Все они почему-то умирали

– Я тоже, – сказал тот.

– И ты?! – оскорбился Худолей. – А что в тебе есть привлекательного?

– Ум, – сказал Пафнутьев. – Я очень умный. Пошли. Подышали, выдохнули из себя трупные запахи, пора к живым людям.

– Надо спешить, пока они еще живы.

– Ты хочешь сказать, – Пафнутьев обернулся к поотставшему Худолею, – намекаешь на то, что...

– Да, – сказал Худолей. – Мне так кажется. Мы сунули палку в осиное гнездо и не знаем, что дальше делать.

– Разберемся, – проворчал Пафнутьев, входя в дом.

Башня с винтовой лестницей была затемнена, и только в самом верху горела слабая лампочка. Прихожая тоже освещалась одним светильником возле вешалки. Сквозь арочный проход из каминного зала просачивалось голубоватое свечение.

Пафнутьев вошел и включил верхний свет.

Картина была привычная – в углу полыхал экран телевизора, а перед ним в креслах сидели несколько человек. На журнальном столике стояла початая бутылка все того же виски и несколько тяжелых стаканов с толстыми днищами и ребристыми боками.

Бросив взгляд в сторону зрителей, Пафнутьев узнал Вохмянина, его жену, красотку-секретаршу; тут же были оба строителя, – соблюдая обходительность, сидели чуть в сторонке, как бы признавая, что они здесь не на равных, им просто позволили скоротать вечерок вместе со всеми. Оглянувшись на Пафнутьева, они быстро взглянули друг на друга и снова уставились в телевизор. За годы работы Пафнутьев научился узнавать такие вот переглядки – что-то беспокоило строителей, что-то заставляло их дергаться. Он был уверен – не видят они сейчас ничего, что происходит на экране, не видят бомб, которые доблестные американцы вместе с доблестными немцами и доблестными англичанами сбрасывают из безопасных высот на больницы, мосты, колонны беженцев; не видят, как шустрые истребители охотятся за автобусами, поездами и телегами, нагруженными полусожженным скарбом.

– Что в Югославии? – спросил Пафнутьев нарочито громко. И заметил – вздрогнули строители, опять друг на дружку взглянули, – дескать, как быть, что отвечать?

– Бомбят, – вяло отмахнулся Вохмянин.

– Хоть изредка сбивают самолеты-то? – с надеждой спросил Пафнутьев.

– Об этом ни слова, – опять ответил Вохмянин. – Как в начале бомбежек сшибли невидимку, так до сих пор никак не попадут.

– С двадцати километров бомбят, – сказал Пафнутьев. – Не дотягивают их ракеты. Слабоваты.

– Мы, наверное, пойдем, – сказал Вулых. – Поздно уже.

Оба строителя уже направились к выходу, но Пафнутьев их остановил. Широко расставив руки, он перехватил строителей и чуть не силой затолкал обратно в кресла.

– Ни в коем случае! – сказал он. – Чтобы вы из-за меня портили себе вечер?! Да ни за что! Опять же у вас, я смотрю, и виски не допито, а? Вы всегда столько добра в стаканах оставляете? Худолей! – обернулся Пафнутьев в сторону прихожей и заставил войти замешкавшегося эксперта. – Посмотри, сколько дорогущего виски они оставляют в стаканах, не допивая?! Скажи, так бывает в жизни?

– Никогда! – твердо сказал Худолей. – Так бывает только в смерти.

– Это в каком же смысле? – с улыбкой обернулся из кресла Вохмянин.

– В прямом, только в прямом, – ответил Худолей. – Ни один настоящий мужик, пока он жив, пока бьется его блудливое сердце, пока ясен похотливый ум, пока бежит по его жилам горячая непутевая кровь, не поднимется из-за стола, на котором осталось вот это! – Худолей картинным жестом, в гневе от увиденного, показал на два стоявших рядом стакана, из которых пили строители, – в каждом из них было не менее чем по трети виски. – Если же эти люди, – Худолей скорчил презрительную гримасу, показывая, как неприятно ему говорить о безнравственности, – встали из-за стола, бросив виски, – лицо Худолея сделалось одухотворенным, будто он говорил о самых больших ценностях, доступных человеческому духу, – значит, были у них причины уважительные, срочные, а может быть, даже и противозаконные! Ну?! – резко обернулся Худолей к побледневшим шабашникам. – Признавайтесь!

– В чем? – дружно спросили оба осевшими голосами.

– Что заставило вас бросить это богатство?

– Так вроде хватит... Уж выпили...

– Вы всегда столько оставляете?

– Так уж получилось... Не всегда, конечно... Мы и пьем-то не часто, а уж виски...

– Вот! – вскинул Худолей указательный палец вперед, как бы пронзая им насквозь Петришко. – Вот! – повторил, пронзая второго и пригвождая обоих строителей к позорному столбу. – Павел Николаевич! Ты бы оставил столько виски в стакане, если бы тебя угостили на халяву?

– Ни за что! – заверил Пафнутьев.

– Что же делать, – бормотал Петришко, оглядываясь на приятеля.

– Придется допить, – улыбнулся Худолей, обессиленно падая в кресло. На вспышку красноречия ушла вся его небольшая, в общем-то, энергия. Поняв состояние эксперта, Вохмянин плеснул ему в свободный стакан остававшееся в бутылке виски. И только тогда Пафнутьев заметил, что его жена, объячевская домоправительница, куда-то незаметно исчезла.

– Где ваша жена? – спросил Пафнутьев.

– Я отправил ее спать, – ответил Вохмянин. – Нечего ей здесь с мужиками толкаться.

– Как бы мне с ней поговорить?

– Может, утром? А то ведь она того... Вместе с нами слегка поддала... Вряд ли ее показания могут иметь какой-то интерес, какую-то доказательную силу, – усмехнулся Вохмянин, явно довольный тем, что ему удалось под шумок худолеевских речей умыкнуть жену от следователя.

– Ну, что ж, – Пафнутьев выглядел растерянным, понимая, что его обвели вокруг пальца. – Вроде бы и закат еще не кончился, и ночь не наступила...

– Мы рано ложимся, – Вохмянин был неуязвим, и на все попытки Пафнутьева поговорить с его женой у него мгновенно находились свои возражения.

– Вы давно с ней здесь живете? – спросил Пафнутьев, понимая многозначность своего вопроса, сознавая, как много на него можно дать совершенно пустых ответов. Но слова Вохмянина были самыми неуязвимыми.

– С самого начала, – ответил телохранитель.

– Начала чего?

– С тех пор, как строительство дома вышло из нулевого цикла и появились стены, крыша, полы... С тех пор, как Объячев пригласил меня в качестве телохранителя, а Катю... – Вохмянин на секунду замялся. – Кухаркой, домоправительницей... В общем, на ней было все хозяйство дома... Кормежка строителей, расчеты с экскаваторщиками, выяснение отношений с соседями, которые все норовили сдвинуть заборы в нашу сторону... А деловая переписка, документация, организация деловых встреч с поставщиками... – Вохмянин расчетливо начал перечислять уже обязанности секретарши. Он чувствовал, что его прервут, и не возражал, поскольку, произнеся последние слова, сам замолчал в ожидании, когда Света вскрикнет гневно и возмущенно. И действительно, красавица вскочила из своего кресла, слегка хмельная и от этого, как заметил Пафнутьев, еще более прекрасная, нежели утром. Она резко поставила свой, тоже недопитый стакан с виски на стол и, выйдя из-за кресла, остановилась перед сидящим телохранителем.

– Как вам не стыдно! – воскликнула она звонко, но не истерично, не визгливо. Юшкова прекрасно владела собой, и Пафнутьев заметил, как она бросила на него взгляд, пристальный и твердый, – похоже, надеялась на поддержку.

– А мне стыдно, – спокойно сказал Вохмянин, не отрывая взгляда от пылающих нефтехранилищ Сербии, которые доблестные натовские пилоты продолжали бомбить с какой-то идиотской методичностью.

– За что вам стыдно? – спросила Света растерянно: Вохмянин ответил не так, как она ожидала.