Все страсти мегаполиса

– Помню, Петюшка, – кивнула Нина Георгиевна.

– И еще бульон всегда из настоящей курицы варили. – На Петином лице установилось элегическое выражение. – Четыре часа подряд и с хрустальной пробкой.

– Зачем с пробкой? – забыв про свою злость, спросила Соня.

– Чтобы курица мягкой становилась, – объяснила Нина Георгиевна. – Это я у Елены Молоховец прочитала. У мамы моей ее книга была еще до войны, вся на листочки распадалась.

– Это где про то, что, если неожиданно пришли гости, надо спуститься в погреб и принести копченый окорок? – хмыкнула Алла Андреевна. – Актуальная книжка, особенно для совка!

– Я в ней подобного совета не нашла, – пожала плечами Нина Георгиевна. – Во всяком случае, в моем издании. Думаю, это один из советских мифов про богатую дворянскую жизнь, – добавила она с едва слышимым упреком.

Упрек был высказан до того тактично, что его и в самом деле почти невозможно было расслышать. Но Алла Андреевна расслышала. И слегка смутилась.

– Ну да, вообще-то, – согласилась она. – Ляпнешь иногда пошлость, сама не заметишь как, – объяснила она почему-то Соне.

Тон у нее при этом снова изменился – наполнился той живостью мысли, которая всегда проявлялась у нее неожиданно и всегда располагала к ней мгновенно и без размышлений.

– А на Масленицу тетя Нина всегда блины пекла, – продолжал вспоминать Петя. – Это нечто! Не такие, знаешь, как буррито из фастфуда, – повернулся он к Соне, – а настоящие, толстые, кружевные. Я сто штук мог съесть! Теть Нин, если на следующую Масленицу опять к Ирке в Штаты не уедете, позовете нас с Соней на блины? Ирка – это дочка, – объяснил он Соне. – Моя одноклассница. За америкоса пузатого замуж вышла, в Чикаго живет.

– Ты, если по сто штук блинов будешь есть, тоже пузатый станешь, – засмеялась Нина Георгиевна. – Конечно, испеку. И не обязательно Масленицы дожидаться, приходите просто так. Приходите, Сонечка, – повторила она, глядя на Соню своим прямым и ясным взглядом.

«Масленица – это же, кажется, зимой? – подумала Соня. – Не факт, что я следующей зимой здесь буду жить».

Но одновременно с этой мыслью она с некоторым удивлением поняла и другое: что ее гнев на бесцеремонность Аллы Андреевны прошел, не успев разгореться. А почему? Непонятно.

Высокие напольные часы ожили и начали играть какую-то красивую, похожую на старинный танец мелодию. Потом они звучно, как колокол, пробили четыре раза.

– Пора, – сказала Алла Андреевна, вставая из-за стола. – Спасибо, Нинуша. Ценностей незыблемую скалу только у тебя теперь и чувствуешь.

– Не преувеличивай моей роли в гармонии мироздания. – Нина Георгиевна улыбнулась и тоже встала, собираясь проводить гостей. – Спасибо, что пришли.

Выйдя из подъезда, Соня подняла глаза на окна Нины Георгиевны, неярко светившиеся сквозь зеленоватые шторы на последнем, третьем этаже старого особняка. Над окнами светлели скульптурные женские лица, и даже отсюда, снизу, можно было различить выражение тихой, без упреков скорби, которым они были отмечены. И эта загадочная скорбь – о чем она, отчего? – была так же волнующе непонятна, как и все, что происходило сегодня. И все, из чего состояла теперь Сонина жизнь.

– Жаль, что Ирка в Америку уехала, – сказала Алла Андреевна.

– Ну да, тетя Нина скучает, конечно. – Петя зевнул. – Но сейчас все-таки не те времена. Она и сама два раза в год в Чикаго ездит, и Ирка приезжает.

– Не потому жалко. – Вид у Аллы Андреевны был рассеянно-задумчивый. – Из-за тебя.

– Из-за меня? – сонно удивился Петя. – Почему?

– Потому что, если бы Ирка не уехала, ты не досиделся бы до тридцати лет в девках.

– Мама! – возмутился Петя. Он даже сон с себя стряхнул. – При чем здесь девки?

– Ну, в парнях. Или как это называется? – пожала плечами Алла Андреевна. – Во всяком случае, Ирка умеет правильно взяться за дело. Майкла со всеми его миллионами она обработала за три дня.

– Между прочим, я на Ирке жениться не собирался. Я ее с детского сада знаю, – иронически заметил Петя. – И всегда воспринимал как друга, товарища и брата.

Последнее пояснение он сделал, уже глядя на Соню: наверное, ему стало неловко вести при ней подобные разговоры.

– Ой, Петька! – поморщилась Алла Андреевна. – Ты, может, и не собирался, а если бы женщина собралась, ты бы и сам не заметил, как в одно прекрасное утро проснулся женатым. Конечно, не всякая женщина, – уточнила она. И непонятно добавила: – На это и надежда...

* * *

«Как все это странно! – думала Соня уже в постели, глядя на темный росчерк оконной рамы за занавеской. – Что мне не дает послать ее подальше с ее барской спесью? Стесняюсь, что ли? Да нет. Тогда почему же?»

Но, не отвечая самой себе на этот вопрос, в глубине души она все же понимала причину своей терпимости по отношению к Алле Андреевне.

Причина была в том, что собственное душевное состояние напоминало Соне разбитый калейдоскоп. Разлетелись осколочки, которые прежде складывались в пусть и непредсказуемый, но отчетливый узор, и как их собрать, непонятно – разбилась волшебная трубка, в которой у каждого из них было свое правильное место.

Именно такой разбитой трубкой чувствовала себя теперь Соня. Зачем она приехала в Москву? Ее желание стать актрисой оказалось не таким уж сильным, и выяснилось это быстро. Да и актрисой ли она хотела стать? Может, хотела чего-то совсем другого, что-то совсем другое в себе чувствовала, когда ловила взгляд Веры Холодной на экране или жадно наблюдала за людьми, за происходящими у них внутри и стороннему взгляду почти незаметными переменами. Но для чего же это было с нею? Неизвестно.

И почему она сразу, как только поняла, что актрисой не будет, не уехала из Москвы? Ведь этот город не встретил ее ничем: ни распростертыми объятиями, ни хотя бы решительной злостью. Он просто не заметил ее появления, остался к ней совершенно равнодушен. Приехала, нашла какую ни есть работу? Ну, работай. Нашла жилье? Ну, живи. Лучше бы уж возмутился ее наглостью – какого черта тебе здесь надо, кто ты такая вообще? – отшвырнул бы ее одним щелчком. «Ах, ты так? – подумала бы она тогда. – Нет уж, я тебе докажу!»

А теперь доказывать было нечего. Она казалась сама себе каким-то прозрачным существом, сквозь которое мир просвечивается, будто сквозь стекло. Что есть это существо, что нет его...

«Как это Нина Георгиевна сказала? – вспомнила Соня. – Самостоянье человека?»

У нее никакого самостоянья не было точно. И, хотя она рассердилась на уверенность Аллы Андреевны в том, что у нее ничего подобного и быть не может, но что это за самостоянье такое, Соня в самом деле не понимала. В чем оно заключается? В том, чтобы пироги печь?

– Петь... – Она осторожно потрясла Петю за плечо. – Ты совсем уже уснул?

Сегодня Петя провалился в сон сразу, как только коснулся головой подушки. Конечно, сказались бессонная ночь и сытный ужин. Обычно он не засыпал без предварительного удовольствия, к которому относился основательно; Соня подозревала, из-за того, что оно ему было еще внове. Сама-то она, по правде говоря, не прочь была бы пропустить денек-другой. Но раз ему так нравится, что ж, пусть. Соня отвечала на Петины ласки, наверное, именно так, как ему хотелось, иначе он ведь не повторял бы их ежевечерне. Он с самого начала был ей не противен, с ним было даже приятно.