Всеблагое электричество

Тито хохотнул, и его дядя нервно вскинулся от стола.

— Тише вы!

— Профессор, запомните этот разговор. Когда-нибудь вы обернетесь, а…

— Да заткнись ты! — взбеленился Рамон. — Заткнись и не шуми!

Я замолчал, но не отказал себе в удовольствии воспроизвести характерный жест, проведя пальцем по горлу. Лицо профессора приняло оттенок свежевыпавшего снега, только еще слегка зеленоватый. Он мне поверил, и от легонького отголоска чужого страха на миг стало легче на душе, словно вновь пробудился мой талант сиятельного.

Но нет — не пробудился.

Дьявол! Да кто я теперь такой?!

— Уходим! — скомандовал Рамон, поднимаясь из-за стола. С собой он забрал мою медицинскую карту и собственноручно заполненный бланк о выписке пациента в связи со смертью от естественных причин.

Тито вновь укрыл меня простыней и выкатил в коридор, а Рамон Миро запер кабинет профессора и, обломив ключ в замке, с деловитым видом последовал за нами.

Никто из санитаров и уборщиков неладного не заподозрил. Глазеть — глазели, но с расспросами не приставали и тем более не пытались остановить. Старший охранник проявил едва ли больший интерес к покойнику и просмотрел протянутые Рамоном бумаги без всякой охоты.

— А где доктор Эргант? — только и спросил он, не определив в подписи заведующего отделением фальшивки.

— На утреннем обходе, — не растерялся Миро.

Больше вопросов у больничной охраны не нашлось. Тито выкатил меня на улицу и по узкому пандусу спустил тележку с крыльца.

— Быстрее! — прошипел Рамон и махнул рукой очередному фальшивому полицейскому у припаркованного на выезде со двора броневика. Тот немедленно подскочил к боковой дверце и распахнул ее настежь.

Порыв ветра сорвал простыню, но Тито не обратил на это никакого внимания и ускорился, изо всех сил толкая каталку к самоходному экипажу. Мелькнули огороженный высоким забором двор и мрачная громада основного здания психиатрической лечебницы, а потом Миро подхватил меня под мышки и втащил в кузов. Тито запрыгнул следом, и броневик под резкие хлопки порохового движка тронулся с места, быстро набрал скорость и выехал со двора психиатрической клиники.

Миг-другой, и мы покатили прочь по затянутому утренним туманом городу.

— Фух! — шумно выдохнул тогда Рамон и расстегнул жесткий воротничок мундира. — Лео, дружище, это не мое дело, но как тебя угораздило угодить в «Готлиб Бакхарт»? Проблемы с головой?

— Простое недоразумение, — не стал откровенничать я. — Я все улажу.

— Нисколько не сомневаюсь, — рассмеялся мой бывший напарник. — Куда тебя везти?

— А куда меня можно везти в таком виде? — ответил я, без сил разваливаясь на боковой скамье.

Рамон брезгливо скривился и признал:

— Да, пахнет от тебя не слишком хорошо.

— Ты сама тактичность.

— Поверь, Лео, я действительно очень тактичен. Видел бы ты себя со стороны!

Я только вздохнул.

— Вези меня к себе в контору. И узнай, где сейчас живет Альберт Брандт.

— Что насчет пятидесяти тысяч?

— Заплачу, как только встречусь с поверенным.

— Скажи, Лео, то решение суда было настоящим? — спросил вдруг Рамон. — Моран имеет к этому какое-то отношение? Стоит мне озаботиться поиском алиби?

— Забудь, — отмахнулся я. — Моран здесь ни при чем.

— «Готлиб Бакхарт»! — покачал головой крепыш. — Подумать только!

Я ничего не ответил. Броневик шел по заасфальтированной дороге мягко-мягко, и меня укачало. Но глаза не слипались, просто мутило. Когда колеса затряслись на брусчатке, а потом начали проваливаться в выбоины переулков фабричной окраины, стало легче, но и так вывернуло наизнанку, только выбрался из кузова на задний двор конторы Миро.

— Пить! — прохрипел я, выпрямляясь.

— Держи, — протянул Рамон мне пузатую фляжку.

Я надолго присосался к ней, остатки воды вылил себе на голову.

— Брр! — поежился из-за утренней прохладцы. — Как-то холодно для сентября!

— Лео, — как-то странно глянул на меня Рамон, забирая фляжку, — конец октября на дворе.

— Драть! — непроизвольно ввернул я любимое словечко вымышленного друга и попросил: — Согреешь пару ведер воды?

— Любой каприз за твои деньги! — усмехнулся крепыш и спросил: — Ты хорошо знаешь парня, которого прислал ко мне?

— К тебе кто-то приходил? — удивился я. — Это была не телеграмма?

— Нет, не телеграмма. Так ты его знаешь?

— Нет. А что?

— Мне он не понравился. Из благородных. От таких жди беды.

— Плохо, — пробормотал я. — Я должен ему услугу.

— Не хочу ничего знать, — отмахнулся мой бывший напарник и ушел греть воду, а я заполз на нижнюю ступеньку крыльца. Было холодно, но свежий воздух прочистил голову и прогнал тошноту. Стало легче.

Черт, да я словно второй раз родился!

Воду пришлось ждать чуть меньше четверти часа, и хоть за это время я изрядно озяб, но все же без колебаний стянул с себя больничную робу и с отвращением выкинул ее в кучу мусора. А потом, несмотря на бурые отметины свежих синяков, принялся остервенело тереть себя куском грубого мыла. Рамон поливал меня теплой водой.

— Здорово тебя отметелили. И худой, смотреть больно, — отметил он, когда я вытерся колючим полотенцем и надел застиранные до серости штаны и рубаху, слишком короткие для меня. — Есть хочешь?

— Нет. Водка есть?

— Только ром.

— Давай. И принеси два стакана.

— Я ром не пью.

— Тебе и не придется. Узнай, где живет Брандт.

Рамон помог мне подняться на крыльцо и провел в дом. Там он выставил на стол пузатую бутылку из темного стекла, потом принес два граненых стакана, а сам отправился наводить справки о поэте.

— Если что-то понадобится, проси у Тито, — предупредил он напоследок.

— Хорошо, — кивнул я, тяжело навалившись на рукомойник.

Посмотреться в зеркало над рукомойником я решился далеко не сразу, а когда переборол нерешительность и взглянул на отражение, то без всякого удивления встретил взгляд водянисто-прозрачных глаз. Не бесцветно-серых, как прежде, а просто-напросто стеклянных.

Профессор хорошо надо мной поработал. Даже слишком. Стоило удавить его, пока была такая возможность.

Я щелкнул выключателем, и комната погрузилась в полумрак, тогда немного отступила головная боль. Ноги безумно болели и едва двигались, я тяжело опустился на стул, наполнил из литровой бутылки граненый стакан и приложился к нему, глоток за глотком вливая в себя ром. Удержать в себе крепкий резкий алкогольный напиток удалось не без труда, но усилия того стоили. Очень быстро отступило напряжение, боль в избитом теле стихла, голову затянул мягкий туман.