Всеблагое электричество

Рамон Миро упоминал о некоем русском, искавшем на Слесарке взрывчатку, а другой мой случайный знакомый некогда отрекомендовал Соколова как человека, разделяющего убеждения анархистов. И хоть обмолвившийся об этом улыбчивый толстяк Красин впоследствии оказался подлецом и наемным убийцей, не доверять его суждению о Соколове не было никаких причин.

Отступив на шаг от столба, я взглянул на констеблей у ворот и заколебался, не зная, стоит ли привлекать к себе их внимание, и сразу в бок уткнулось что-то твердое.

— Без глупостей! — предупредил подступивший со спины человек.

— Помяни черта… — охнул я, поскольку голос оказался мне прекрасно знаком.

Пистолетный ствол под ребра упер не кто иной, как Емельян Красин!

— Леопольд Борисович! Разве вы не рады меня видеть? — разыграл добродушное удивление толстяк.

— Воображал нашу встречу… несколько иначе, — натянуто улыбнулся я.

— О, могу себе представить! — добродушно хохотнул Красин.

После того как Емельян Никифорович усыпил меня газом, я резонно решил, что его нанимателем был свихнувшийся архитектор Тачини, теперь же все виделось в несколько ином свете.

— Что вы задумали? — спросил я, косясь на толстяка самым краешком глаза, но разглядеть получилось лишь смазанный силуэт дородного человека в темном пальто и котелке.

— На кой черт задавать вопрос, ответ на который вам и без того известен?

— Собираетесь взорвать лекторий? Но зачем?! Там собрался цвет научной мысли империи!

Красин только фыркнул.

— Цвет научной мысли?! Да это сборище ретроградов и бюрократов от науки, бесконечно далеких от интересов простого народа! Буржуазные прислужники крупного капитала — вот кто они такие! И принести пользу рабочему классу эти господа могут лишь собственной смертью! Наша акция станет той искрой, из которой возгорится пламя, а затем и пожар мировой революции!

— Сейчас не время! — попытался урезонить я собеседника. — Потусторонние силы ворвались в город, нужно использовать любую возможность выжечь эту заразу!

— А нужно ли? — усомнился Емельян Никифорович. — Если Новый Вавилон провалится под землю, если скроется под водами вся Атлантида, остальное человечество от этого лишь выиграет. Вторая Империя — это тюрьма народов! Чем раньше она падет, тем лучше! Новый Вавилон должен быть разрушен!

И все же меня не покидало ощущение, что привело сюда русских анархистов отнюдь не стремление провести акцию устрашения, которая неминуемо попадет на передовицы всех мало-мальски значимых изданий. Или, по крайней мере, не оно одно…

— На кого вы работаете? — спросил я. — Кто приказал взорвать лекторий именно сейчас?

— Мы боремся за права простого народа…

— Пустые слова! — оборвал я собеседника. — Как вас приставили к Меллоуну и Тачини, так и эту цель спустили тоже сверху. Никакие вы не борцы за идею, а обычные платные провокаторы!

— У вас слишком длинный язык, Лев Борисович! — проговорил Красин с нескрываемой угрозой. — Для человека в вашем положении это чревато серьезными неприятностями!

— Да что вы говорите? — усмехнулся я и спросил: — Вы работаете на герцога Логрина? Или все же на Новый Свет? На тот самый крупный капитал?

Ответ на этот откровенно провокационный вопрос меня нисколько не интересовал. Важно было сбить Красина с толку неожиданным заявлением, и, судя по тому, как дрогнул упертый мне под ребра ствол, последние предположения угодили точно в цель.

Не теряя ни мгновения, я скрутил корпус, одновременно сдвигаясь в сторону от оружия. Тотчас грохнул выстрел, и стоявший перед нами господин в элегантном макинтоше всплеснул руками и повалился на мостовую. Мне лишь обожгло бок.

Ухватив руку противника с оружием, я выкрутил ее и поднырнул под плечо Красина, а потом резко выпрямился, взваливая его тушу себе на спину. Поясница хрустнула, но острая боль в связках не помешала провести борцовский прием, и я перебросил тучного анархиста через себя.

Толстяк рухнул на брусчатку с такой силой, что под ногами дрогнула земля. Так показалось в первый миг, а потом взрывная волна с ужасающей силой шибанула в грудь, отбросила на спину и покатила кубарем. По ушам ударил ужасающий грохот, и здание лектория «Всеблагого электричества» сложилось, будто непрочный карточный домик. Мачты с медными шарами накренились и рухнули на площадь, к небу взметнулось настоящее облако пыли.

Когда удалось отлипнуть от мостовой и оглядеться, всюду валялись разбросанные ударной волной люди, но серьезно пострадала лишь стоявшая за оградой охрана. Меня самого контузило, в ушах стоял сплошной звон, да еще горела огнем обожженная пороховыми газами кожа на боку, где в пиджаке обнаружилась длинная узкая прореха.

Я попытался встать с брусчатки, но тотчас навалилось головокружение, а в глазах посерело, и пришлось остаться на холодных камнях. Звуки так и не вернулись, краски померкли, и происходящее виделось дурным черно-белым фильмом: одни горожане пьяными движениями нокаутированных боксеров поднимались с земли, другие в панике разбегались с площади, стремясь поскорее покинуть опасное место. Мало кто задержался оказать помощь пострадавшим при взрыве, и на выходивших к лекторию переулках в один миг образовалась ужасная давка.

Шок. Это просто шок.

«Красин!» — мысль эта молнией промелькнула в голове; я повернулся и увидел, как толстяк тяжело привстает на четвереньки. Из его ушей струилась кровь, в остальном от взрыва он нисколько не пострадал.

Я направил на него вытащенный из кармана «Цербер», но в глазах двоилось, а рука ходила ходуном, и прицелиться не получилось. Анархист заметил меня и страшно оскалился; одной рукой он уперся в брусчатку, другой потянулся за валявшимся в шаге пистолетом.

«Цербер» трижды плюнул огнем — совершенно бесшумно, я лишь ощутил, как толкнулась в ладонь рукоять. Красин вздрогнул и уткнулся лицом в мостовую. Первые две пули угодили ему в бок и плечо, а последняя пробила висок, и по камням вокруг головы начало растекаться кровавое пятно.

Совершенно машинально я поменял съемную кассету пистолета на новую и поднялся на ноги, но к этому времени второго анархиста уже и след простыл. Соколов удрал.

— Сволочь! — выругался я, спрятал руку с пистолетом в боковой карман пиджака и, пошатываясь словно пьяный, зашагал в обход покосившейся, а местами и полностью обвалившейся ограды лектория.

Серьезно пострадавших на площади перед обрушившимся зданием было немного: в основном контуженные горожане разбредались по окрестным улицам самостоятельно, а неотложная помощь требовалась лишь тем, кому не повезло попасть под удар разлетевшихся из окон осколков витражей. Но вот у главного входа, где вырвалась из здания взрывная волна, брусчатка оказалась полностью залита кровью; там валялись переломанные тела и оторванные конечности. Из-за обрушившихся перекрытий подвала правое крыло лектория полностью ушло под землю, и было даже страшно представить, сколько людей угодило в провал мостовой.

Расталкивая счастливчиков, которые не успели попасть в лекторий, я начал пробираться к центральным воротам и вдруг заметил Александра Дьяка, который брел навстречу, зажимая ладонью окровавленный лоб.

— Александр! — крикнул я, но изобретатель меня не услышал.

Я пробрался к старику и обхватил, помогая удержаться на ногах. От соседних домов уже спешили на помощь добровольцы, но я повел Дьяка не в одно из окрестных кафе, где развернулись импровизированные пункты первой помощи, а прямиком к выехавшей на площадь карете «скорой помощи». Санитары побежали за тяжелоранеными с носилками, принимать пострадавших у экипажа остался врач. Александр Дьяк ему серьезно раненным вовсе не показался, но я выгреб из бумажника несколько сотенных банкнот и запихнул скомканные купюры в нагрудный карман халата медика.