Все. что могли
Шрифт:
«Первый захваченный русский… комиссар, золотые нашивки. Приказано доставить к командиру полка. Повезут показывать начальству. Его не показывать надо, а заживо содрать с него кожу. Повесить. Не суетись, повесят без вас. Лучше помолчите».
Последние слова сказал офицер. Петренко определил это по серебряным погонам.
Осмотрелся, поводив глазами из стороны в сторону. Лежал он в незнакомой низине, взгляд упирался в пригорок, густо заросший травой.
Под порывами налетавшего ветерка колыхались желто-белые головки ромашек. Похожие на них, плыли в небе легкие облака. Оттуда,
Наверное, жаворонок и этот ядреный запах травы неожиданно увели Петренко в хуторок на берегу неторопливой речки, заросшей кувшинками. Он, десятилетний хлопчик, ранним утром выходит на крылечко, потягивается со сна, щурится на ласковое солнышко. Из огорода мама несет в переднике только что сорванные огурцы, они в пупырышках и прозрачных капельках росы.
— На, Василько, похрумти, — протягивает мама ярко-зеленый продолговатый огурец.
Василько запускает в него зубы. Огурец сочно хрустит, пахнет свежестью, орошает рот прохладной влагой.
Петренко тронул языком шершавые, потрескавшиеся губы.
Подъехала автомашина, обдав бензиновой гарью, и видение враз оборвалось. К нему приблизился офицер, наклонился, разглядывая с брезгливым любопытством. Взмахнул стеком, приказав солдатам скорее грузить «эту русскую свинью».
— Если это свинья, то зачем столько шума вокруг нее? — спросил его с издевкой, как показалось Петренко, другой офицер, приказывавший солдатам прекратить болтовню о пленном.
— Не пойму вас, обер-лейтенант.
— По-моему, я четко выразился. Или это свинья, как вы сказали, или русский офицер, которому не откажешь в мужестве. Я видел, как с обыкновенной гранатой он пошел на наш танк и зажег его. Он победил…
— А вам не кажется?..
— Мы толчемся около пограничного поста почти весь день, и все-таки не овладели им. Мне идти дальше и воевать с подобными этому русскому. Чтобы их победить, нужен не бумажный героизм. Нам всегда надо помнить: недооценивать врага, значит расплачиваться собственной кровью.
«Быстро же ты понял, гад, — подумал Петренко, радуясь, что застава жива. — Скоро еще и не так запоете».
— И все-таки, грузите эту русскую свинью поскорее, — потребовал приехавший.
Четверо солдат подхватили Петренко.
«Земля родная… мама милая! Простите меня, и прощайте», — с этой мыслью он нащупал под гимнастеркой чеку в гранате и выдернул ее.
11
Обогнув территорию завода, Кудрявцев остановил лошадей. Он знал тут все закоулки. Много раз со старшиной приезжал за молоком и маслом.
Завод был обнесен высоким забором. Вблизи входных ворот прижалось несколько домиков. Пограничники вышли к опушке леса. Сарая, о котором рассказывал старик, не было. На его месте дымилась груда обгорелых бревен. Вокруг стояла недобрая тишина, зловеще потрескивали головешки. Людей не было видно. Возле ближнего к воротам домика торчал человек с винтовкой. Может быть, часовой. Кого или что он охранял? Почему
сожжен сарай?Внутри завода глухо загудело, что-то завозилось. «Заработал завод», — подумал Кудрявцев. Вспомнились слова старика: «Не пийдешь батрачить, не будет чого исты».
«Эх, чему бывать, того не миновать», — снова подумал Кудрявцев и решительно сказал Шустову:
— Ну-ка, Серега, докажи, что ты у нас лучший стрелок. Вали часового с одного выстрела.
Шустов изготовился, прицелился. Грохнул выстрел. Часовой взмахнул руками, выронил винтовку и ткнулся головой под деревянное крыльцо.
«Вот, Серега, и начался для нас с тобой новый отсчет времени, чес-слово…» — и с этой мыслью Кудрявцев побежал к домику.
На крыльцо выскочил другой человек, с желтой лентой на фуражке. Водя стволом автомата из стороны в сторону, он безостановочно строчил. Шустов упал. Кудрявцев тоже выстрелил. Человек с желтой лентой свалился с крыльца и затих.
— Живой, Серега? — Кудрявцев бросился к Шустову.
— Нога… Мне бы встать.
— Жди тут. Появятся бандиты, стреляй.
Кудрявцев распахнул дверь. В первой комнате было пусто. По двери напротив кто-то колотил с другой стороны, доносился женский голос: «Помогите!»
Дверь не поддавалась. Кудрявцев навалился плечом, ударил прикладом, и только тут заметил торчащий из скважины ключ. Повернул его.
К нему кинулась жена начальника штаба комендатуры, а затем и Надежда Михайловна Ильина, из-за спины которой боязливо выглядывала Машенька.
— Наши! Родимые… — в слезах, женщины обнимали Кудрявцева, осыпали поцелуями.
Не ожидавший этой встречи, он отрешенно стоял, не смея поторопить, не в силах обнадеживать женщин, что «наши», это только он да раненый Шустов.
— Пойдемте, Надежда Михайловна, — наконец обронил он.
Очевидно в голосе его, в выражении лица было что-то необычное, что заставило женщин поспешить.
— Это вы их? — враз спросили обе, показывая на убитых охранников.
Не ответив, Кудрявцев спросил сам:
— Где остальные женщины и дети?
— Нет их… — Надежда Михайловна зажала рукой глаза, покачнулась, кивнув на чадящие головни.
— Скорее, — поторопил он, взяв за руку Машеньку.
И тут вдруг понял, что означал жест Надежды Михайловны: не просто сарай сгорел, он сгорел вместе с находившимися в нем людьми.
Только сели в повозку, из заводских ворот вырвалась ватага вооруженных бандитов. Кудрявцев ударил по лошадям. От завода до железнодорожного разъезда было верст пять. Доехать бы, а там… Что могло быть там, никто этого знать не мог.
Колеса затарахтели по неровной дороге, повозку неимоверно трясло.
— Надюша, приляг, лица на тебе нет, — сказала жена начальника штаба.
Она подмостила Наде под голову траву, склонилась над ней. Машенька легла рядом с матерью.
Бандиты стреляли вслед повозке. Но скоро дорога повернула, и стрельба прекратилась. «Может, отстанут, сейчас им не до нас», — подумал Кудрявцев. Но этого не случилось. Миновав следующий поворот, он увидел, что их догоняют несколько верховых. Всадники мчались не по дороге, а напрямки, стремясь выйти наперерез повозке.