Все против попаданки

Крестьяне потащились за мной за ворота — я обратила внимание, что не все. Как я предполагала, кто-то остался, чтобы добиться своего — выдачи ведьмы, но, как мне казалось, их протест изначально был обречен. Нечто вроде очистки совести, я не сомневалась, что каждый знает о непреклонности отца Андриса и его позиции относительно ведьм. Оборотни, подумала я. Крестьяне почему-то не допускают и мысли, что это оборотни. Верят в то, чего нет, чтобы бояться несуществующего.

— Как же вы неверующи, — упрекнула я Жюля, подводившего ко мне крепкую коротконогую лошадь. — Повторяете бездумные байки древних баб. Выдумали — ведьмы.

— Так, сестра, а кто насылает сушь да мороз? Кто штормами крутит? — смутился Жюль и настороженно глянул на отца, ища поддержки. Я на секунду забыла про все, осознав, что мне нужно усесться на лошадь и попытаться не оплошать. Но сестра Шанталь была знатной наездницей, стоило мне дать ей волю, как я уже уверенно сидела в седле. — Вот, сестра, сейчас сами увидите, — предрек Жюль и уселся позади отца.

Да, милый мальчик, ухмыльнулась я, трогая лошадь с места. Именно для этого я и еду туда. Все, что может быть увидено на месте происшествия, должно быть увидено на месте происшествия. Все это было уже — оборотни, проклятья, ведьмы и прочая нечисть. И прав был брат Грегор: спасали от зла огонь и меч.

Кое-какие лошади остались и выщипывали редкую траву на склонах горы. Не таким я себе представляла первый выход за стены монастыря, не таким я хотела увидеть мир — темным, неприветливым, загадочным, возможно, опасным. Но гарпии, напомнила я себе, крестьяне здесь, и значит, они уверены, что гарпии их больше не потревожат.

Тропка была неширокой и каменистой. Лошади уверенно шли по камням, я умело держалась в седле и смотрела по сторонам. Вот обрыв за редкими кустиками, один неверный шаг — и придет смерть, ручеек бежит из расщелины — слишком тонкий и слабый, чтобы пользовать его как питьевую воду; блеснуло перо, и темная птица с хохотом вылетела из валунов, и не успела я ахнуть, как в нее вонзилась стрела.

— Отродье тьмы, — услышала я ворчливый голос старосты. — Не трогай ее, Жюль, видишь, как блестит перо, это самка, и она сейчас ядовита.

Он убрал лук — я не видела такой никогда, маленький, будто детский, но обращаться с ним староста отлично умел. Иначе тут не выжить? Или ты, или тебя?

— Вам, святая сестра, и невдомек, что такая пакость тут водится? — спросил он. — В святые стены-то мало какая гадость суется. Вот я говорил, что деревню надо обсадить ростками римеры, что в вашем святом саду растет, так как меня послушали, и возле наших домов всякой дряни не стало. А то же — то лошадь, то корова, чуть недосмотришь, и все. А уж сколько белые лисы цыплят передушили — не передать. 

Я кивала, но мало что понимала из его слов. Очевидно, что растения в святом саду как-то защищали монастырь от подобных тварей. Сверкнули красные глаза невдалеке, прошуршал по кустам невысокий серебристый зверь, и староста указал рукой на мелькнувший длинный хвост.

— А гарпии? — улыбнулась я. 

— Так что, — вздохнул староста и поерзал в седле: Жюль занимал много места, ему пришлось тесниться, только лошади было на количество всадников наплевать. Кони были ниже и коренастее наших, может быть, местная разновидность пони, но невероятно спокойные. — Этим-то мерзостям все едино, но до гор они не добираются. 

— Они падают, отец, — подсказал Жюль. — Так брат Грегор сказал. Как гарпии чуть в горы поднимаются, падают. А Себастьян одну подстрелил, так она к утру превратилась в пепел.

— «Да обратятся в пыль все порождения бездны», — торжественно процитировал «Слово» староста, и все замолчали. Я слышала лишь цокот копыт, фырканье лошадей и неприветливые звуки округи.

Прекрасный мир, днем так манивший меня, ночью был враждебен и полон зла. Но и в зле я видела красоту, помня слова отца Андриса. Не создавала Милосердная мир таким, каким его позже сделали люди.

Мы спускались, вокруг уже вставали деревья, протягивали к нам алчные гибкие ветки, казались живыми, одушевленными. Кто-то снова шмыгнул в кустах, и староста опять схватился за лук. Один из крестьян подъехал по мне поближе, и в руке его я заметила обнаженный острый клинок. Мне не было страшно, пожалуй, но неприятно, и я понимала теперь то чувство, которое владело и насельницами, и даже сестрами: все, что за стенами монастыря, опасно. Ночь опасна, лучше не дразнить это зло — но какое все-таки именно?

Подступало утро, становилось немного зябко, на листьях появилась первая роса, задул ветерок. Самый темный час — перед рассветом, но днем солнце начнет палить, и уже нельзя будет так спокойно осмотреть тело бедняги. Кто?

Или что? Что это было?

Мы свернули с горной тропы, ускорились, проскочили небольшую рощицу, выехали на поле, и почти сразу я увидела вдалеке свет.

— Брат Грегор, — сказал староста. — Быстро он. 

— Нам тоже лучше поторопиться, — кивнула я и пустила лошадь быстрее. Крестьянин, охранявший меня, не отставал.

Это было крестьянское поле — рожь или другая посевная культура, и, как я поняла, первый урожай уже собирали, потому что повсюду торчали тонкие скошенные стебельки, и только дальше, там, где горел свет, еще стелились под слабым ветром колосья. Брат Грегор увидел нас, выпрямился, потом рассмотрел меня и склонился почтительно. «При крестьянах он чтит монастырский устав», — подумала я.

— Да хранит вас Лучезарная своей милостью, сестра, — поприветствовал он, не обращая внимания на крестьян.

— Осенит и вас благодатью, — ответила я и ловко спрыгнула с лошади. «Где тело», — чуть было не ляпнула я, но вовремя прикусила язык. — Пойдем помолимся о покое несчастного, — предложила я, и брат Грегор сначала нахмурился, но после не слишком охотно кивнул.

Возможно, он решил, что не стоит перечить рвению святой сестры как можно скорее успокоить осиротевшую душу. Он указал мне рукой куда-то в сторону, в гущу колосьев, и оттуда тянуло кровью, а свет — свет сиял чуть в стороне.

— Не самое приятное зрелище, сестра, — предупредил брат, и я только вздохнула. Не самое, может быть, но на местах дорожно-транспортных происшествий мне бывать приходилось. Нечасто, не на особо кровавых, но я готовила себя ко всему.

— Оборотень, — произнес брат Грегор, и я увидела растерзанного мужчину. Человек или зверь сотворил это — не разобрать, и все-таки я подошла ближе.

— Осветите его, — попросила я, — нельзя нам бояться человеческой смерти. Свет — лучшее для молитвы.

Брат спорить не стал. Сестра Шанталь зашептала слова заупокойного песнопения, прикрыв лицо руками, Елена Липницкая смотрела сквозь пальцы — не образно, а как есть.

Как есть? Что я вижу? Рваные раны, потеря крови не такая большая, он умер быстро. Не здесь, его немного проволокли. Есть разница между оборотнем и зверем? Он метил в голову, разодрал лицо. Мне казалось, для зверя нехарактерно…