Всадники

– А здесь что, Германия?
– спросил Севка.

– Здесь Сибирь!
– повысила голос девчонка.
– Что ты все поперек да поперек? Или давно не бит?

– Давно. Тебя как зовут?

– Жара, - с вызовом ответила барышня.

– Врешь. Девчонок так не зовут.

– Вот деревенщина! Жара - это ласкательно, а полное имя - Жар-птица. Выкусил?

Она картинно повернулась и пошла прочь на своих каблучках, смешно отставив руку с ридикюлем.

Севка начал припоминать, где он видел раньше эту девчонку? Вроде бы лицо знакомое, особенно глаза. Вот если бы пудру с нее счистить, сразу бы вспомнил. А может, она просто похожа на кого. "Жар-птица! Придумает же..."

В этот день он никакой работы не нашел. Так и лег голодный под своей скамьей на вокзале. Зато на следующее утро Севке повезло. Какая-то тетка, увидев его у своей калитки, спросила:

– Приезжий, что ли? Одет вроде не по-нашему.

– Из России, мамаша. Не посоветуете какой работы? Есть больно хочется.

– Иди, паря, я тебя накормлю.

– Спасибо! Только что ж вы будете так кормить? Поделать бы чего.

– Иди, иди, сынок!

Первый раз в жизни ел Севка сибирские пельмени. Вкусные, аж попискивают! Потом пил чай с горячими ржаными лепешками. Лизнет сахаринную облатку - да скорей запивать из блюдца.

– Мать-то есть?
– спросила хозяйка, когда распаренный Севка аккуратно поставил чашку на блюдце и отодвинул от себя.

– От тифа померла. Еду к тетке аж в самую Читу. Спасибо вам, мамаша, за хлеб-соль.

Рывком завернув скатерть на выскобленном столе, хозяйка схватила несколько лепешек, затолкала в карманы Севкиного полушубка:

– На дорогу тебе. Счастливого пути, сынок! Дай-то бог благополучно добраться до тети.

Покраснел Севка. Такую добрую женщину пришлось обмануть. Но ведь не скажешь ей про эскадрон. Военная тайна!

Поезд в этот день не шел, и на следующий тоже не обещали. Вокзал так и ломился от людей. Севкино место под лавкой оказалось заваленным какими-то мешками. Пришлось ему коротать ночь вприсядку. Сквозь дрему почему-то вспоминалась та девчонка, Жар-птица. Где он ее видел? Или другую, похожую на нее?

Утром Севка побрел на толкучку. Разных разностей тут было полно. Сахарин из-под полы, часы, бритвы, красноармейские ботинки, шинели, самовары, зеркала, трубастые граммофоны, мясорубки, иголки, зажигалки, пуговицы, серпы, косы, ухваты, обручальные кольца, дамские корсеты, муфты, гребенки, перины...

В дальнем углу стоял с торбой мальчишка постарше Севки, бойко торговал солью. Был мальчишка без шапки, в женских башмаках на пуговках и почему-то в парчовой поповской ризе, надетой поверх полосатой флотской тельняшки. Широкогрудый, коренастый, он скалил редкие желтые зубы, выкрикивая разные прибаутки.

Поблизости крутились еще двое. Один в бабьей с кружевами нижней юбке вместо штанов, другой в жандармском мундире сине-зеленого сукна.

Толкучка мерно гудела, по ней словно волны гуляли, как по морю. И вдруг пронзительный крик:

– Держи-и! Сапоги унес!..

Сильней заходили волны, то нахлынут, то с ревом откатятся. На какую-то минуту вокруг Севки стало пусто.

И в ту же минуту из толпы вынырнул мальчишка в мундире. За ним рыжий мужик в картузе.

– Лови!
– крикнул мальчишка Севке, а сам - бах рыжему в ноги! Тот кверху тормашками, а на него уже другие падают. Ругань, крик, свалка!

Севка поймал сапоги и стоит. Его окружили.

– Попался, ворюга? Что, не удалось?..

– Чего разговаривать? Бей шельму!

– Не бей!
– закричала женщина.
– Или у вас гляделки повылазили? Он же только подобрал, а того, который крал, и след простыл.

– Разве так? А я думал - этот, - осекся долговязый детина в заячьем треухе.
– Счастье твое, паря, - показал он Севке кулак величиной с добрую тыкву.

Сапоги забрали, унесли. На Севку даже не оглянулись. Он постоял с минуту и побрел прочь. Все равно куда, лишь бы здесь не быть.

Идет незнакомой улицей, слышит - кто-то догоняет.

– Эй, ты, желторотый!

Севка оглянулся: тот самый в ризе, коренастый. А за ним еще двое - в мундире и в женской юбке.

Один забежал наперед, другой чуть приотстал, а коренастый подошел вплотную.

– Проворонил сапоги - скидывай полушубок!
– уперся он в Севку острыми, широко посаженными глазами и сгреб за рукав.

Понял Севка, что дал себя окружить и отступать ему некуда. В капкане!

Чуть пригнулся, выпрямился и молниеносно боднул коренастого головой в подбородок. А сам - верть, и пулей назад к барахолке! Обогнул сдрейфившего мальчишку в бабьей юбке, несется, не чуя ног, к воротам под защиту толпы.

А из ворот - та девчонка, Жара.

– Ты куда это, шит колпак?
– улыбается, как знакомому.

Будто на стену налетел, остановился Севка. Хлопнул себя ладонью по лбу, постоял секунду, припоминая.

– Слово - серебро!
– выпалил. И - мимо. Лишь на другой стороне улицы оглянулся. За ним никакой погони, а девчонка все еще там. Стоит, как очумелая, смотрит вслед.

"Вон ты какая, Зина Лебяжина, - подумал Севка.
– Барышня... Жар-птица! Походишь теперь за мной..."

Озадаченная девчонка, и верно, двинулась к нему. Но Севка сделал вид, что не заметил. Идет себе по направлению к вокзалу и чувствует, что она за ним. Чуть прибавил шагу - но и та не отстает на своих каблучках.

Оглянулся Севка, подождал.

– Говорила - чучело, а сама за мной, как на веревке, - усмехнулся он.

– Какой злопамятный... Слушай, откуда ты знаешь те слова?

– Какие?

– Про серебро...

– Просто так сказал.

– Нет, не просто! Один только человек знает, когда их говорить.

– Клава?
– спросил Севка.

– Клава!

– Так она же их Зине говорила, а ты ведь Жара.

– Вот беспонятливый! Не знаешь, что есть клички?

И не подозревал Севка, каким неожиданным выстрелом прогремел над Зиной этот Клавин пароль. Всего лишь половина пословицы, а в ней целый мир. Тут и отцовский дом, и рояль в четыре руки, и родной человек сестра.

Быстро наигралась Зина в атаманшу над странствующими мальчишками, а когда опомнилась, поняла, что катится неведомо куда, как пущенное под гору колесо. Дом пустой, сестра неизвестно где, приходится жить как живется.