Всё закончится на берегу Эльбы

– Вот как? Из-за чего же?

– Вначале он всерьёз опасался, что все эти симптомы предвещают душевный недуг. Когда через год его состояние неожиданно ухудшилось, мой коллега предположил, что всему виной старое ранение.

– Каким образом, позвольте узнать?
– удивился такому обороту профессор Метц.

– Дело в том, что те пули так и не извлекли. Коллега подозревал, что болезнь может быть вызвана свинцовым отравлением и рекомендовал извлечь обе пули.

Имея за плечами опыт военного хирурга, профессор Метц тут же возразил:

– Но ведь они уже успели осумковаться. Сколько лет прошло с момента ранения?

– Четыре года.

– Тем более. Если свинцовое отравление не проявило себя в первые два года, вряд ли оно имеет место быть сейчас.

– Теперь коллега тоже это понимает, - кивнул Клемперер.
– Но тем не менее, одну пулю он всё же удалил, из правой надключичной области. Операция прошла удачно, а через месяц случился приступ. У больного началась рвота, онемела правая рука и правая нога. Всё это сопровождалось сильной головной болью и помутнением зрения. А через час все симптомы исчезли, но повторились через четыре дня. Больной не мог говорить. Я заподозрил тромбоз мелких сосудов моторно-речевой зоны головного мозга.

– Но почему не тромбоз магистральных сосудов?

– Так ведь речь и подвижность конечностей вскоре вернулись. Это-то меня больше всего и удивляет. Состояние пациента периодически улучшается. Его интеллект полностью сохранился. Такая картина не характерна ни для одного известного мне заболевания. Коллеги твердят об артериосклерозе в тяжелой форме, но, согласитесь, для человека пятидесяти лет со здоровым сердцем, полностью сохранившим интеллект, подобное просто нехарактерно.

– И что же, ваш пациент выздоровел?

– Нет. Парез правых конечностей и потеря речи время от времени повторяются и так же периодически проходят. Я теряюсь в догадках. Такой болезни нет ни в одном медицинском справочнике.

– А вы не подозревали отравление?
– к удивлению собеседника спросил профессор Метц.
– Та периодичность, которую вы упоминаете, скорее, говорит не о внутренних изменениях, а о непостоянном внешнем воздействии. К тому же вы упомянули, что ваш пациент занимает высокую должность.

– Но, позвольте, сейчас не времена Борджиа.

– Коварство многих ядов состоит в том, что их нельзя обнаружить. Полагаю, никто бы не стал травить видного чиновника банальным мышьяком. Кстати о мышьяке, вы не подозреваете у пациента сифилис?

– Разумеется, это первое что мы с коллегами проверили. Брали кровь и спинномозговую жидкость - результат отрицательный. Но вы же понимаете, сифилис очень коварная и многоликая болезнь, чтобы так просто её отвергать. В конце концов, люэс бывает врожденным, а не только приобретённым.

– А если никакого сифилиса нет? Коллега, вы же знаете эту странную традицию медицинского сообщества - при спорных и необъяснимых случаях отчаянно диагностировать больному сифилис, даже если его нет и в помине. Но тогда приходится давать пациенту препараты из йода и мышьяка. Я надеюсь, ртуть вы ему не прописывали?

Судя по молчаливой реакции Клемперера, больного не минула чаша сия.

– Коллега, - продолжил говорить профессор Метц, - мне очень жаль слышать историю вашего пациента. Если бы от меня что-то зависело, я бы приложил все усилия, чтобы отменить противолюэтическое лечение и искать другое - правильное и единственно верное.

В ответ Клемперер порылся в портфеле и протянул Метцу кипу измятых листов:

– Я знаю о вашем интересе к гематологии, потому и привез результаты анализов крови.

Профессор Метц внимательно изучил бумаги. Признаков сифилиса или тромбоза в них не просматривалось, как и подтверждения теории об отравлении. Но для такого рода заключения нужен был комплексный анализ совсем иного рода.

– Он скоро умрет, - неожиданно для профессора Метца произнёс Клемперер, принимая обратно результаты анализов, - как не прискорбно это осознавать. Он и сам всё прекрасно понимает, хоть мы и не говорим с ним об этом.

На этом Метц и Клемперер распрощались, и профессор почти успел позабыть об этой странной истории, как через несколько месяцев в начале марта к нему нагрянул нежданный гость - московский анатом по фамилии Карузин, его ровесник. До этого дня профессор Метц не был знаком с этим учеником своего деда, но медики быстро нашли общий язык. Профессор Карузин вспоминал, как двадцать семь лет назад впервые встретился с уже не молодым Книпхофом, и как тот поразил его своими знаниями и навыками. Метц внимательно слушал гостя, и не мог отделаться от мысли, что Карузин приехал в Мюнхен из советской России вовсе не для того, чтобы предаться воспоминаниям о профессоре Книпхофе.

– Да, вы правы, - признался Карузин.
– Я приехал с просьбой и хочу обратиться к вам, Павел Иванович, как к наследнику профессора Книпхофа, преемнику всех тех знаний, что он оставил после себя. Мне крайне необходима формула его бальзама.

– Я впервые слышу, что мой дед был бальзамировщиком, - возразил Метц.
– О чём вы говорите, Пётр Иванович? Он анатомировал трупы, а не сохранял их.

– Всё верно. Но изредка, в особо безнадежных случаях, когда тело плохо сохранялось и на лице появлялись пятна, профессор Книпхоф применял свой секретный препарат. Многие бальзамировщики охотились за рецептом, предлагали ему немалые деньги, но профессор отвергал все предложения. Однажды я видел, как он впрыскивал под кожу трупа этот раствор. Через час от пятен ничего не оставалось - кожа была абсолютно чистой! Как преподаватель пластической анатомии я был просто поражен.

– Когда вы это видели?

Карузин ненадолго задумался и произнёс:

– Лет двадцать назад, здесь, в Мюнхене.

– Но в 1904 году профессору Книпхофу было уже девяносто шесть лет. Он никого не мог анатомировать, разве что в университете во время занятий со студентами.

– Официально, конечно, он не работал по основной специальности. Но негласно все знали, что профессора можно пригласить в морг, проконсультироваться по спорному случаю. Собственно, двадцать лет назад я так и сделал. Но помимо заключения, профессор помог мне и с бальзамированием.

– Увы, Пётр Иванович, мне ничего не известно об этом чудо-средстве.

Но Карузин и не думал принимать отказа. Напротив, он умоляюще обратился к Метцу:

– Наверняка профессор оставил записи о бальзаме. Павел Иванович, я прошу вас, найдите его формулу. Я не прошу отдать мне рецептуру, пусть она останется вашей династической тайной. Просто продайте мне сам раствор. Заказчик заплатит хорошие деньги. Только сделайте этот бальзам.

Что-то в тоне гостя не понравилось профессору Метцу, и он спросил:

– Простите моё любопытство, но кто заказчик?

Немного помявшись, Карузин всё же произнес:

– Да, вы правы, к чему скрывать? Вы, наверное, и сами догадываетесь. Ведь, как я слышал, недавно у вас консультировался доктор Клемперер.

Профессор Метц уже хотел было спросить, какова связь между бальзамированием и берлинским терапевтом, но тут же перед его глазами начала складываться мозаика: Советская Россия, высокопоставленный чиновник, тяжело болел неизвестно от чего, недавно умер, раз Карузин собирается его бальзамировать. И тут в голове прозвучал голос, словно чужой: "Ленин".