Все женщины — химеры

Мариэтта села на диван перед телевизором точно на то место, где обычно сижу я, там продавлена ямка моей жопой, повела рукой, экран тут же засветился новостями в десятках окошек.

Я буркнул ревниво:

— Даешь… Я думал, слушается только меня.

— Мы полиция, — ответила она с достоинством. — Мы почти имеем право.

— Ой, — сказал я опасливо, — а на что еще почти имеешь?

— Сюрприз, — сказала она, не поворачивая головы. — Кто тебе такую программу составлял? Один футбол и голые женщины… Как не стыдно за такое однообразие?

— Там еще есть и хоккей, — сообщил я, защищаясь.

Она повела ладонью, всмотрелась с заметным отвращением на лице.

— Хоккей и те же голые девки… Оригинал!

— А зачем что-то особое? — возразил я. — Оригиналы подозрительны. Их не принимают в обществе, а если и принимают, то как чудаков или вовсе клоунов, но не как равных. Потому лучше быть неприметной доской в заборе, чем заметным столбом или даже столпом… Проживи незаметно, сказал Иисус!

Она посмотрел на меня внимательно.

— Кофе у тебя в самом деле хорош… А что еще, говоришь, у тебя от лукавого?

— Есть, — заверил я. — Тебе пистолет не натирает?

Она медленно отстегнула защелку на кобуре и вытащила его так же неспешно, но вдруг резким движением швырнула в мою сторону.

— Положи куда-нибудь…

Я инстинктивно поймал одной рукой, Мариэтта застыла, и я понял, что крепко держу рукоять в ладони, а ствол направлен в ее сторону. Я тут же повернул дулом в пол, а она с некоторым напряжением перевела дух и бледно улыбнулась.

— Видел бы ты сейчас свое лицо.

— Думаю, — сообщил я, — оно такое же милое и человечное, как и весь я, такой гуманный и эстетичный.

Она молча смотрела, как я положил пистолет на стол, пальцы чуть подрагивают, но это вижу только я. Если бы попытался поймать, то либо промахнулся бы, либо эта железяка больно ударила бы по руке и отлетела в сторону. Но когда вот так бездумно, то поймал даже не за ствол, а именно за рукоять, а палец сразу и сам по себе оказался на спусковой скобе.

— Ты все-таки животное, — сказала она уверенно. — Но умеешь прикидываться.

— Это оскорбление, — заявил я. — Прикидываются женщины.

— В чем же я прикидываюсь?

— Во всем, — уверенно сказал я не моргнув глазом.

— А конкретно?

— Во всем, — повторил я упрямо.

— Нет, ты скажи!

— А что говорить, — сказал я. — По тебе видно. Во-первых, рыжая…

— Я не рыжая!.. Это цвет такой.

— Во-вторых, — сказал я почти озлобленно, — ты все-таки женщина. Вон у тебя какие заметные вторичные половые признаки… Даже признаками при таких размерах называть неловко. А в-третьих, почему ты вот такая злобная, уверена, что утащишь меня в постель?

Она запнулась, уставилась злыми глазами, подумала и выпалила еще злее:

— Просто уверена!

Глава 15

Да, у нее хороший муж и умненький ребенок, но это не значит, что семейный статус обязывает вести себя так же, как положено было держаться ее матери и бабушке. Или моим.

Уже из постели, лежа рядом и деловито ощупывая меня, позвонила домой и сообщила мужу, что остается ночевать у подозреваемого, а утром сразу на службу, а после нее «Увидимся, милый».

Я старался не показать, что чувствую некоторую неловкость. Пребывание в Нижних Долинах с его нравами сказывается. Наши родители сумели отделить секс от деторождения, сделав тем самым революцию, а мы окончательно убрали те пережитки, что сопутствовали старому сексу с его угрозой забеременеть и родить «чужого» ребенка, как будто ребенок может быть чужим!

Потому мы, как новое поколение, сразу же быстренько повязались, пуляция способствует большему доверию и откровенности, за это время кухня приготовила роскошный ужин.

Таймер дважды напомнил, что все готово, а если пирог перестоит в печке, то корочка станет жестче.

Мариэтта, раскрасневшаяся и с блестящими глазами, жарко выдохнула:

— Ох… что он сказал?.. Корочка?

— На пироге, — подсказал я. — Затвердеет.

Она встрепенулась.

— Так чего мы лежим?.. Пойдем жрать!

— Ужин, — пробормотал я, — переходящий в завтрак — это когда жрут всю ночь…

— И не надейся, — отрезала она и, красиво соскочив с постели, пошла на кухню, эффектно двигая вздернутыми, как у Елены Черной, ягодицами с безукоризненно гладкой кожей.

На кухне тепло, я сам обычно пренебрегаю одеждой, а напяливаю на себя что-нить только перед «выходом в люди», потому и сейчас ужинали, не стесняя себя ничем лишним, при нынешнем уровне косметической хирургии почти немыслимо встретить человека с отвратительной фигурой или безобразными пятнами на теле.

Длинная лапа манипулятора дотянулась с пирогом до стола. Мариэтта сказала насмешливо:

— А на кухонных роботов денег нет?

— Я бедный, — сказал я с достоинством. — Бедность — наследница музы, а кто сжился с бедностью — тот богат.

Она фыркнула:

— С деньгами бедность переносить легче. Судя по твоему «стронгхолду», конечно.

— Давай за стол, — сказал я. — Нечего щупать детективными глазами мою мебель. Царапины остаются.

Она оглянулась на плиту.

— А что там у тебя кроме пирога?

— Холодное мясо, — объявил я, — семга, орехи, зелень и что-то еще непонятное.

— Тогда надо спешить, — сказала она с сарказмом. — Сам такое меню придумал?

— Зачем? — ответил я в изумлении. — Мужчины должны жрать все. Иначе какие они мужчины?

Она села за стол, красиво подобрав ноги, на меня поглядывает искоса, потому что ее пистолет так и остался лежать на середине стола, как самое главное блюдо. Проверочка, похоже, ей удалась, хотя, видел, чуть не уписалась, когда дуло неожиданно быстро холодно и мрачно взглянуло ей в лицо.

— Это что? — спросила она. — Какое-то у тебя подозрительное все…

Я пожал плечами.

— Мой дедушка говорил «Хлеб да каша — вся еда наша». А сейчас миллиард продуктов доступны, все что пожелаешь!