Все они почему-то умирали

– Какой там мир! – воскликнул Степан, и Пафнутьев вдруг уловил, почувствовал в его голосе ту искренность, которой так не хватало ему до сих пор. И с облегчением убедился, что первое его впечатление не ложное, не надуманное, не вызвано дурной подозрительностью. – Грызлись все, как собаки!

– Вы здесь питались? – спросил Пафнутьев.

– Да, – подтвердил Степан. – Нас кормили.

– В подвале?

– Когда хозяин был дома – то за общим столом.

– Все вместе? – удивился Пафнутьев.

– Да, разом.

– И выпить давали?

– Если хозяин пил, то и нам подносили. Что он пил, то и мы.

– Так не часто бывает?

– Так почти не бывает, – сказал Васыль. – Потому и терпели год... Вроде за одним столом питаемся: не кормят, как собак, где-то во дворе, за углом... Все за столом – и мы за столом. Получалось, что вроде как одна семья... Потому и язык не поворачивался каждый раз кричать: «Давай деньги! Давай деньги».

– А когда гости?

– Смотря какие гости... Если его люди, из города, по своим делам, то, конечно, он сидел с ними наедине. Если приходили соседние застройщики... Вместе сложности обсуждали, за одним столом.

– Да ладно тебе трепаться! – вдруг сорвался Степан. – Зарядил – за одним столом, за одним столом... Триста лет в гробу я видел его стол! Ты мне отдай положенное, а я уж как-нибудь сам прокормлюсь! Тоже еще – благодетель! Дерьмом он жил, дерьмом и подох.

– И вам совсем-совсем его не жалко? – удивился Пафнутьев.

– Кого? Объячева, что ли? Триста лет в гробу в белых тапочках! Он как-то проболтался – в ресторане посидел вечерок со своими ребятами...

– И что? – спросил Пафнутьев. – Хорошо посидел?

– Наша с Васылем годовая зарплата! Вот цена их ужина. Не собирался он нам платить, не собирался! Это я знаю точно и всегда Васылю повторял. Он не верил. А сейчас хошь – не хошь, а верь!

– Теперь-то уж точно заплатить не сможет.

– И не собирался! – твердил свое Степан. – Я тебе это говорил? Спрашиваю – говорил?

– Было дело, – кивнул Васыль.

– Часто говорил?

– Частенько.

– Я прав?

– Ты всегда, Степан, прав.

– Вы сказали, что в этом доме все грызлись, как собаки, – напомнил Пафнутьев. – Что вы имели в виду? Лаяли, кусались, рычали?

– Гавкать не гавкали, и чтоб кусаться – тоже не замечал... Но, знаете, у всех было на душе вроде как злобство. Тот этого ненавидит, этот того терпеть не может, все вместе сраного Объячева готовы растерзать...

– За что?

– А! – Степан махнул рукой. – Конечно, он всех кормил, одевал, кое-кого по островам возил, по странам жарким... Но как сказать... Не по доброте душевной, не из щедрости и бескорыстия – нет. Жлоб он, вот что я скажу. Все, кто в этом доме жил, были для него прислугой. И потом, знаете, можно и с прислугой нормально жить, а этот Объячев никогда не забывал напомнить, что ты прислуга. Я не возражаю, пусть прислуга, но плати! У меня семья в Золочеве год ничего, кроме картошки, не ест! Год!

– И однажды вам это надоело, – произнес Пафнутьев без вопроса, просто проговорил, как бы вывод для себя сделал, но Степан почувствовал – надо что-то ответить.

– Почему однажды? – он передернул плечами. – Это давно мне надоело. Васыль все сдерживал меня, а то я бы давно с этим хмырюгой разобрался.

– А как с ним можно разобраться?

– Как? Да тыща способов! Принес бы он мне эти денежки, в жменьке принес!

– В чем?

– В ладошке.

– Так как же все-таки с ним можно было разобраться?

– Морду набить – это первое дело. Петуха пустить в этот домик тоже можно. Работу так сделать, что через месяц все развалится, через месяц все надо по новой отделывать.

– Так, – кивнул Пафнутьев. – Это уже три способа. И еще есть другие?

– Есть.

– Слушаю вас внимательно.

– Телевизор видели в каминном зале? Он три тыщи долларов стоит. Его нетрудно вывезти. Никто и не заметит. Ковры видели в рулоны свернутые? Иранская ручная работа. Даже набор каминный – лопаточка, щипчики, совочек... Мне полгода надо вкалывать, чтобы такой набор купить.

– Неужели совок с лопатой может столько стоить? – ужаснулся Пафнутьев.

– Шведское исполнение: кованый металл, винтовой узор, квадратное сечение, отделка из дуба, подставка с фигурными крючками, тоже коваными... – Степан смотрел на Пафнутьева даже как-то жалостливо, как на человека, которому приходится объяснять такие простые вещи. – Опять же надо учесть – это предмет роскоши. Я бы мог выковать такой набор, и он обошелся бы Объячеву в десять раз дешевле... Но есть некие неуловимые признаки хорошей фирмы. И платят за эти вот неуловимые признаки. А не за изделие и не за класс самой работы.

Степан как-то сразу резко переменился – уже не гневался на Объячева, сделался спокойным, усталым. Поставив локти на колени, скрестил тяжелые, натруженные ладони, он, казалось, просто ждал, пока Пафнутьев уйдет и оставит их с Васылем вдвоем.

«А как пылал, как горел всего две минуты назад!» – изумился Пафнутьев.

* * *

Самое большое удивление, самая ошарашивающая неожиданность подстерегала Пафнутьева все-таки не в этом доме, где, казалось, все было пропитано какими-то тайнами, недомолвками, загадочными превращениями и перепадами в настроении людей. Оставив Худолея и Андрея в объячевском особняке и наказав никого не выпускать, Пафнутьев выехал в город. И вот там-то, в морге, где знакомый патологоанатом должен был сделать вскрытие Объячева, Пафнутьева и поджидало сообщение, которое перевернуло все его соображения вместе с подозрениями, прикидками и скромными озарениями.

Вначале, добравшись до своего кабинета, он позвонил Шаланде.

– А! – обрадовался тот. – Задержал злодея?

– Какого? – невинно удивился Пафнутьев.

– Ну как же! Убийцу схватил?

– Знаешь, Шаланда, у меня такое впечатление, что этот убийца вовсе и не злодей.

– Кто же он? Жертва?

– Очень даже может быть.

– Да? – замедленно спросил Шаланда, но, не поняв, что хочет сказать Пафнутьев, на что намекает, тут же слегка обиделся. – Ты уж там без меня разбирайся, кто злодей, а кто невинная жертва. Мне этого не понять по темноте и невежеству, но когда что-то касается дела... Ты слышишь меня?

– Я слушаю очень внимательно.

– Так вот, когда касается дела, тут я на коне. Могу и слово сказать дельное, и вообще... Как ты думаешь, кто такой Объячев?

– Это который с дырявой головой?

– Он самый. Так кто же он?

– Магнат.

– Ни фига, Паша! Он не магнат. Мои ребята навели справки. За последний год он здорово обнищал. Но скрывал это, как дурную болезнь.

– Даже так... – пробормотал Пафнутьев.

– Из пяти заправочных станций у него осталось две, молочный завод отобрали крутые ребята за долги.