Все страсти мегаполиса

– Ну, растерялся и растерялся, – примирительным тоном сказала она. – С каждым бывает. Я на тебя не обижаюсь.

«На такого, как ты, грех обижаться», – подумала она при этом.

– Правда?

Петино лицо просияло. Оно до сих пор было мокрым: видно, он и в самом деле был сильно взволнован, если не вытерся сразу же, как только ему было выдано полотенце.

– Правда, – улыбнулась Соня. – Вытирайся и чай пей, а то опять горло заболит.

Но Петя пропустил ее слова мимо ушей. Он встал, уронив полотенце на пол, шагнул к Соне... И обнял ее так крепко, что она чуть не вскрикнула. Все-таки он был сильный и не умел свои силы рассчитывать.

– Петь, ты же... – начала было Соня.

Но он не дал ей договорить. И поцелуй его снова был приятен... Еще даже более приятен, чем утром, – оттого, что губы у него теперь были холодные и пахли не лекарственной мятой, а свежим ночным дождем и осенними листьями.

«Жевал он, что ли, эти листья?» – успела подумать Соня.

И сразу перестала думать – совершенно отдалась поцелуям. В этих поцелуях они были как будто бы не собою, не неловким, немного смешным Петей, не сердитой на его неловкость Соней, а какими-то совсем другими людьми, во всем друг к другу прилаженными, совершенно друг с другом совпадающими...

И то, что они оказались в кровати, было словно продолжением этих поцелуев – простым, единственно возможным продолжением.

Петя и весь был мокрый, не только губы. Мокрый, холодный, свежий – он взбудоражил Соню так сильно, что она забыла обо всем. Да и что у нее было такого, о чем стоило бы сейчас помнить, на что стоило бы променять минуты полного самозабвения?

И все-таки даже сквозь это свое самозабвение она понимала, чем он взбудоражил ее. Своей неловкостью, неумелостью, торопливостью, вот чем. Дрожь его мягких, с округлыми ладонями рук казалась не дрожью, а трепетом.

Правда, сам он был совсем не трепетный, а очень даже тяжелый: когда Петя оказался над нею, то так придавил ее, что Соня охнула. Ей пришлось упереться руками ему в грудь и подтолкнуть его снизу, только тогда он догадался, что надо приподняться, чтобы она могла хотя бы дышать.

Но потом их дыхания слились в общей своей прерывистости, и все эти мелочи перестали что-либо значить.

Неважно было и то, что Петя торопился, и то, что никак не мог развести Сонины ноги, его руки соскальзывали с ее коленей, или это не он, а сама она не могла их развести от волнения?.. И почему она так волновалась – потому, что его волнение передалось ей, или просто сама по себе?.. Но как хорошо все это было, как легко – и волнение, и неловкость, и сбивчивые его слова, среди которых она отчетливо могла разобрать только свое имя!

И даже то, что все кончилось очень быстро, ничуть Соню не разочаровало. Она уже понимала, что все самое лучшее в жизни и бывает мгновенным, мимолетным, и должно таким быть. Хотя едва ли она могла бы обозначить это свое понимание внятными словами, и особенно сейчас не могла, да и не хотела... И нужны ли здесь были внятные слова?

– Тебе... совсем?.. – не глядя на нее, чуть слышно проговорил Петя.

– Что – совсем?

Соня улыбнулась. Как все-таки отличалась его дневная точная речь от этой, ночной! Она не знала, какая из них нравится ей больше. Наверное, все-таки вот эта, искренняя в своей несвязности.

– Ну, совсем... не было со мной хорошо? – запинаясь, пояснил он.

Соня удивленно посмотрела на него. Почему он так решил?

И тут же она догадалась, почему!

– А у тебя это что... В первый раз? – почти так же сбивчиво, как Петя, спросила она.

Ее собственная сбивчивость происходила не от смущения, а лишь от изумления. Соня до сих пор не знала, сколько Пете лет, но что не двадцать и даже не двадцать пять, это точно. И что, получается, она его первая женщина?! Было от чего оторопеть. Но что причина его смущения именно в этом, она не сомневалась.

Петя молчал, отвернувшись. Соне стало стыдно.

«И зачем спросила? – подумала она. – Очень ему приятно в таком признаваться!»

– Я, конечно, пробовал, – наконец ответил Петя. Его голос звучал чуть слышно. – Еще в школе. И в институте потом. И на работе уже, с одной там у нас... И... – Он опять замолчал.

«И что?» – хотела спросить Соня.

Но не спросила.

– И каждый раз... В общем, не получалось. У них не получалось, потому что, наверное, я... В общем, конечно, не у них, а у меня не получалось...

Трудно было что-либо понять из его сбивчивых объяснений – что у кого не получалось, почему. Но Соня была уверена, что и не надо всего этого понимать.

– Глупости, – сказала она. – Все у тебя получилось. Нормально, как у всех.

Тут она сообразила, что и сама сморозила дикую глупость. Хорошенькая похвала мужчине – ты, мол, как все! Да и женщина, которая в постели вспоминает про «всех», хорошенькое производит впечатление.

Но, кажется, Петя этой глупости не заметил.

– Правда? – Он быстро повернулся к Соне и приподнял голову с подушки. – Ты правда думаешь, что дело не во мне?

– Правда, – улыбнулась Соня. – Мне, во всяком случае, понравилось. Вставай, будем чай пить. Ты, конечно, уже разогрелся, но горячее не помешает.

Петя с готовностью вскочил, натянул брюки; Соня и не заметила, когда он успел их снять.

– Ты на мою маму не обижайся, – сказал он, уже сидя за столом.

– Чего мне на нее обижаться? – пожала плечами Соня. – Она мне что, родственница?

– Я у нее единственный, воспитывала одна. С отцом они разошлись, еще когда мне два года было. Он художник. К себе в Калугу вернулся, я его, можно считать, и не видел. Женился, кажется.

– Он вам хотя бы помогал? – спросила Соня.

Вопрос об отце был для нее болезненным, и Петина простая история ее тронула.

– Нет. Они с мамой договорились: он на квартиру не претендует, она за это – на алименты. У меня и фамилия ее. Правда, класса до пятого его была – Федоров. Свою мама боялась давать. Это уж потом можно стало и даже модно.

– Чего боялась? – не поняла Соня. – Что стало можно?

– Дворянской фамилии боялась. То есть среди своих, конечно, не боялась, даже наоборот. Но гусей лучше было не дразнить. Никто ведь не думал, что советская власть когда-нибудь кончится. В общем, она надо мной до сих пор трясется. И чересчур ревностно относится... ко всему.

– Да ладно, – улыбнувшись, махнула рукой Соня. – Расслабься. Я на нее не в обиде.

«Мне-то до нее какое дело?» – подумала она при этом.

– Соня! – В голосе у Пети вдруг зазвучали какие-то странные интонации, одновременно торжественные и просительные. – Я хотел тебе сказать... То есть попросить... Вернее, предложить, чтобы ты... В общем, как ты смотришь на то, чтобы жить... у меня? То есть со мной.

Меньше всего Соня ожидала подобного заявления! После того, что она услышала в его квартире сегодня утром... После недвусмысленных намеков его мамаши на то, что ей следует знать свое место, да что там намеков – прямых указаний!