Все застрелены. Крутая разборка. А доктор мертв

Я могу перечислить по пунктам достоинства внешности девушки, когда на ней надеты брюки, не испытывая при этом никаких эмоций. Мне необходимо увидеть девушку в платье, прежде чем подытожить свои впечатления и в итоге почувствовать личную заинтересованность. Это было очень подходящее платье для того, чтобы произвести впечатление: прямое, модное, без рукавов, с квадратным вырезом, из хлопчатобумажной ткани с особой выработкой… питейной, — пришло мне на память воспоминание о фотографиях из раздела мод, которым я редко уделял внимание. На ней не было ни одной драгоценности. Ничего такого, что бы своим причудливым стилем, цветом или отделкой рассеивало бы внимание от нее самой, и, вероятно, любой мужчина проявил бы к ней интерес.

— Вы так красивы. Теперь я могу пойти принять душ? — сказал я.

— Вы — лгун. Я не красива и никогда не буду, — ответила она. — Я просто чертовски сексуальна.

— Вы также чертовски много выпили, — заметил я.

Она отрицательно покачала головой и сняла перчатки, демонстрируя этим, что чувствует себя, как дома. Она заявила:

— Я не пьяна. Я выпила только один бокал, когда вернулась домой… вы тоже выпили, если судить по этой фляжке… а затем я подумала об этом чертовом гамбургере, и от этой мысли мне стало тошно. А потом я решила отправиться поесть в одиночестве, и от этого мне тоже стало тошно. Оденьтесь поприличней. Вы отвезете меня пообедать.

В течение мгновения я ее рассматривал. Если она играла, то очень, очень хорошо.

— Вы не забыли добавить одно слово? — произнес я.

Она ненадолго нахмурила брови и спросила:

— Что вы имеете в виду?

— Оно начинается на букву «п», — подсказал я.

Она на меня взглянула. Что-то произошло в ее необычных зеленых глазах. Она облизнула губы.

— Пожалуйста? — Затем она сказала негромко: — Пожалуйста! Я с ума схожу в этом проклятом большом доме, в котором не с кем поговорить, кроме собаки. Я заплачу за…

— Перестаньте, — бросил я. — «Снято», как говорят в Голливуде. Садитесь и покурите, если что-нибудь найдете. Через минуту я к вам присоединюсь.

Я взял из стенного шкафа просторные брюки и куртку, из чемоданчика рубашку, собрал необходимые принадлежности и отправился в ванную.

— Угощайтесь, если захотите выпить, — крикнул я, вешая халат. — Лед вам надо будет взять из машины, стоящей снаружи.

Ее голос раздался прямо у меня за спиной:

— Господи, что с вами случилось?

Я как раз натягивал трусы. Мне удалось побороть реакцию оскорбленной скромности, я просто закончил то, чем был занят, и повернулся, чтобы на нее посмотреть. Она стояла в дверном проеме, держа руку на двери, которую она бесшумно открыла.

— Что случилось? — спросил я. — Что вы имеете в виду?

Она указала рукой в направлении различных отметин на тех частях моего тела, которые были все еще выставлены на всеобщее обозрение.

— А, эти, — произнес я. — Во время войны джип, на котором я ехал, подорвался на мине, и пришлось извлекать куски ржавого железа, вонзившиеся в мое тело.

— Ржавого железа? — спросила она. — Свинца, вы имеете в виду! Я знаю, какие бывают шрамы от пуль. У Дюка Лоугана есть парочка таких шрамов, которые заметны, когда он снимает рубашку.

— Молодец старина Дюк.

— Кто вы, Хелм? — прошептала она. — Что вы здесь делаете? Что вам надо?

Я подошел к ней, вытянул руку и оттолкнул ее на шаг назад.

— Мне надо, чтобы вы убрались отсюда, чтобы я мог одеться, — сказал я и понял, что совершил серьезную ошибку.

Это был длинный день. Полагаю, что, вероятно, я находился под впечатлением того эпизода, который произошел у меня с Бет в горах. Меня обуревали противоречивые чувства, которым требовался выход. Мне не следовало бы приближаться к этому ребенку. Мне не следовало бы к нему притрагиваться.

Внезапно все изменилось, первый шаг был сделан. Мы оба это поняли. Она все еще стояла в дверном проеме, глядя на меня.

— Вы уверены, что этого хотите? — прошептала она, и теперь ее зеленые глаза смеялись надо мной, так как я стоял в трусах и в моих глазах читалось откровенное желание, в этом не было сомнений.

— Дорогая, если вы не будете осторожнее, то вы добьетесь, что ваше чудесное платье будет сильно измято, — сказал я.

— Его не так легко измять, — заметила она спокойно. — Поэтому я его и надела. Но если вас это беспокоит, то снимите его.

Улыбаясь, она медленно повернулась ко мне спиной, чтобы дать мне возможность расстегнуть молнию и раздеть ее, если бы я осмелился. Это была игра для детей, и будь я проклят, если я собирался в нее играть. Я просто поднял ее, отнес на ближайшую кровать и бросил на нее так грубо, что ее подбросило на пружинах. Она возмущенно на меня посмотрела через свои блестящие волосы, которые внезапно упали ей на лицо.

— Если вы просто играли, скажем так: я слишком стар для подобных игр, — бросил я ей.

Она по-детски облизнула губы и прошептала:

— Никто для них не стар.

Конечно, она была права.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Просторное помещение ресторана находилось на верхнем этаже отеля, но вы бы не смогли определить этого с первого взгляда. Фактически об этом вам стало бы известно только потому, что вам пришлось бы воспользоваться лифтом, чтобы сюда добраться.

В Европе на крыше был бы небольшой сад, где вы могли бы выпить свой коктейль, аперитив или водку на свежем воздухе и взглянуть на огни города и горы, виднеющиеся за ними, в то время как вы вели бы интеллектуальную беседу, не затрагивая любовной темы… по крайней мере, такие слова не были бы произнесены. Затем вы бы направились в ресторан к прекрасному большому столу с белой скатертью, около которого вполне достаточно свободной площади, и вам был бы подан изысканный обед официантами, которые гордятся своей работой… я не хочу, чтобы мои слова прозвучали в укор соотечественникам. Они делают что-то хуже, а что-то лучше. Еда — одна из тех вещей, которую они делают очень хорошо.

Столик был размером приблизительно с небольшое колесо от этих новых маленьких автомобилей. Грубо говоря, этих столиков в этом помещении было стиснуто миллион… это — легкое преувеличение, но таково было общее впечатление. Для того чтобы официанты могли свободно двигаться, незанятой площади было явно недостаточно. Они вынуждены были проскальзывать в щели, едва не задевая за столики. Возможно, поэтому у них было плохое настроение, или, может быть, у них никогда не бывало хорошего.

В конце помещения располагалась эстрада, и на ней под аккомпанемент оркестра пел мужчина. Давайте будем называть его мужчиной, просто для того, чтобы как-то его назвать, и полагаю, этот номер программы значился как исполнение песни. Я посмотрел на девушку, сидевшую напротив. Она была подходящего возраста или достаточна близка к нему, чтобы объяснить мне этот феномен.

— От его пения у тебя поднимается настроение? — спросил я. — Какие-нибудь чувства он у тебя вызывает?

— Да, конечно, материнский инстинкт, — ответила она. — Я испытала совершенно непреодолимый порыв пойти туда сменить ему пеленки и посмотреть, прекратит ли он плакать.

Ее способность быстро приходить в норму была просто фантастической. Никому, кто бы на нее посмотрел, и в голову не пришло, что менее чем полчаса тому назад она лежала на смятой постели, раскрасневшаяся и тяжело дышавшая, а ее блестящие волосы были разбросаны по подушке. Теперь она выглядела холодной, посвежевшей и снова совершенно спокойной, и у нее даже был такой невинный вид, словно ни одна грешная мысль никогда не приходила ей в голову… по крайней мере с тех пор, как она надела это очаровательное платье. Немного только изменилось выражение ее глаз, а может быть, мне просто так показалось. Вам нравится думать, что занятие любовью накладывает на девушку свой отпечаток.