Всадники

– Ну что ж! – повторил Уроз.

Он взмахнул нагайкой, увидел привязанный к ней острый камень и отвел удар в сторону. Но Джехол успел услышать свист плети и разглядеть кремень. Он тряхнул гривой. Все мышцы его напряглись для прыжка. Но, собрав все свои силы, он почувствовал, как уязвим и как непрочно сидит тот, кого он должен был доставить наверх. Он опустил голову, осмотрел еще раз подъем и стал преодолевать его со всем вниманием и осторожностью.

Наклон тропы был так велик, что конь не шагал, а скорее карабкался. Спина его была большую часть времени не горизонтальной, а наклонной. Как ни старался Уроз сжать ляжками бока лошади, он чувствовал, как при каждом толчке неумолимо сползает по взмыленной от напряжения спине.

«Я не удержусь, – подумал он. – Мокки и его сучка найдут меня обессиленным. Им ничего не будет стоить добить меня… Если в этом еще будет необходимость…»

Уроз вспомнил, какие мучения он накликал на свою голову, какие хитрости придумывал, как умело расстраивал смертельные заговоры… Столько усилий воли, выдумки, смелости, и все для того, чтобы свалиться и испустить дух, как пустой бурдюк, тогда как конец испытаниям совсем близок…

Чтобы добраться до первой площадки, Джехол поднимался почти вертикально. Уроз чувствовал, как сползает, почти падает с крупа. Повинуясь инстинкту самосохранения, он обхватил руками горячую, взмокшую шею коня. Так тот его и дотащил до площадки. И там остановился, сдвинув копыта и тяжело дыша. В эту минуту равновесия Уроз не стал пытаться восстановить нормальную позу. Наоборот, он воспользовался передышкой, чтобы лучше прильнуть к шее лошади и крепче сжать пальцы на ее горле. Поза была недостойной кавалериста. Но ему было наплевать. Свидетелем этому был только Джехол, а он знал, чем это вызвано. И не осуждал хозяина. Он двинулся дальше, наверх.

Так они поднимались от площадки к площадке. Тропа виляла, и лошадь оказывалась повернутой к склону то левым боком, то правым. На каждой из площадок Джехол останавливался, переводил дыхание, а Уроз пытался получше устроить свою поврежденную ногу. Потом они продолжали подниматься по лестнице, вырубленной в горе. Один раз во время подъема Уроз, рискуя упасть, резко выпрямился. Он услышал, как наверху посыпались камни. Никак навстречу ему спускается какой-нибудь припозднившийся караван. Никто не должен был видеть его в жалкой позе. Прошло несколько минут, показавшихся ему вечностью. Он чувствовал, будто кто-то схватил его и тянул вниз. Хотел было уже ухватиться за гриву Джехола и тут увидел, что это спускалось, пританцовывая, семейство горных козлов.

До конца подъема больше никаких приключений не было. А там, сделав последнее усилие, встав почти на дыбы, Джехол перескочил с последней ступени на ровную поверхность. И после этого долго стоял обессиленный. Ноги его дрожали, как камыш на ветру. Уроз оторвал руки от взмыленного загривка коня, расслабил ноги, медленно выпрямил торс. Рядом с копытами лошади вниз уходила тропа-лестница, по которой они только что поднялись. У него закружилась голова, и он отвел взгляд. А впереди расстилалась плоская равнина, усеянная пучками сухой травы и карликовых кустарников. Это подобие саванны тянулось с востока на запад. С севера подступали горы, такие высокие и такие массивные, каких Уроз до этого еще никогда не видел. Глядя на эту стену, он почувствовал головокружение, еще более сильное и угнетающее, более действующее на нервы, чем при взгляде в бездну.

Здесь страх приходил не через глаза, а со стороны сознания. Как далеко уходили эти колоссальные хребты, один другого выше? Уже не в самое ли небо упирались? Уроз поднял голову вверх. Высоко он забрался, но, судя по облакам, небо оставалось таким же далеким, как в его родных степях. И еще что его удивило: солнце стояло в небе гораздо выше, чем он полагал. Неужели их бесконечно долгое карабканье по склону заняло так мало времени?

Все как-то стремилось унизить Уроза, посмеяться над ним: подъем по «лестнице», вершины гор, солнце. Опустив взор на землю, он почувствовал некоторое облегчение. Ровная поверхность, цепкая, упрямая растительность – это вполне подходило человеку, еще способному ехать на коне.

А его конь все еще колебался. В ноги его никак не возвращалась уверенность, а все тело, покрытое пеной, словно дымилось от пара. «Тебе тоже время показалось долгим», – подумал Уроз; и ему захотелось дать Джехолу немного отдохнуть. Но он вспомнил, как они преодолели подъем, и подумал: «Если я сейчас не заставлю его подчиниться, он окажется, из нас двоих, хозяином».

И Уроз ударил каблуком здоровой ноги по черному вспотевшему боку. Джехол зашагал. Но без радости. С опущенной шеей. Словно на ватных ногах. Уроз не пытался ускорить ход коня. Тот его послушался. А большего ему и не надо. Так ему даже было лучше. И сил не осталось, да еще эта боль. Повязка на сломанной ноге ослабла и была теперь бесполезна. Нижняя половина ноги, то есть кость, прикрытая гниющим мясом и грязной тряпкой, раскачивалась в такт движению. Уроз старался не смотреть на эту гниль. Она вызывала у него отвращение. И все же он испытывал странную благодарность этой гнили. Он чувствовал, что она мешает ему уступить безразличию. Он держал себя в руках только благодаря своей боли.

Постепенно шаг Джехола стал более уверенным. Время от времени он опускал голову к земле и принюхивался к пучкам жесткой травы, отщипывал ее и жевал. Значит, очень проголодался, чтобы есть такое. Сколько дней он уже жил без настоящей пищи?

Уроз вспомнил про пост кантар, который устраивают в конце лета для лошадей, предназначенных для бузкаши. Но их выставляли на солнце неподвижными, а ночью они лежали на свежей, мягкой и чистой, как царское ложе, подстилке. А Джехол спал где попало, как попало, на диком холоде и с пустым брюхом после изнурительного перехода, длящегося от рассвета до заката. Уроз провел рукой по шее коня. Нащупал там дряблые складки. И ребра тоже уже стали проступать. «Я его убиваю», – подумал Уроз. «Дойдет ли он до конца? Эта, что ли, гора самая опасная?». Уроз вспомнил слова Гуарди Гуэджа. Последняя преграда – хребты Гиндукуша… За ними – степь… Джехол был достаточно могуч и вынослив, чтобы добраться до дома, пусть обессиленным, искалеченным… Ему, Урозу, это под силу, несмотря на рану, несмотря на увечье. И опять ударил он Джехола каблуком в бок. И тот пошел быстрее, не обращая внимания на высохшую траву и колючки.

Веки Уроза отяжелели. Шея совсем ослабла, и голова качалась в такт движению. Что так убаюкивало его? Равномерный шаг коня? Или сок маковой соломки, примешавшийся в его кровь и утяжеливший ее, сделавшее ее похожей на свинец? Так и не ответив на эти вопросы, он уснул, держась пальцами за гриву.

Он так и не понял, отчего проснулся. От резкого похолодания? От того, что конь остановился? Его первым движением было посмотреть на небо. И опять ход времени удивил его, как и по окончании подъема. Но только иначе. Ему казалось, что он дремал всего одну минуту. А на самом деле теперь можно было уже спокойно смотреть на солнечный диск, приблизившийся к горизонту. Уроз огляделся и не узнал пейзажа. Вместо саванны вокруг простиралась каменная осыпь. Справа взгляд упирался в высокий глинистый подъем, усеянный красноватыми камнями. Перед ним начинался спуск. Склон был не страшен для доброй оседланной лошади со здоровым человеком в седле. Но Джехолу предстояло доставить вниз наполовину изувеченного всадника, без седла и без стремян. Надо было хотя бы разбудить его. И Джехол ждал этого момента, остановившись у начала спуска.

Уроз откинул торс назад, перенес вес тела на крестец, уперся обеими руками в хребет лошади, сжал ей бока, сколько было мочи.

– Я уже не сплю, – произнес он. – Пошел…

Они спускались вдоль естественной стенки, и направлявшей их движения, и защищавшей от падения. Повороты, углубления, снова повороты, снова углубления, крюки серпантина… Бесконечный спуск… Урозу казалось, что он плывет по какому-то потоку в кошмарном сне. Лодка то и дело зарывалась носом в воду, и ему приходилось применять неимоверные усилия, чтобы удержаться, вцепившись в корму, и не перевернуться. Прилив крови к голове туманил взгляд, в висках стучало. Судорога сводила мышцы рук и ляжек. Он был уже не в силах это выдерживать и снова повалился на загривок Джехола, вцепился в шею, как он это уже сегодня делал. Уже и тогда он казался себе падшим настолько низко, что дальше уже просто невозможно. На этот раз позор был и того больше. Он даже не лежал на спине коня, держась за него руками. Он сползал, сидя чуть ли не на шее лошади, и тело его, бесформенное и бессильное, смешно свисало, болталось на загривке, то и дело рискуя от малейшего толчка перекувырнуться через взмокшую от пота гриву. Был момент, когда из-за этого груза на загривке, тянувшего коня вперед, Джехол не смог продолжать спуск. Он почувствовал потребность упереться плечом в выступ каменной стены, передохнуть и дождаться, когда к нему вернется сила.

Прижатый вот так к стене, бессильный, покалеченный, беспомощный, Уроз подумал: «Зачем терпеть этот позор? Я же никогда не боялся смерти».

Дыхание Джехола становилось все ровнее. Ноги его тряслись меньше.

«Стоит мне отпустить руки, и все кончится», – думал Уроз. Он тут же увидел себя внизу, разлагающимся вонючим трупом, как дохлая собака. И еще крепче обхватил шею Джехола. Умереть – да. Но вот так – никогда. Постыдные поступки в жизни можно исправить, искупить. Тогда как лишенный чести уход из жизни не исправишь никогда…

Джехол отодвинулся от своей опоры. Уроз сомкнул пальцы, сжал зубы, закрыл веки и предоставил себя нести, как манекен, набитый тряпками. Стало холодать, боль усилилась, спуск стал круче. Ладья, на которой, как ему казалось, он плыл, погружалась носом все ниже, ниже… Вдруг она выпрямилась, остановилась. Тело Уроза само вернулось в обычное состояние, на привычное место. Не выпуская загривка коня, он осмотрел место, где стояли копыта. Это была ровная песчаная поверхность. Уроз разжал руки, набрал воздуха в расширившуюся грудь и поднял голову. Стена из земли исчезла. Ничто больше не заслоняло обзор.