Всадники

Уроз пристально смотрел на Мокки и думал: «Все ждут, затаив дыхание, какова будет твоя судьба. А ты, ты…» В нем вспыхнула дикая ненависть к этому человеку, над которым он имел власть казнить или помиловать, а тот, похоже, и не очень боялся. «Посмотрим, как ты поведешь себя, когда узнаешь», – подумал Уроз. И приказал:

– Подними голову!

Тишина стала еще напряженнее. Звук воды в фонтане перестал быть ее частью. Теперь она текла, звенела, следуя своим законам, подчинялась только своей собственной судьбе.

Лицо Мокки теперь было видно всем: грязная маска, лишенная какого-либо выражения. Грязь словно проникла в глубину его глаз. Они приняли такой же цвет и превратились в такую же грязь. Эти два пятнышка из грязи, уставившиеся на Уроза, казалось, не узнают и даже не видят его. А он вдруг вспомнил, каким невинным, доверчивым, дружелюбным был в детстве так красивший его взгляд Мокки. И тут Уроз испытал смешанную со страхом ненависть к жизни, способной так испортить жизнь человека. А потом подумал: «Так ведь это не жизнь, а я, я один это сделал». Журчание фонтана в его ушах превратилось в грохот водопада. Он уже больше не мог ни о чем думать. В тишине раздался высокий его голос, негромкий и безучастный, словно его заставлял говорить кто-то другой:

– Я объявляю тебя невиновным в твоих проступках, – сказал Уроз своему бывшему саису. – Ты свободен.

Ни один мускул не дрогнул ни на лице, ни на теле Мокки. Дыхание его осталось ровным. Зато все, кто услышал приговор, глубоко вздохнули. Уроз же услышал лишь один вздох, вздох Турсуна, который показался ему торжествующим. И первые чувства, испытанные им после объявления приговора, были горечь и унижение. Опять он уступил воле отца. Опять он был вторым, был отражением. Всего лишь это он получил за испытание, которое сам себе придумал и оплатил такой ужасной ценой. Видит Пророк, он не может остановиться на этом. Он должен, Пророк тому свидетель, должен совершить свой поступок, им, Урозом, задуманный, который превзошел бы волю и власть Турсуна, был бы вызовом ему и вместе с тем восхитил бы его. Но какой, какой поступок?

И вдруг Уроз чуть не закричал от радости. По мнению Турсуна, Мокки не был виновен. Он был жертвой приманки… ловушки… Конь, да, конь… Ага, Турсун требовал полной справедливости. Именем Пророка, он получит ее!

Тишина еще висела в воздухе, когда вновь послышался голос Уроза. На этот раз это был выразительный, проникнутый чувством голос. Он воскликнул:

– Да, ты свободен, Мокки! И отныне Джехол принадлежит тебе.

Тут уже и саисы, и их старшина не могли удержаться. Удивление, сомнение, зависть – все слилось в их криках. И в ушах Уроза они прозвучали как докучливый шум. Но вот то, что он прочел на лице Турсуна, стало ему наградой. Гнев окрасил шрамы на этом лице в пурпур, привел в движение кустистые брови, глубокие складки морщин, массивные губы.

«Он вспоминает, как растил Джехола, как дрессировал его, – подумал Уроз. – Сейчас он заговорит, запретит мне».

Турсун дождался, когда лицо его вновь примет выражение обычной суровой невозмутимости.

– Тихо! – приказал он саисам. – То, что вы слышали – закон для нашего клана.

Затем, обращаясь к Мокки:

– Воистину, Джехол – твой.

– Воистину, – повторил Мокки.

Его руки не изменили положения, и его лицо оставалось безучастным.

– А Зирех? – спросил он.

Несмотря на все их самообладание, Турсун и Уроз переглянулись в растерянности. Прощен, освобожден, получил бесценного коня – все эти чудеса оставили Мокки безразличным. Ему важна была лишь эта кочевая шлюха.

– Чтобы завтра же здесь и следа ее не было, – распорядился Уроз, не поднимая глаз на Мокки.

Когда Турсун остался наедине с Урозом, он позвал Рахима и приказал:

– Мою плетку.

И когда бача принес ее, Турсун сказал сыну:

– Засунь ее мне за пояс, Уроз, потому что ты вернулся, чтобы мне ее вернуть.

II СВАДЬБА ЗИРЕХ

В имении имелось несколько юрт, оставшихся с давних времен. Предки Осман-бая привезли их вместе со стадами во вьюках, установили и жили в них, пока постепенно, от поколения к поколению, хозяева не переселились в прочные, вросшие в землю жилища. Расположены эти юрты были среди холмов и полян, орошаемых чистейшей водой, и служили, в дни празднеств, для размещения гостей, которым не хватило места в хозяйском доме.

Когда Уроз совершил свой суд, старый управляющий имением Осман-бая лично сопроводил его – неслыханная честь – в одну из таких юрт, живя в которой вполне оседло, можно было вспоминать о былых кочевых временах. Ее окружали купы деревьев, а меж ними сверкала в арыке вода.

Хотя управляющего сопровождали два саиса, он сам помог Урозу спешиться и войти в юрту, построенную по типу монгольских.

– Эта юрта лучше всех других защищена от ветра. Я велел постелить под матрасы три новых ковра… А снаружи к твоим услугам всегда будут саис и конь.

Уроз машинально поблагодарил, чтобы ответить на слова, смысла которых он не понимал.

Странная, неимоверная усталость, какой он не испытывал и в самые худшие моменты своего пути, сковывала все его тело и ум. Все предыдущие переходы и испытания не опустошили его так, как тенистая галерея в доме Турсуна, пение фонтана, мягкие подушки, вкусная еда. Оставшись один, он бросился на приготовленное ему ложе и тут же уснул. Из-за формы жилища и укоренившейся привычки быть в пути, он еще успел на какое-то мгновение поверить, будто по-прежнему куда-то едет.

И хотя спал он как убитый, это впечатление так крепко засело в его сознании, что, едва проснувшись, он подумал: «Пора ехать». Уроз сел и увидел в изголовье пару костылей.

В памяти его всплыли все события вчерашнего дня, одно за другим. И он был ошарашен всем случившимся. Юрта? Неправда. Она тяжела и неподвижна, как каменный дом. Здоровое тело? Неправда. Чтобы перемещаться, ему нужны эти деревянные подпорки. Уроз взял костыли, примерил их под мышками, удивился, как они удобны и хорошо подогнаны. Опираясь на них, он тут же вышел на улицу.

Конюшенный слуга, сидя на корточках у стены юрты, напевал что-то себе под нос. Это был худощавый старик маленького роста, чем-то ему напомнивший ощипанного воробья. В его слезящихся глазах светилось простодушие.

– Откуда костыли? – спросил Уроз.

– Ты так крепко спал, – ответил тот, – что не слышал, как я их принес. По приказу Турсуна.

– А где он? – поинтересовался Уроз.

– Обходит конюшни, – ответил слуга.

Показав на ближайшую группу деревьев, он добавил:

– Вон оседланная лошадь. Хочешь поехать?

– Нет, – ответил Уроз.

– Тогда чаю? – осведомился человечек. – Самовар кипит возле ручья.

– Нет, – сказал Уроз.

Он повернулся, вошел в юрту, бросился на топчан, забросил костыли за голову, чтобы не видеть их.

«Первый подарок отца», – подумал он и сам, не осознавая этого, усмехнулся. Представил себе Турсуна, величественно идущего от стойла к стойлу, неизменного, вечного… Главный Конюший, отвечающий за всех лошадей испокон веков и на веки вечные.