Все равно будет май
Шрифт:
Используя многочисленные белорусские реки, дивизия оборонялась упорно и стойко, порой переходила в контратаки. И все же отступала. Так дошли до Днепра. Странно было думать, что об этой реке великий писатель написал: редкая птица долетит до середины Днепра! Может быть, где-то там, у Киева, Днепропетровска и Херсона, Днепр — река могучая и широкая. Здесь же в камышах и осоке пробиралась тихая речушка с зыбкими берегами, невозмутимая и ласковая, как белорусская девочка-подросток.
Рота окопалась на восточном берегу Днепра среди березового подлеска.
— Ну, здесь и пошабашим.
— Пора бы! И так куда дошел!
Настроение было боевое. Из роты в роту передавали достоверное: свежие дивизии прикрывают линию Ярцево — Ельня, в районе Великих Лук наши части расколошматили вражеский корпус и гитлеровцы бежали, бросая убитых, раненых, машины, орудия.
Неожиданно в роту явилось начальство: командир батальона, его адъютант старший и связной.
— Как дела, Полуяров?
— Окопались, к бою готовы. Надеемся, что приказов отступать больше не будет.
— На бога надейся, а сам не плошай, — мрачно пошутил комбат. — Есть приказ командира полка: на нашем участке фашистов через Днепр не пускать. Считайте, что это ваш последний рубеж.
— Огнем поддержите?
— Поддержим! Артиллеристы уже оборудовали огневые позиции. Как настроение у бойцов?
— Настроение хорошее. Отступать только надоело.
— Вот и не придется вам больше отступать. Командование дает вам такую возможность, — усмехнулся комбат.
— Не отступим!
Гуськом, хоронясь от немецких пуль, начальство проследовало к соседу справа. Видимо, и для них было такое же указание: не отступать.
Луг, на котором заняла оборону рота Полуярова, был низкий, щедро поросший болотистой травой. Вырытые траншеи быстро наполнялись желтой жижей. За ночь все же обосновались неплохо, углубили траншеи, вырыли блиндажи. Два станковых пулемета стояли хорошо замаскированные, готовые к бою.
Утро наступило светлое, теплое. Из батальонной кухни, расположившейся в ближнем лесу, бойцы притащили термосы с супом и кашей.
Гитлеровцы были на противоположном берегу, и даже невооруженным глазом можно рассмотреть, как копошатся они в редком березняке.
Полуяров по неглубокому — по пояс, не больше, — ходу сообщения обошел весь участок своей роты. Проверил, как устроились пулеметчики, поговорил с командирами взводов, передал приказ командира полка.
— Стоять насмерть! — бойко отштамповал младший лейтенант Виктор Воротников, имевший пристрастие к громким газетным фразам.
Полуяров поморщился: зачем так уточнять?
— Я бы сказал: стоять на жизнь! Оптимистичней получается, Виктор.
— Две стороны одной медали. Не волнуйся, Сергей. Будем стоять и на жизнь и на смерть!
В этом Полуяров был уверен: рота будет стоять. И взвод Виктора Воротникова будет стоять. Почему-то подумал, что видит он их всех сегодня в последний раз. Молодых, веселых, красивых. Почему в последний раз? Ведь были уже и Неман, и Березина… Почему же Днепр — последняя река? Предчувствие! Никогда он не верил в предчувствия, снов никогда не запоминал, смеялся над приметами, любил тринадцатое число и черных кошек. Почему же в такое светлое радостное утро лезут
в голову дурацкие мысли: вижу их в последний раз!Полуяров вернулся в свое укрытие. Старшина готовил завтрак: поставил на ящик от снарядов два котелка каши с мясом, нарезал хлеба. Вопросительно посмотрел на командира:
— Налить?
— Что-то не хочется.
Да и есть не хотелось. Поковырял ложкой в котелке, налил кружку чаю. Все не шла из памяти веселая розовая полудетская физиономия Виктора Воротникова и его слова: «Будем стоять и на жизнь и на смерть!» Хорошо бы на жизнь!
Чай допить не удалось. Утреннюю тишину смял, растоптал, распял грохот артиллерийской канонады. Спрятавшиеся за лесом немецкие гаубицы били по тылам полка. Снаряды с воем неслись над головой и рвались где-то сзади.
Рота лежала, прижавшись к сырой желтой глине траншей. Бить по переднему краю нашей обороны немцы боялись — слишком близко от своих передовых позиций. Артналет продолжался минут двадцать. Потом разрывы снарядов стали глуше, — видно, немцы перенесли огонь в глубь нашей обороны.
И вдруг раздался воющий гул авиационного мотора, чей-то крик: «Воздух!», и сразу же вокруг поднялась беспорядочная ружейно-автоматная стрельба. Били по «юнкерсу», что шел низко над лугом и пулеметными озлобленными очередями крестил траншеи роты. Одна за другой разорвались три бомбы.
В это время Полуяров увидел, что немцы бегут по прибрежному лугу к реке, тащат лодки, бревна, бочки. Поднялся, крикнул:
— Огонь!
Станковые и ручные пулеметы ударили по переправляющимся немцам. Лодки переворачивались, расползались плоты, но гитлеровцы уже достигли нашего берега и ползли в осоке, с каждой секундой их становилось все больше и больше. «Надо сбросить в реку!» — решил Полуяров и передал по цепи приказ:
— В атаку! Вперед!
Несколько секунд казались мучительно долгими. Не встают! Не поднимаются! Не кричат «ура»! Где же, Виктор, твое «Будем стоять и на жизнь и на смерть!».
И Полуяров не выдержал. Выскочил с автоматом из укрытия, закричал:
— Ура! Вперед! — и бросился по лугу, туда, где копошились и спешно окапывались гитлеровцы. Он бежал не оглядываясь. Все же спиной чувствовал: рота поднялась. Вот справа с разгоряченным лицом во главе своего взвода пробежал Виктор Воротников.
«Милый мой!» — подумал Полуяров.
Когда немцы были уже рядом, Полуяров дал несколько очередей из автомата. На песчаном берегу шла рукопашная. Теперь фашисты на уцелевших лодках и плотах устремились назад. Бойцы роты добивали ползущих гитлеровцев, которые путались в осоке и захлебывались в болотной воде.
Подошел младший лейтенант Виктор Воротников:
— Товарищ старший лейтенант, приказ выполнен! Стоим! И стоять будем.
Авиационный мотор взвыл как-то сразу, «юнкерс» вынырнул из-за леса и низко, почти над головами, промчался, прошивая берег пулеметным свинцом. Тяжелый удар в грудь бросил Полуярова на землю. Он увидел над собой молодое, розовое, бледнеющее и расплывающееся лицо Виктора Воротникова. В ушах стоял гул авиационного мотора. Но гул все стихал, все бледней и расплывчатей становилось уходящее лицо Виктора…