Всё закончится на берегу Эльбы

– Вы уверены?

– Конечно. С твоим отцом всё вышло именно так.

Доктор Метц призадумался над словами деда. Конечно, единомышленника и продолжателя можно найти и среди своих учеников. Но подавлять волю дочерей и выдавать их замуж за нужных, но нелюбимых людей он точно бы никогда не стал.

После того разговора доктор Метц всё чаще вглядывался в лица своих студентов, ловил их малозначимые фразы, задавал им осторожные вопросы. Но молодых людей больше интересовало убийство эрц-герцога в Сараево, чем занятия по анатомии.

Отовсюду то и дело раздавался тревожный шепоток, что вскоре начнётся война между Австро-Венгрией и Сербией. Самые смелые предсказатели говорили, что германский император вступится за австрийских соседей, а русский царь - за сербских единоверцев.

– Нет, - уверено заявлял на это доктор Метц, - российский император не станет начинать войну, защищая цареубийц.

Через месяц, когда русские войска вторглись в Восточную Пруссию, профессор Книпхоф удостоил внука ехидным замечанием:

– Плохо же ты его знал. Хотя, чего ещё ожидать от дурака?..

Доктор Метц опешил от таких слов, даже не нашёлся, что возразить.

– А кто он, русский император, если не дурак?
– продолжал Книпхоф.
– Женился по любви, видите ли. А какое он имел на это право, а? Он же монарх, а монарх должен руководствоваться во всех вопросах только интересами своей державы, даже в выборе жены. Особенно в выборе жены. Разве никто не говорил ему, что гессенский дом болен? Что, никто не знал, что брат принцессы Алисы умер, потому что страдал от гемофилии? Нет, этот Николаус просто дурень...

– Профессор, - скорбно обратился к нему доктор Метц, - пожалуйста, перестаньте.

– Нет, он дурень, - настаивал старик.
– Ладно, дочь германского императора больна порфирией. Но ведь ей не наследовать престол. А доживёт ли тот больной мальчик Алексиус до собственного царствования?

Но этот вопрос недолго занимал мысли доктора Метца. С началом войны в дом Книпхофа нагрянули баварские власти и объявили, что все подданные российской короны должны покинуть территорию Германии в ближайшие дни. Услышав это, доктор Метц спал с лица:

– Но как?..
– от нахлынувшего волнения еле выговорил он.
– Это же мои дети. Что вы такое говорите, почему нужно высылать?

– Идёт война, профессор Метц, - чеканя каждое слово, изрёк чиновник.
– Германская империя объявила России войну. Все российские подданные отныне наши враги.

– Вы что же, считаете, что мои пятнадцатилетние дочери могут оказаться русскими шпионками?

– Речь идёт вовсе не о ваших детях. Они такие же подданные империи, как и их отец. Нам известно, что в вашем доме проживает некая...
– чиновник вынул из кармана постановление и с трудом зачитал, - Агапея Куликова.

Все заверения о родственных связях на полицию не подействовали. Согласно директиве, Агапея была российской подданной, и её надлежало арестовать и выслать на родину как можно скорее.

Бедная женщина так и не поняла, что происходит, почему её заставляют собрать свои вещи и немедленно покинуть дом. Доктор Метц намеривался проводить её, но полиция ему этого не позволила. На пороге он лишь обнял Агапею и сунул ей в карман все деньги, что были при нём и наказал написать, как только она прибудет в Россию.

Когда девочки вернулись из школы домой, отец рассказал им о случившемся, не скрывая горечи и сожаления. После бессонных, полных слёз ночей близнецы уяснили для себя, что пока идёт война, в Германии нельзя быть русским. С тех пор доктор Метц и заметил, что Лиза и Саша перестали говорить друг с другом по-русски на людях, и только дома наедине и шепотом делились секретами на первом родном языке, пока ещё без акцента.

Проходили месяцы, а от Агапеи не было вестей. Отчаявшись, доктор Метц написал письмо старым знакомым в Иллукст с просьбой о помощи. Но письмо вернулось обратно - его принёс чиновник тайной полиции и пригрозил доктору Метцу арестом и судом за поиски связи с врагом. Больше Пауль Метц писем в Россию не писал, решив отложить поиски тётки покойной жены до окончания войны.

В конце года профессора Метца призвали в тыловой госпиталь хирургом. С тяжёлым сердцем он попрощался с дочерями. После высылки тёти Агапеи, девочкам было несказанно тяжело расстаться ещё и с отцом.

– Приглядывайте за дедушкой, - ласково наказал им доктор Метц, - слушайтесь тётю Гертруду. И пишите мне, обязательно, раз в неделю.

После отъезда отца для Лили и Сандры наступили безрадостные дни, ведь уехала в саксонский лазарет и любимая, всегда ласковая тётя Ида. В доме остались только чересчур легкомысленная для своих лет графиня фон Альнхафт и постоянно ворчащий прадедушка.

– Где мой сюртук?
– спрашивал он Сандру, недовольно расхаживая по комнате.

– Да вот же, в шкафу.

– Давай сюда.

– Дедушка, ты собрался гулять?
– осторожно поинтересовалась Лили, наблюдая, как прадед суетится у зеркала.
– Но ведь ещё рано.

– Нет, мне нужно в морг.

– Зачем?
– спросила Сандра.

– Зачем-зачем... Надо. Сегодня туда привезли каменщика с гигантской опухолью в животе. Говорят, она потянет килограммов на сорок. Будь я проклят, если не увижу это собственными глазами.

– Но ты ведь не пойдешь туда один?
– с надеждой вопросила Лили.
– Нам надо тебя проводить...

– Что, - озорно хихикнул старик, - тоже хочешь посмотреть на покойников?

– Нет, не хочу!
– чуть не взвизгнула юная девушка.

– Но тебе нельзя идти одному, - принялась отговаривать его Сандра.
– Мы тебя проводим, но подождем на улице, хорошо?

– Долго придётся ждать.

– Ой, дети, - вальяжно протянула графиня, - оставьте своего прадеда в покое. В немецком языке нет таких слов, чтобы переубедить этого упрямца.

– Вот именно, - вторил ей Книпхоф, - сидите дома, учите уроки.

– Нет, дедушка, мы всё же пойдём с тобой.

– Ну ладно, - с явным недовольством сдался прадед, - только переодевайтесь быстрее, модницы.

Когда Лили поменяла платье и вышла в коридор, то профессора там уже не застала, только отметила, что его трость одиноко стоит в подставке для зонтов.

– Лиза!
– крикнула ей из комнаты Сандра, - ты смотри...

Девушки прильнули к окну, наблюдая, как их прадед бодрым шагом идёт по улице, едва не срываясь на бег. До сего момента они и подумать не могли, что профессор в свои сто шесть лет не настолько стар, как порою хотел казаться.