Все женщины — химеры

— А когда будешь рушить? Те гады смотрят…

— Можно бы рискнуть, — признался я, — все равно те на башнях, даже увидев, не поймут, чего мы под мостом лазим. Подумают, рыболовы.

— Тогда сейчас?

Я покачал головой.

— Дождемся ночи.

Он взглянул на темнеющее оранжево-багровое небо с зелеными сполохами у горизонта.

— Зачем ее ждать?.. Вон уже луна проступает…

— Что нам луна, — пробормотал я. — Лишь бы зеленая сама по себе не вылезла…

Он покачал головой.

— Боишься, что твои заклинания испортит?

— Ну да, — согласился я. — Кто знает, какие изменения во взрывчатке произойдут… Бери лопату, я для тебя захватил побольше. Как только стемнеет…

Часть третья

Глава 1

Фицрой красиво разложил на чистой тряпице мясо, сыр и хлеб, придвинул ко мне ближе бурдюк с вином. В молчании ужинали, а в это время из-за леса поднялась в страшном фиолетовом небе огромная багровая луна, пугающе заняла треть неба, медленно и тяжело двинулась к зениту, а когда почти добралась, вдогонку выскочила еще одна, маленькая и сверкающе зеленая, похожая на драгоценный камень.

От нас пошли по две тени, обе зловеще-недобрые, пусть едва заметные, призрачные, но все же… все же не настолько пугающие, как в те первые дни, когда я был в каменоломне.

— У тебя что-то с луной? — спросил Фицрой. — Ладно, не говори, если не хочешь. Просто у многих чародеев с лунами тесные связи.

— Я не чародей, — возразил я тускло.

— Но ты чародеешь?

— Помаленьку, — согласился я. — Так, по необходимости.

Он хмыкнул:

— Ну да, конечно…

— Да ладно, — ответил я. — Я не чародей, сам видишь. По крайней мере по натуре. Но когда что-то получается, я что, совсем дурак?.. Ты давай ешь, сейчас пойдем копать.

— Еще и копать?

— Это моя новая придумка, — сказал я гордо. — Я не трус, просто я демократ, потому осторожный и боязливый. Трусливый даже, но это показатель высокого развития и недюжинного ума. История показывает, что прогресс двигает человека отважного к человеку трусливому. И чем цивилизация выше, чем человек трусливее. На высоком уровне своей тени будет страшиться до свинячьего писка!

Он посмотрел на меня исподлобья.

— Что-то твои шуточки какие-то хреновые.

— Зато, — сказал я гордо, — мой недюжинный ум подсказывает, где тебе копать и как копать. Дабы!

Он вздохнул, но смолчал, только пробку выдернул из бурдюка несколько резче, чем обычно, и пил тоже дольше, не отрываясь.

Небо бездонное, страшноватое, но уже привычное, человек ко всему привыкает и приспосабливается, иначе бы мы не стали царями природы. Первая луна осталась на месте, так это выглядит в сравнении со второй, что пошла по небу не просто быстро, а помчалась, словно за нею гонится злой волк с широко распахнутой пастью.

Я поднялся, сунул Фицрою саперную лопатку с короткой ручкой.

— Твой боевой инструмент.

Он спросил опасливо:

— Для колдовства?

— Именно, — заверил я. — Правда, оборонительного. Мы, как гуманисты, никогда не нападаем, а только защищаемся. За исключением случаев, когда напасть нужно или почему-то хочется.

В том месте, где мост заканчивается и начинается дорога, я провел поперечную черту.

— Вот здесь и копай. На глубину… в две ладони.

— Хорошо, — ответил он в недоумении, — но что-то не слишком глубоко для ямы-ловушки. Таких мелких людей не бывает.

— Копай, — повторил я. — Увидишь потом, все станет ясно. А объяснять долго.

— Ладно, — пробормотал он, — как же люблю эти колдовские штучки… Все у вас так таинственно, поубивал бы…

Понаблюдав, как у него идет дело, я как можно более скрытно пробрался на мост, используя время, когда тучи закрывают первую луну, а вторая уже убежала, заложил фугасные гранаты, так же тихо выбрался обратно.

Фицрой за это время прорыл указанные три полоски на расстоянии десяти шагов одна от другой, я поставил на равное расстояние оборонительные гранаты, у них разлет осколков вдесятеро больше, как и сама мощность взрыва, сам тщательно засыпал землей и заровнял, чуть ли метелочкой не поработал.

— Ну вот, готово, — сказал я.

— А на мосту?

— Я уже прицепил, — ответил я.

— Все заклятия?

— Да, — ответил я. — Вижу, ты тут уработался с этими ловушками для муравьев. А теперь поспим малость, я едва дышу…

Он охнул:

— Ты что? А если сейчас привезут Рундельштотта?

Я покачал головой.

— Они уже близко. И в безопасности. Какой им смысл ехать ночью? С ними наверняка большой отряд охраны из встречающих. Прибудут утром, увидишь.

Он пробормотал:

— Думаешь, мне поспать не хочется? Но если вдруг…

— Полоса поднимет тревогу, — сказал я.

— Громко? А то я сплю крепко.

— Услышим, — заверил я.

— Глаз не сомкну, — буркнул он.

Мы вернулись к стреноженным коням, он проверил путы на их ногах, лег под дерево и сразу же начал тихонько похрапывать. Я лег рядом, но сон не идет, странное раздражение еще не грызет, но уже покусывает внутренности, словно я интеллигент какой хренов и мучаюсь проблемой: тварь я дрожащая или право имею?

На самом деле, конечно же, я право имею и даже имею право, но, с другой стороны, если я на все имею, то как-то вот лежать не совсем, а если не лежать, то это действовать, к чему я не привык, не приучен, а все как раз напротив, вся цивилизация отучала меня что-то делать по своей воле.

И вот сейчас я лежу под деревом, вроде бы по своей воле, но не уверен, что по своей. Хотя да, законы мною теперь не рулят, а если что-то и оказывает влияние, то это принципы, взгляды… еще что-то такое, чего не возьмется объяснить ни один адвокат.

Я не возьмусь тем более, а надо бы, потому что человеком всегда что-то да движет. Когда движет желание поесть, попить и подефекалить, то это не человека движет, а питекантропа во мне, как и желание копуляции, но я же не только питекантроп, хотя, если честно, все мы питекантропы, но иногда же я и человек?

Небо начало светлеть, из-за края темной земли приподнялось чудовищно огромное светило, заливая мир косым светом, а Фицрой беспокойно задвигался, вздрогнул, широко раскрыл заспанные глаза.