Всеблагое электричество

— Но не единственной?

— Смерти Даймлера и Майбаха всегда казались мне подозрительными. Дизель долгое время держал свои разработки в секрете, но… — Изобретатель раздосадованно махнул рукой и сменил тему: — Да что мы заладили об одном и том же? Как вам трость?

— Не хуже первой, — решил я после нескольких шагов, а когда мы вышли в торговый зал, спросил: — И все же, почему вы считаете, что работы Дизеля не опубликуют под чужим именем? Это как-то связано с ростом биржевых котировок угольных компаний?

Александр Дьяк рассмеялся.

— Вы очень сообразительный молодой человек, — произнес он, вставая за прилавок. — Хотите знать, почему? Я вам скажу. Дело в жадности. Когда после франко-прусского конфликта Эльзас-Лотарингия и Рур перешли под прямое императорское управление, многие придворные нагрели на этом руки. Ведь Рур — это уголь, а уголь — это деньги. А если денег не хватает, можно взять кредит под будущий доход и вложиться, к примеру, в Донецкий угольный бассейн. А потом вновь занять и начать освоение угольных бассейнов уже в Сибири. Можно создать промышленную империю, погашение долгов которой расписано на десятилетия вперед. Что на фоне этого жизнь человека?

— Никаких имен? — прищурился я.

— Никаких! — рассмеялся владелец лавки и забрал у меня трость. — Для начала надо провернуть стопор, — щелкнул он уплотнением в нижней трети, — потом просто сгибаете.

По мере того как трость складывалась надвое, из верхней ее половины выдвигались стальные спицы. Александр Дьяк утопил кнопку, которая прежде включала фонарь, и между электродами засверкала дуга электрического разряда.

— Не самая простая конструкция, — вздохнул изобретатель, — но иначе внутрь может попасть вода или забиться грязь. Приходите завтра, я подумаю над задачкой, что вы мне задали. Есть у меня одна идея, но потребуются специфические реактивы.

— Буду премного благодарен! — Я разложил трость, отпер входную дверь и махнул на прощание изобретателю. — До завтра!

Вышел на улицу и отправился на поиски свободного извозчика.

Мысли о глобальном заговоре угольных магнатов недолго волновали меня. Своих проблем хватало.

Думаете, поехал спать?

С удовольствием бы, но жизнь частного сыщика вовсе не так привольна, как ее расписывают бульварные писаки. По меньшей мере иногда приходится отчитываться перед нанимателями.

И я отправился в отель «Бенджамин Франклин».

Небо к этому времени окончательно потемнело, понемногу начинал накрапывать мелкий дождь, и, как это часто бывает в преддверии непогоды, резкие порывы ветра гнали по улицам пыльные вихри.

Надвигалось ненастье. Я отчетливо ощущал это, только не понимал, насколько оно близко.

Отель «Бенджамин Франклин» занимал старинный особняк, мрачный и крепкий, сложенный из темного камня, с узкими окнами-бойницами первых этажей и открытыми террасами верхних. Фасадом он выходил на площадь императора Климента, столь вытянутую, что она больше напоминала широкий проспект. Именно здесь располагались самые дорогие магазины и гостиницы Нового Вавилона, а стоимость чашки кофе в местных ресторанах давно стала предметом сатирических высмеиваний и газетных карикатур.

Всю дорогу я размышлял, как выстроить разговор с Авраамом Витштейном, дабы представить свое расследование с наиболее выгодной стороны, но все умные мысли враз вылетели из головы, когда на глаза попался Бастиан Моран. Старший инспектор пил кофе в баре на первом этаже и при моем появлении не удержался от досадливой гримасы.

Нелюбовь наша была взаимна.

Я поспешил к портье, представился и — о, чудо! — оказалось, что господин Витштейн включил меня в перечень своих гостей. На всякий случай клерк сделал предварительный звонок, выслушал инструкции и указал на лифт.

— Пятый этаж. Вас встретят.

Пройдя в кабину подъемника, я озвучил цель своего визита оператору; тот закрыл двери, перевел рычаг в крайнее правое положение, и мы плавно, почти без рывка поднялись на верхний этаж.

Там меня и в самом деле встретили. Плотного сложения иудей — тот самый, лысоватый и носатый — запустил внутрь и сопроводил в холл «императорского» номера, где читал газету Авраам Витштейн. Всюду висели оригиналы картин знаменитых мастеров, одну из стен занимал известный диптих «Штурм имения блистательного Рафаила» и «Император Климент повергает падшего», а позолоты на мебели было больше, чем золота в короне ее величества.

— Кофе, сигару? — предложил банкир. — Быть может, виски?

— Нет, благодарю, — отказался я, опускаясь в кресло у журнального столика.

Роскошный интерьер отеля подействовал на меня угнетающе. Человеку в брезентовой куртке здесь было не место.

— Я впечатлен, господин Орсо, — произнес Витштейн, не успел я перейти к делу. — Вы крайне многообещающий молодой человек.

— Простите? — не понял я.

Банкир рассмеялся, отпил кофе и покачал головой:

— Вы работаете на меня меньше суток, а мне уже выкручивают руки, требуя взять вас на короткий поводок.

Я вспомнил о встреченном внизу Бастиане Моране и облизнул пересохшие губы.

— В самом деле?

— Именно, господин Орсо. Именно так.

— Могу узнать подробности?

— Подробностей не будет, — отрезал Авраам Витштейн, враз став собранным и серьезным. — Поручение на расследование, будьте добры.

Носатый иудей зашел со спины и протянул руку.

Я не стал протестовать, не стал требовать объяснений. Просто отдал документ, откинулся на спинку кресла и закинул ногу на ногу.

— Так понимаю, это не все? — спросил я, положив в рот малиновый леденец.

— Вы очень проницательны, — вздохнул банкир, — но должны научиться следовать правилам игры. Я не поручал вам расследовать убийство бедного Исаака, а вы сослались на меня и тем самым поставили в чертовски неловкое положение. Больше такого не повторится.

Я обдумал услышанное и уточнил:

— Правильно понимаю, что теперь придется действовать неофициально?

— Мне настоятельно рекомендовали не мешать полиции заниматься своей работой, — произнес Авраам Витштейн, отстраненно глядя в окно. — Но ситуация, когда налетчики остаются безнаказанными, неприемлема. Больше мне нечего вам сказать.

— Неприемлема, — повторил я, пробуя слово на вкус. Звучало оно многообещающе, примерно как последний шанс на помилование для смертника, голову которого уже сунули в петлю. В том смысле, что я оставался в игре, но в случае малейших осложнений меня спишут на берег окончательно и бесповоротно.

Тем не менее я не удержался от вопроса:

— Господин Витштейн, вы уже объявили награду за голову убийцы Левинсона и его семейства?

Банкир посмотрел на меня как на умалишенного.

— Дорогой Леопольд, — обманчиво мягко произнес он, — вы меня очень обяжете, если выбросите мысль о поисках убийцы из головы раз и навсегда.