил сержант Щетилин, считая танки. – Четырнадцать штук!

Танки приближались. Под их тяжестью чуть вздрагивала земля. Таких машин Кульге никогда не приходилось видеть. Да, сержант Щетилин оказался прав: это были не «тигры» и не «пантеры», а какие-то новые танки.