Всадники

Урозу вдруг вспомнилось, что по весне, после проливных дождей у него на родине, когда степь превращалась в топкое болото, все возчики брали в дорогу доски, чтобы подкладывать под колеса. Там, на равнине, доски, а здесь что делать? Уроз схватил одеяло, свисавшее с седла, и бросил его перед лошадью. Джехол понял и встал на одеяло. И другое одеяло легло тоже перед ним. Он сделал еще один шаг вперед… подождал немного и повернул голову к Урозу. А тот понял, что один он ничего не сможет сделать. Мокки на четвереньках вылезал из воды. Зирех, прячась за мулом, приближалась сзади с ножницами в руке. Уроз в бессильной ярости сжал рукоятку плети. На что она ему теперь? Саис подбирался ползком, и достать до него Уроз не мог. Зирех тоже была неуязвима. Уроз вспомнил ее горящие от жадности глаза. Как же сейчас они должны были пылать. Ведь сокровище почти у нее в руках.

– Так нет же, сука кочевая, – вполголоса проговорил он. – Клянусь Пророком, не быть этому!

Он вырвал из-за пазухи пачку денег, повернулся всем телом к Зирех и левой рукой потряс в воздухе бумажками, трепещущими на ветру. Та вцепилась в уздечку мула и замерла. Изо всех сил Уроз закричал:

– Подчиняйтесь мне… И немедленно!

Правой рукой он выхватил из пачки пригоршню ассигнаций и разжал пальцы… Неописуемая боль и ужас отразились на лице молодой женщины: высоко, высоко над ее головой ветер неумолимо уносил навсегда эти деньги, ее богатство. Она могла только взглядом следить за их полетом. Урозу показалось, что это ее движение длится бесконечно долго. Он чуял всей кожей спины, как к нему подкрадывается Мокки. В любой момент саис мог ухватить за ноги обессилевшего коня и повалить его. Последняя ассигнация из пачки исчезла во тьме ущелья. И вновь Зирех уставилась на Уроза. Он вынул из-за пазухи еще пачку денег. Зирех бросилась перед ним на колени и, словно в молитве, сложила ладони. Уроз большим пальцем показал в сторону Мокки. Кочевница проскользнула вдоль бока Джехола. Наконец, Уроз мог повернуться и сесть прямо в седле. В шаге от коня Зирех тянула к себе подобие раненого зверя с окровавленной мордой, еще мгновение назад готового обрушиться на него своей массой.

Мокки медленно выпрямился и еще медленнее пошел и поднял одеяло, лежавшее на земле за Джехолом, и так же медленно расстелил его перед конем. Тот перешагнул на него. И так Мокки проделывал много раз, пока Джехол не преодолел залитую водой часть пути. И все это время Зирех не спускала встревоженно-умоляющих глаз с денег, которые держал Уроз в высоко поднятой руке, грозя бросить их на волю ветра. И казалось в ту минуту Урозу, что нет на свете лучшего победного гимна, чем вой ветра в тесном ущелье.

Потом Зирех подошла к саису. Уроз не возражал. Он по-прежнему держал на виду свои деньги, готовый в любой момент разжать пальцы и дать им улететь безвозвратно.

Спуск стал более пологим, каменные плиты стали менее скользкими и не так плотно прилегали друг к другу. Между ними стали появляться островки глины, пучки сухой, колючей травы. Путники пошли быстрее. И то сказать, время было позднее. Только самая верхняя часть восточного склона оставалась освещенной. Внезапно Джехол высоко поднял голову, пошевелил ноздрями, вдыхая поток воздуха, ускорил шаг, почти до рыси, оттолкнул Зирех и саиса и оставил их далеко позади. Уроз тоже почувствовал в воздухе горький запах, которым был наполнен теперь ветер. И еще даже не столько умом, сколько сердцем остро осознал, что вот оно, счастье. Скалы расступились, как створки гигантских ворот, а за ними открылась бескрайняя, необозримая даль.

И Уроз завершил свой переход через Гиндукуш. Перед ним раскинулась степь, где человек в течение всего дня может видеть солнце. Где дневное светило, прежде чем исчезнуть, ложится на край земли и дарит ей долгий горячий поцелуй.

* * *

Выйдя быстрыми шагами из ущелья, Мокки шел вперед, сколько хватило дыхания. Потом остановился и протер глаза, чтобы лучше видеть. Он не осознавал, что вытирает слезы радости.

– Степь… – шепотом произнес Мокки.

Ему не верилось. Он обернулся на гигантскую стену Гиндукуша за спиной и блаженно улыбнулся.

– Почему ты бросил меня? – спросила Зирех. – И с чего эта радость?

Мокки не заметил, как она подошла. Он вздрогнул и, не прекращая улыбаться, тихо ответил: —Степь, Зирех, степь…

– Ну и что, что степь, – крикнула Зирех, – степь без денег, без жеребца, и даже мул без поклажи.

– Это так, – произнес Мокки едва слышно.

Его радость стала обретать вкус желчи. Он отвел взгляд от гор, поискал взглядом Уроза. Тот сидел в седле, в нескольких шагах от него, повернув голову на запад, и, казалось, молился.

Конь фыркнул и стал бить копытом. Издалека, с севера до путников донеслись резкие крики. В тихом спокойном воздухе только они нарушали молчание.

– Что за крики? – спросила Зирех.

– Конные пастухи перекликаются, – сказал Мокки. – Их не видно, уже темнеет. Они сгоняют к юртам скотину, которая паслась весь день в степи.

Никакой радости в его голосе не было слышно. Как и Зирех, он думал о трудностях, о том, что при стольких свидетелях убивать будет труднее.

Уроз заметил, как с обеих сторон Джехола на земле появились человеческие тени. «Мокки и Зирех», – подумал он. И Джехол пошел самым быстрым своим шагом. А Уроз убрал подальше под рубашку мешочек с афгани. От этого жеста он испытал острое чувство одиночества и бессмысленности происходящего и положился на волю коня.

VI НАДО ОБОРВАТЬ НИТЬ

Полевой стан был прост, как все в степи. Просторный четырехугольный загон, вокруг которого на деревянных кольях была натянута проволока. Ночное пристанище для овец и собак. К тем же кольям с внешней стороны привязаны кони и вьючные верблюды. Всего две юрты. В той, что побольше, жили пять пастухов. Глава семьи и младший из его сыновей, еще подросток, жили в другой юрте, такой же пустой и голой, как и первая. Кроватью служила земля, а подушкой – седло.

Только что загнали скот. Между юртами горел большой костер. Пастухи сидели по-турецки вокруг огня и ждали, когда бача, хотя он и был сыном их хозяина, принесет им чай и ужин.

Уроз остановил Джехола так, чтобы только его голова была освещена. Собаки, давно учуявшие их и встретившие еще издалека громким лаем, выходили от ярости из себя. Пастухи же не шевелились.

«Почтенные люди. Умеют сдерживать любопытство», – подумал Уроз.

По наклону их голов, по форме тюрбанов, по ткани чапанов и по полному достоинства молчанию он сразу почувствовал их – все узнавал он, все говорило о том, что они близки ему, как собственная кожа. Он обратился к ним на языке степняков, которого не знали ни жители долин Гиндукуша, ни те, кто жил еще южнее.

– Мир вам и благополучие стадам вашим, – поприветствовал их Уроз по-туркменски.

На этом же языке пастухи в один голос ответили:

– Добро пожаловать тебе и твоему коню.

Тут Джехол вступил в освещенное место. Только теперь пастухи повернули к Урозу головы. Он узнал их, не будучи знакомым с ними. Это был его род, его кровь. Когда он окончательно понял это, у него возникло желание направить коня опять в спасительную темноту. Здесь он не был просто прохожим. Здесь начиналась земля бузкаши. И слава великих чопендозов, которых знали во всех трех Северных провинциях. К тому же, он вступил на землю своей родной провинции, Меймене. Эти пастухи наверняка видели его на скачках… хотя бы раз… видели, как он побеждал… Кто-то из них наверняка запомнил… Значит, взволнованная встреча, уход. Известят Турсуна… Состоится жалкое возвращение побежденного калеки. И никто никогда не узнает, на что он отважился, что испытал, чего добился…

Как вор, боящийся быть узнанным, Уроз наклонился к загривку коня, чтобы подольше скрывать лицо. Его щека коснулась гривы жеребца, и он почувствовал, какая у него всклокоченная и липкая щетина. Он инстинктивно пощупал свое лицо и впервые подумал, до какого состояния дошел. Грязная борода… ввалившиеся щеки… Все кости наружу… Запавшие глаза… гноящиеся веки… Скелет, неповоротливый скелет в отвратительных лохмотьях. И распрямился. Ну, кто сможет узнать в несчастном всаднике на загнанной лошади гордого Уроза, сына славного Турсуна?