Всё закончится на берегу Эльбы

– Нет!
– воскликнул Метц, сорвавшись с места, - уходите, прошу вас. Я не могу вам ничем помочь!

– Павел Иванович, что с вами?
– искренне изумился Карузин.
– Разве вы успели чем-то насолить советской власти, что так её боитесь?

С тех пор как началась Великая война, профессор запретил себе говорить с кем бы то ни было о своей работе в России, о цесаревиче и его родителях. После падения монархии в обеих странах, нашествия коммунистов и расстрела семьи русского царя, он и вовсе опасался за безопасность своих детей и себя самого. Узнай кто-нибудь из интернационалистов, кого он лечил в царской России, беды было бы не миновать.

Кроме покойного профессора Книпхофа и дочерей, о его давней связи с Романовыми, не знал никто. Профессор Метц искренне надеялся, что и советским властям об этом неведомо.

– Нет-нет, - лихорадочно продолжал отказываться Метц, расхаживая по кабинету из угла в угол.
– Это большая ответственность, я не могу.

– Полно вам, - добродушно улыбался ему Карузин, - какая у вас может быть ответственность? Вы же уже давно не живёте в Петрограде. Тем более другие специалисты провели вскрытие ещё в январе. Кстати, вам как консультанту не любопытно узнать результаты?
– Профессор Метц не успел возразить, как анатом тут же продолжил, - Там было тяжелое поражение мозговых сосудов в особенности сонной артерии. Мозг испещрен многочисленными вмятинами, рубцами и полостями. Странность заключается в том, что было поражено исключительно левое полушарие мозга. И причин такой избирательности недуга никто до сих пор не знает. Зато целым осталось правое полушарие, его-то и отдали на исследования. Вообще, сейчас тело в неважном состоянии: глазницы заметно запали, уши заострились, на носу появились пигментные пятна. Увы, тело обречено на высыхание и искажение.

– Чего же вы хотите, ведь прошло уже полтора месяца.

– В том- то и дело, что мы хотим найти способ более длительного сохранения.

– Зачем?

Карузин неловко улыбнулся и произнёс:

– Мы уже давно с вами не соотечественники. Что я буду вам рассказывать об уникальности Владимира Ильича и его гения? Вам приходилось слышать имя Николая Фёдорова?

Внутри профессора Метца всё похолодело. Он не просто слышал о нём - он слышал его самого. Николай Фёдорович, "московский Сократ", давным-давно, двадцать пять лет назад дал Метцу надежду, что смерть возможно победить, что всякая жизнь может длиться вечно - нужно только захотеть найти способ и открыть путь к бессмертию. Тогда мёртвые воспрянут из небытия, отцы вновь встретятся со своими детьми. Собственно это профессор Метц и осуществил четыре года назад с Лили. Но к чему вспомнил о заветах Николая Фёдоровича Карузин?

– Вы, что же, - неуверенно вопросил профессор Метц, - хотите оживить мертвого Ленина?

– Нет, конечно, - заверил его Карузин, - ведь пока такой технологии нет. Николай Фёдорович, знаете ли, был большим мечтателем. Все его теории о воскрешении детьми отцов родом из его детства, да. Он ведь был внебрачным сыном князя Гагарина, рос без участия отца. Отсюда и все его мысли о высшем единении сынов и отцов, даже если их разделила смерть. Как помните, он призывал воскрешать всех. Но к чему нам это? Во все времена люди были разные, зачем нам возвращать к жизни и откровенных подонков? Другое дело, если подходить к процессу избирательно, и даровать бессмертие только выдающимся людям. У Владимира Ильича не осталось потомков, а это осложняет процедуру его возможного воскрешения. Но мы с товарищами можем попытаться сохранить его тело, чтобы потом, когда технология оживления появится, у нас был хоть какой-то биологический материал для воскрешения. Мы обсуждали различные варианты - и содержание тела в атмосфере азота для препятствия окисления жиров, и погружение в ванну с бальзамирующей жидкостью, и замораживание при -10 градусах Цельсия. Красин так рвётся в бой, что сейчас скупает по Германии холодильное оборудование.
– И Карузин раздраженно махнул рукой.
– Что с него взять - инженер. Но мы-то с вами медики.

Теперь и профессор Метц начал проникаться всей грандиозностью идеи, которую задумали советские анатомы. Законсервировать тело на максимально допустимый срок с полной сохранностью внешнего вида. Годы, десятилетия, а может и больше. А ведь никто ещё не добивался таких результатов, ни один специалист, ни в одной стране мира. Если бы это стало возможным, советские бальзамировщики показали бы себя выдающимися мастерами своего дела и прозорливыми учеными.

– Вы знакомы с профессором Шором?
– внезапно поинтересовался Карузин.

– Георгием Владимировичем? Конечно, ещё по Военно-медицинской академии.

– Так вот профессор Шор предложил использовать глицерин - впрыскивать его под кожу.

– Глицерин... весьма разумно, - согласился Метц.
– Клетки, пропитанные им, никогда не высохнут, так как глицерин притягивает влагу из воздуха, и никогда не загниют, так как он хороший консервант.

– Но есть побочный эффект, - поспешил возразить Карузин.
– Такой способ ведёт к пигментации. Не получится сохранить кожу в первоначальном виде.

– Значит, изменится цвет, - задумчиво протянул профессор Метц.

– Да. Но не исключено и усыхание. Кожа станет бурой, даже коричневой, и будет выглядеть как иссохший пергамент. Если бы вы только нашли рецепт бальзама вашего деда, можно было бы устранить эту проблему.

– Право слово, я не могу вам ничего обещать, - признался профессор Метц и пожал плечами.
– Я ведь не против, просто...

– Да-да, я понимаю, - горько закивал головой Карузин.
– Профессор Книпхоф не оставил вам формулы.

– А что будет, если ваша попытка бальзамирования не удастся? Если ничего не получится?

– Не получится, так не получится, - с лёгкостью произнёс Карузин, - что уж тут поделать. Мы ничего не теряем. Если ничего и вовсе не предпринимать, то тело придётся вскоре предать земле. Так не попытать ли удачу?

– Вы будете ответственным за эксперимент?
– поинтересовался профессор Метц.

– Нет, что вы, я всего лишь на подхвате. Руководить процессом поручено одному химику, вторую скрипку будет играть мой харьковский коллега. Он всё боится, что в случае неудачи советская власть припомнит ему былую связь с белыми. Он ужасный паникёр. Всё время ходит и говорит, что ничего не получится, что он не давал своего согласия на участие, что его заставляют. Жутко мнительный, хотя и знаток своего дела. Боюсь, что рассчитывать я могу только на вас.

– Вы преувеличиваете, - смутился Метц.
– Но я обязательно проверю записи профессора Книпхофа и сразу же сообщу вам, если что-нибудь найду.

– Благодарю, Павел Иванович, надеюсь, всё закончится благополучно.

Распрощавшись с Карузиным, профессор Метц ещё долго прокручивал этот разговор в памяти. Он впервые слышал, чтобы его дед Книпхоф когда-либо изобретал чудо-препарат от пигментных и трупных пятен. С другой стороны, Книпхоф всегда был скрытным и чересчур деятельным анатомом. Может он и вправду что-то изобрёл. Но почему тогда не обнародовал свои успехи?

Ответ профессору Метцу удалось отыскать в домашней библиотеке, в тайнике под банкой с заспиртованным зародышем пятикопытного ягнёнка-циклопа. Рядом с пустым грязным пузырьком лежал список из множества ингредиентов, одним из которых значилась "черная кровь белой женщины", которая "вследствие фагоцитоза перерабатывает отмершие клетки крови и остается под кожей, поддерживая её влажность".

Такого от своего деда профессор Метц никак не ожидал. Но ведь всё гениальное - просто. Разумеется, чёрная кровь с её устойчивостью к сворачиванию способна долгое время продержаться в любой среде, даже под кожей трупа. А учитывая, что носитель этой крови питается кровью человеческой, избавление от трупных пятен гарантированно.

Метц помнил, как профессор Книпхоф получил чёрную кровь белой женщины Мери от британца Рассела. Помнил он и наказ, использовать эту кровь для поиска эликсира жизни. Но чтобы вместо оживления мёртвого употребить чудесную кровь для поддержания жизни в мертвеце - до такого мог додуматься только анатом Книпхоф.

Где взять нужное количество чёрной крови, так необходимой для изготовления бальзама, профессор Метц знал, благо Лили не задавала лишних вопросов.

16