Время зверинца

Но такова специфическая писательская болезнь. Она поражает тебя сразу же по вступлении на литературную стезю и не проходит с годами вне зависимости от твоих успехов и заслуг.

20. УСПЕХ В КАНАДЕ

Я так и не выяснил, спала ли Ванесса с Майклом Эзрой. Возможностей для этого у нее было предостаточно. После выхода моей второй книги я препоручил «Вильгельмину» заботам Джеффри Великолепного и переехал с женой и тещей в Лондон. Дабы контраст между столицей и Натсфордом не был слишком резким, мы сначала поселились в тихом Барнсе, [69] арендовав коттедж с прилегающим садиком, и там я начал писать свой следующий роман. В процессе работы нормально общаться со мной было невозможно, и Ванесса проводила время, ухаживая за цветами в саду и прогуливаясь вместе с Поппи по берегу Темзы, а когда им это надоедало, женщины садились в поезд и отправлялись навестить друзей в Натсфорде, попутно делая покупки в манчестерских магазинах. Я не мог понять, зачем покупать что-то в Манчестере, если ты живешь в Лондоне, но Ванесса сказала, что это «давно сложившийся ритуал», и я удовлетворился этим объяснением. Вполне возможно, что одним из элементов этого ритуала был шарифоподобный Майкл Эзра.

69

Район на юго-западе Лондона, для которого характерно преобладание старой застройки и местами почти сельские пейзажи.

Когда моя работа продвигалась хорошо, я был только рад остаться в одиночестве, не особо задумываясь о всяких там ритуалах. Женщины в доме создавали непрестанную суету и шум, от которых мне не удавалось полностью абстрагироваться. На виолончелях они играли за закрытыми дверьми самой дальней от моего кабинета, так называемой музыкальной комнаты — в остальное время бывшей будуаром Поппи, — но приглушенность звуков лишь заставляла меня сильнее прислушиваться. При этом я воображал их играющими нагишом, что якобы придавало исполнению особую «дворжаковскую» сочность, и хотя эти фантазии не имели под собой никаких оснований, они иногда подстегивали мой творческий процесс (но все же чаще его тормозили). Время от времени они без приглашения или предупреждения врывались в мой кабинет, как делегация из Страны Веселья, и нависали надо мной, щекоча мою шею огненно-рыжими волосами. Может, хватит работы на сегодня? Не пора ли мне прерваться? Не попить ли нам втроем чая с печеньем, не сыграть ли в слова, не посмотреть ли фильм по телевизору?

Не лечь ли втроем в постель?

Кто о чем, а я все туда же в своих грязных мыслях. Дальше этих мыслей и игры в слова дело не шло, хотя даже в этой игре я однажды ухитрился добавить к свободной букве «т» свой семибуквенный «роилизм», [70] заработав сразу полсотни очков и одним рывком обойдя Поппи. Что это было с ее стороны: невнимательность? неискренность? Или ей и вправду был неведом этот термин?

Не секрет, что две женщины в доме более опасны для душевного покоя мужчины, чем одна. Но Ванесса и Поппи были больше чем суммой потенциалов двух женщин, ибо каждая из них утраивала взрывоопасность другой. Выше я упомянул мелкие и даже отчасти приятные нарушения моего дневного распорядка, но в иные дни — особенно когда они ссорились — возникало ощущение, что я живу в окружении целой сотни женщин. Споры велись на любую тему: о том, что приготовить на обед и какие цветы посадить в саду, по поводу дней недели и погоды на улице, при выборе виолончельных концертов для совместного исполнения. Когда Поппи хотела играть Вивальди, Ванесса выступала за Брамса. Но если Поппи хотела Брамса, Ванесса, разумеется, настаивала на Вивальди. Они кричали друг другу «Тише!» предельно громкими голосами, при этом всуе поминая меня: «Не шуми, этот гребаный гений пытается что-то там сочинить!» А чуть погодя Ванесса вламывалась в кабинет гребаного гения и выкладывала на его непредвзятый суд список обид и притеснений со стороны своей матери, восходящий ко временам еще до ее рождения. В свою очередь Поппи, слыша, как ее чернят и поносят, вламывалась следом за дочерью, взывая к моей беспристрастности, и от ее огненных волос разлетались искры, как будто Ванесса, в дополнение ко множеству прочих злодейств, исподтишка подключила маму к городской электросети. На самом деле я не был так уж беспристрастен, больше склоняясь на сторону Поппи, но в ряде случаев поддерживал и Ванессу — например, когда она обвинила маму в том, что та одевается как шлюха «с юбками до ягодиц и декольте до пупа». В ответ Поппи заявила, что у ее платьев нормальные декольте, просто грудь у нее выше, чем у большинства женщин, и я с этим охотно согласился.

70

Троилизм — секс втроем.

Не сомневаюсь, что если бы я внимательнее прислушивался к этим спорам, то понял бы, что настоящей причиной их был конкретный мужчина, в отношении которого, по мнению Ванессы, ее мама вела себя излишне фривольно, притом что дочка этой матери, по мнению последней, сама вела себя очень даже как шлюха.

А может, я вслушивался достаточно внимательно, прекрасно понимал суть происходящего и наслаждался ею, потому что эта «драка диких кошек» создавала вокруг меня подобие богемной атмосферы: вот вам типичный писатель, живущий со скандальными шлюхами в борделе посреди никогда не засыпающего мегаполиса. И уже не суть важно, что район, в котором он живет, — это тихий, вечно полусонный Барнс.

В каком-то смысле их внезапные вторжения в мой кабинет были даже полезны. Бурные разбирательства отнимали у меня около часа, но взамен я получал такой заряд энергии, что потом неделю гнал текст во весь опор.

Допустим, Ванесса ездила в Манчестер, чтобы переспать с крупье или еще с кем-нибудь, но в таком случае мне было непонятно, зачем Поппи всякий раз ее сопровождала. В дуэньях Ванесса не нуждалась, а в то, что они обе занимаются с ним сексом (одновременно либо по очереди), я верить отказывался. Спору нет, эти женщины были свободны от условностей, но все же не настолько распущенны. В таком случае что там делала Поппи — дожидалась ее в вестибюлях отелей? Раз так, не проще было бы ей оставаться со мной в Лондоне?

Я не в состоянии объяснить, каким образом она все эти годы до поездки в Манки-Миа заставляла меня верить, будто мы с ней находимся на грани любовной связи, при этом ни разу не сказав и не сделав ничего такого, что пришлось бы скрывать от Ванессы или от приходского священника. Одно из двух: то ли Поппи воздействовала на меня телепатически, то ли под градусом она совершенно не помнила себя и ни разу не переступила грань лишь благодаря каким-то барьерам, срабатывавшим на подсознательном уровне. Впрочем, имелась и третья версия, согласно которой все эти подспудно кипящие страсти были плодом моего больного воображения (издержки творческой профессии). Но ведь не были выдумкой многочисленные случаи, когда она в подпитии якобы нечаянно прижималась ко мне на лестнице или в прихожей своей грудью (определенно более высокой, чем у большинства женщин); или вольности в домашней одежде, заведенные с ее подачи, пока Ванесса не положила этому конец; или пугающее взаимопонимание, которое мы иногда ощущали, встречаясь взглядами и на мгновение как будто замирая вдвоем над клокочущим жерлом вулкана; или ее откровенный флирт с моими коллегами-писателями во время презентации, что я истолковал как намек на желание пофлиртовать со мной.

В том, что касалось флирта, яблочко от яблони упало недалеко. Ванесса воспринимала любое светское мероприятие с участием десятка и более лиц обоего пола как сексуальный вызов; чего уж тогда говорить о презентации моей новой книги, в ходе которой ее мстительная разнузданность едва не спровоцировала распад нашего брака. Она мелькала тут и там, сладострастно прижималась к молодым редакторам, что-то жарко шептала пришедшим интервьюировать меня журналистам и даже уселась на колени бедному Мертону, который от смущения сравнялся цветом лица с ее волосами. Терпение мое иссякло, когда я застал ее в саду целующейся с лысым автором серии романов о горестях и радостях одинокого отцовства.

— Только не с Энди Уидоном! — сказал я, оттащив ее в сторону. — Энди Уидон — это уже слишком.

— Ты злобишься потому, что он имеет успех в Канаде.

Незадолго до того Энди Уидон получил канадскую литературную премию за роман «Дай мне глотнуть из твоей бутылочки, папа».

— Это удар ниже пояса, Ви.

Я и впрямь нередко сетовал на то, что мои книги не пользуются популярностью в Канаде, тогда как эта страна была родин ой нескольких высоко ценимых мною писателей, и мне казал ось естественным, что канадцы, хотя бы в порядке ответной любезности, должны высоко оценить меня. Я мог понять, почему в Канаде идут на ура книги об одиноком отцовстве, — канадским женам быстро надоедают занудные канадские мужья, и они, бросая детей, сбегают к американцам или к эскимосам, — но от этого понимания мне не становилось легче.

— Сознайся, что Канада — это твое больное место, — сказала Ванесса.

— Не приписывай мне мелочную зависть, Ви.

— Зачем приписывать, если она тебе присуща? Еще скажи, что он не умеет писать о детях.

— Я ничего не имею против его книг о детях, Ви, — сказал я, едва сдержавшись, чтобы не добавить: «Злобная ты сучка».

И еще я мог бы добавить — но не добавил, хотя это была чистая правда, — что в Энди меня особенно раздражает его белая майка а-ля Юэн Макгрегор в фильме «На игле», а также его манера ежиться, сунув ладони себе под мышки, как делает тот же Макгрегор в том же фильме. «Если ты такой мерзляк, накинь что-нибудь потеплее, чем эта говенная майка, — хотелось мне сказать. — И вообще, раз уж ты явился на мою презентацию, мог бы уважения ради надеть костюм. Ты же не в грязном Лейте [71] каком-нибудь».

71

Портовый пригород Эдинбурга.

Но еще больше, чем майка Энди, в этой сцене меня покоробила его лысина. Он был из тех мужчин, которые лысеют уже в юности, о чем нетрудно догадаться по структуре кожи на их голых черепах — огрубевшей и черствой, как земля, давно не знавшая дождя. Заметьте, я вовсе не предубежден против лысин как таковых или против раннего облысения. Я предубежден только против лысых невзрачных мужичков, целующих и лапающих мою жену.

А спустя каких-то полчаса я застал его за аналогичным занятием уже с Поппи. Нет, не целующимся — мне вообще неизвестно, чтобы Поппи с кем-нибудь по-настоящему целовалась в период между Вашингтоном и Манки-Миа, — но «завязывающим близкие отношения» в характерном стиле плешивых хануриков: втягивая женщину в задушевный разговор о трудностях воспитания современных детей отцами-одиночками, целиком поглощая ее внимание и в результате подпитываясь ее жизненной энергией.

Что мне было делать — выставить его вон? Мол, проваливай, лысый! Иди к другим писателям высасывать жизнь из их женщин. И я мог бы так поступить. В конце концов, это был мой праздник.

Но с другой стороны, я не был заинтересован в его раннем уходе. Тут пора сказать, что, в отличие от героев своих книг (сплошь овдовевших, покинутых женами или ни разу не женатых), Энди имел жену, и очень даже симпатичную, — мармеладно-сладкую испанку или латиноамериканку по имени Лусия. И пока он злодейски высасывал энергию из моих женщин, я с немалой приятностью проводил время в компании этой самой Лусии.