Все люди смертны

— Я не хочу, чтобы они сломали мои прессы и сожгли бумаги. Я встречу их.

Голос Гарнье был твердым, глаза смотрели сурово, но я слышал в его голосе страх. Если бы ему не было так страшно, он наверняка согласился бы уйти. Он надменно добавил:

— Я никого не удерживаю.

— Вы неправы, — вмешался я. — Вы прекрасно понимаете, что эти молодые люди вас не оставят.

Он огляделся вокруг и, казалось, заколебался. В этот миг раздался громкий треск, затем шум прорвавшейся плотины наводнил лестницу. Они кричали: «Смерть республиканцам!» Застекленная дверь распахнулась, и они застыли на пороге со штыками наперевес; они были словно в пьяном угаре.

— Что вам нужно? — сухо спросил Гарнье.

Они замешкались, и один из них выкрикнул:

— Нам нужна твоя грязная республиканская шкура.

Он метнулся вперед, и я едва успел броситься наперерез и принять удар штыка в самую грудь.

— Убийцы! — выкрикнул Гарнье.

Его голос долетел до меня издалека. Я чувствовал, как моя рубашка пропитывается кровью; вокруг меня сгустился туман. Я думал: может, на сей раз я умру. И со всем этим покончу. Но вскоре я очнулся: я лежал на столе, грудь была перевязана белым лоскутом. Гарнье все еще говорил, и люди понемногу отступали к двери.

— Не двигайтесь, — сказал мне Арман. — Я схожу за врачом.

— Незачем, — откликнулся я. — Штык уперся в ребро. Пустяки.

На улице под окнами они продолжали кричать: «Стреляйте в республиканцев!» Но те, кто вломился в редакцию, уже спускались вниз. Я встал, застегнул рубашку и куртку.

— Вы спасли мне жизнь. — Голос Гарнье был хриплым.

— Не благодарите меня, пока не узнаете, что жизнь вам уготовила.

Я подумал: теперь ему предстоит долгие годы жить с этим страхом.

— Пойду домой прилягу, — сказал я.

Арман спустился вместе со мной; некоторое время мы шли молча, потом он заметил:

— Вы должны были умереть.

— Штык уперся…

Он прервал меня:

— Ни один обычный человек не переживет такого удара. — Он стиснул мне запястье. — Скажите мне правду.

— Какую правду?

— Почему вы заботитесь обо мне? Почему мы с вами похожи? Почему вы не умерли, ведь штык прошел насквозь? — Он говорил лихорадочной скороговоркой, вцепившись мне в руку. — Я уже давно сомневался…

— Не понимаю, о чем вы.

— Я с детства знаю, что среди моих предков есть человек, которому не суждено умереть никогда; и с детства я мечтаю его встретить…

— Ваша матушка говорила мне об этой легенде, — сказал я. — Неужели вы в это верите?

— Я всегда в это верил, — ответил он. — И всегда думал, что мы могли бы вместе совершить великие дела, если бы он был моим соратником.

Глаза его блестели, он смотрел на меня со страстью; когда-то давно Карл повернул голову, его нижняя губа отвисла, прикрытые глаза казались мертвыми, и я пообещал ему: мы совершим великие дела. Я продолжал молчать, и Арман нетерпеливо спросил:

— Это тайна? Признайтесь.

— Вы считаете, что я бессмертен, — и смотрите на меня без ужаса?

— А что в этом ужасного?

Его лицо осветилось улыбкой, и он показался мне совсем юным; и в моем сердце шевельнулось что-то едва ощутимое, с еле слышным запахом тлена; пели фонтаны.

— Так это вы?

— Я.

— Значит, будущее принадлежит нам! — воскликнул он. — Спасибо, что вы спасли мне жизнь!

— Умерьте вашу радость, — сказал я. — Людям опасно жить рядом со мной. Им начинает казаться, что век их слишком краток, а все начинания напрасны.

— Я прекрасно сознаю, что располагаю единственной человеческой жизнью, и ваше присутствие ничего не меняет.

Он смотрел на меня, будто видел впервые, и уже жадно искал, как можно распорядиться выпавшей ему неслыханной удачей.

— Сколько вы всего перевидали! Вы были свидетелем Великой революции?

— Да.

— Вы потом расскажете мне о ней?

— Я почти не принимал в ней участия.

— Жаль!

Он посмотрел на меня слегка разочарованно. Вскоре я заметил:

— Ну вот я и пришел.

— Я вам не слишком помешаю, если ненадолго зайду к вам?

— Мне ничто никогда не мешает.

Я толкнул дверь в библиотеку. Из овальной рамки мне улыбалась Марианна, синее платье оставляло открытыми ее прелестные плечи.

— Вот бабушка вашей матери, — сказал я. — Она была моей женой.

— Она была красивой, — вежливо отозвался Арман.

Он окинул взглядом комнату:

— Вы прочли все эти книги?

— Почти.

— Верно, вы очень учены.

— Я больше не интересуюсь наукой.

Я смотрел на Марианну, и мне хотелось говорить о ней: она давно умерла, но для Армана она начала существовать именно сегодня, и она могла воскреснуть в его сердце прекрасной, юной и пылкой.

— Она верила в науку, — начал я. — Она, как и вы, верила в прогресс, разум, свободу. Она была страстно предана идее счастья всего человечества…

— А вы разве не верите в эти вещи?

— Разумеется, — кивнул я. — Но она… это было нечто совсем иное. Она была так полна жизни! Все, к чему она прикасалась, оживало: цветы, идеи…

— Женщины часто оказываются благороднее нас, — заметил Арман.

Промолчав, я задернул шторы и зажег лампу. Чем была для него Марианна? Мертвой среди миллионов других мертвецов? Она улыбалась своей застывшей улыбкой из овальной рамки: ей никогда не воскреснуть.

— Но почему вы больше не интересуетесь наукой? — спросил Арман.

От усталости он еле стоял на ногах, глаза его слипались, но у него не хватало духу уйти, не придумав, как бы меня использовать.

— Она не дает человеку средства выйти за пределы своего я, — ответил я.

— А зачем это нужно?

— Для вас, разумеется, такой необходимости нет. — И напрямик добавил: — Вам следовало бы немного отдохнуть. Мне кажется, вы очень устали.

— Я почти не спал последние три дня, — виновато улыбнулся он.

— Умереть и в тот же день воскреснуть: это довольно суровое испытание, — заметил я. — Ложитесь-ка на этот диван и отдохните.