Всё закончится на берегу Эльбы

– Зачем на Берлин?

– Чтобы свергнуть президента Эберта. Надо сказать, когда к пивной привезли генерала Людендорфа, эта троица быстро согласилась на поход.

– Того самого генерала Людендорфа?

– Да, героя Великой войны. Правда, есть мнение, что он ничего не знал о перевороте, пока его не доставили к пивной. Но, переворот он охотно поддержал. Ещё бы, главарь революционеров назначил его главнокомандующим, а себя, ни больше, ни меньше, имперским канцлером. А фон Кара он определил регентом Баварии. Тот заявил толпе, что на Берлин идти согласен, и Людендорф со спокойным сердцем отпустил его домой. А после выяснилось, что фон Кар сбежал ночью в Регенсбург и оттуда заявил, что ни на какой Берлин идти не собирается и всё, что обещал под дулами пистолетов, выполнять отказывается, и вообще низлагает имперского канцлера с его главнокомандующим. И вот сегодня началась битва за министерство обороны. К слову, революционеры до него так и не дошли, их встретила полиции на площади Одеон. Вот тогда-то и началась стрельба. Говорят о шестнадцати убитых революционерах и трёх полицейских. Только Людендорф смог прорваться через полицейский заслон, и то лишь потому, что никто не посмел в него стрелять. В общем, сегодняшний путч можно считать провалившимся. Главарей сейчас активно ищут и арестовывают. Людендорф уже в тюрьме. А завтра утром я уеду в Берлин.

– Зачем?
– удивленным, почти обиженным голосом вопросила Лили.

– В этом путче есть интересный след, и я хочу его проверить. Это русский след. Кстати, профессор, вам случайно не знакомо имя Шойбнер-Рихтера?

– Нет. И кто он?

– Ваш бывший соотечественник. Вы ведь из семьи остзейских немцев, не так ли?

– Не так, - возразил профессор Метц.
– Я лишь несколько лет жил в Прибалтике, а девочки и того меньше, всего неделю, а затем мы перебрались в Петербург.

– Так значит, вы русские немцы.

– Нет, Отто, русскими немцами называют немцев Поволжья. А Поволжье от Петербурга отстоит на тысячу миль. Мы, если ты всерьёз хочешь знать, кочевые немцы. Дети мои родились в Курляндии, сам я - в Тюрингии, мой отец жил в Силезии, хотя родился в Польше, дед - в Баварии, а уж откуда родом его предки я даже боюсь предположить. Так что, Отто, мы из тех немцев, что как цыгане, не привязаны к родным местам, и определить нашу родину просто невозможно.

– Но у Лили с Сандрой ведь есть историческая связь с Прибалтикой, - продолжал настаивать Верт, - хотя бы по материнской линии. Да и вы наверняка общались с остзейскими немцами.

– Остзейскими немцами, - мрачно заговорила Сандра, - называют прибалтийских баронов. А наша мать была крестьянкой, а значит, её предков угнетали те самые бароны. Мы не имеем к ним никакого отношения.

– Ладно-ладно, только не обижайся. Мне ведь просто интересно узнать, что из себя представляют остзейские немцы. После революции в России они ведь массово хлынули на историческую родину. Что у них в головах, какое мировоззрение, какие идеалы? Мне просто хочется понять, что ими движет, раз такие люди как Шойбнер-Рихтер подержали национал-социалистов.

– А они их поддержали?
– удивился профессор Метц.

– Пока это спорный вопрос, - аккуратно ответил Отто.
– Как только вернусь из Берлина, всё вам расскажу.

– Так что же они поддержали? Какие требование у этих национал-социалистов?

– Хороший вопрос, - загадочно улыбнулся Отто, - Кажется, они ратуют за отмену Версальского договора, восстановление довоенных границ и армии. А ещё они требуют вернуть Германии все колонии, конфисковать спекулятивные доходы времён войны, национализировать тресты, выплатить достойные зарплаты рабочим, повысить пенсии, изъять земли на общественные нужды. Крупные промышленники должны рыдать. А ещё эти мечтатели обязуются обучить талантливых бедных детей за государственный счёт, заняться оздоровлением нации и всячески помогать матерям и детям.

– Что ж, и я бы поддержал такую программу.

– Не спешите, профессор, - ухмыльнулся журналист.
– Эти революционеры планируют сладкую жизнь для всех граждан Германии, но готовы считать таковыми не всякого.

– В каком смысле?

– В их программе прямо сказано, что гражданином может быть только немец по крови, а все прочие - нет.

– Что за глупость?
– нахмурился профессор Метц.
– Как может быть иностранцем, например, поляк или чех по происхождению, если он и его предки всю жизнь прожили в Германии? Нелепица какая-то.

– Не знаю, что эти революционеры думают о чехах, поляках и русских латышках по матери, - в этот момент Отто нежно погладил руку улыбающейся ему Лили и перевёл взгляд на хмурого Даниэля, - а о евреях революционеры выразились предельно ясно. По их представлениям они гражданами быть не могут.

– Это ещё почему?
– вопросил профессор Метц.

– Видимо, господа национал-социалисты считают, что в Германии слишком много евреев среди политиков и предпринимателей, а среди еврейских политиков и предпринимателей слишком много социал-предателей. Так что, их программа по отношению к евреям - это форма политической и экономической борьбы. Причудливой, но всё же борьбы.

– Это какая-то ненормальна борьба, - заключил профессор.

– Пожалуй, - согласился Отто.
– Хотя, знаете ли, евреев в Германии очень мало, а в нынешней немецкой политике подозрительно много. На эту диспропорцию революционеры и упирают. Только бороться они хотят не с вредоносными политиканами, а со всеми евреями сразу. Сначала они собираются выдавить их из парламента, потом с рынков, и в конце, согласно их плану, все евреи независимо от политической ориентации прекратят издавать и редактировать газеты на немецком языке. При такой системе я бы лишился половины работодателей. А если национал-социалисты каким-то невероятным образом получат бразды правления и дореформируются до того, что нам станет нечего есть, то они обязуются выслать из Германии все лишние рты в лице не граждан. Каковы перспективы? Это все написано открытым текстом в их программе.

– Теперь я понимаю, почему они устроили путч, - мрачно заключил профессор, - с такими взглядами на будущее страны, никто не станет выбирать их в парламент.

15

От тревожных событий в городе и стране профессора Метца отвлекала только работа. Помимо преподавания и практики ему нередко приходилось консультировать коллег. Какого же было удивления Метца, когда в начале нового 1924 года в его дом пожаловал выдающийся берлинский терапевт Клемперер.

– Профессор, - вкрадчиво обратился он к Метцу, - у меня есть пациент, и я нахожусь в затруднении. Я не могу вам назвать его имени и должности, но скажу, что это высокопоставленный чиновник иностранного государства и ему чуть более пятидесяти лет.

– Что ж, и власть имущие не застрахованы от недугов.

– Вы правы.

– Так что же вы хотите у меня узнать?

– Дело в том, что болезнь моего пациента не укладывается ни в одну из известных форм мозгового заболевания

– Интересно. Продолжайте.

– Первые симптомы проявились два с половиной года назад. Это были головокружения и ощущение тяжелой усталости. Пару раз пациент терял сознание. Поначалу я склонялся к тому, что головные боли и бессонница вызваны чрезвычайным переутомлением, так как никаких органических поражений мозга и нервной системы я не обнаружил.

– Надеюсь, ваш пациент позволяет себе отдых, чтобы восстанавливать силы?

– Увы, - признал Клемперер, - работа для него оказалась важнее собственного здоровья. К тому же он всё время сомневается в поставленном диагнозе.