Всеблагое электричество

Тогда перешел к шкафу и охлопал одежду; ровно с тем же успехом.

Все пиджаки и брюки были новенькими, пошитыми по индивидуальному заказу из дорогой черной ткани. Все одинаковые, словно горошины в стручке. И все со споротыми ярлыками.

Одного пиджака не хватало.

Крайне предусмотрительно. И кровь на черном не так бросается в глаза, и никто не удивится, если сегодня на тебе не тот пиджак, что вчера.

Я проверил ящики стола и даже стащил с кровати матрац, потом взобрался на стул и осветил шкаф — там одна лишь пыль. Привстав на цыпочки, потянулся к деревянной решетке вентиляционного отверстия, только прикоснулся — и она осталась в руке.

Вот он, тайник!

Впрочем, тайник — это громко сказано. Просто потайное место, чтобы уберечь ценные вещи от вороватой прислуги, и не более того.

Я извлек из вентиляционного отверстия металлическую шкатулку и, поскольку вскрывать нехитрый замок гнутой скрепкой просто не было времени, взломал его, просунув под крышку нож.

Сверху лежали стеклянный шприц, жгут и пузырек с раствором морфия, и сразу стало ясно, что первое убийство вовсе не было случайным. Либо оборотень не сошелся с жертвой в цене, либо покойник попросту решил ограбить заезжего наркомана. Скорее второе — перетянутая аптечной резинкой пачка колониальных долларов вызывала завистливое уважение.

Сунув деньги в карман куртки, я взял пухлый конверт и вытряхнул из него два паспорта. Первый был выдан некоему Герхарду Ланке, жителю колониального штата Нью-Йорк, сорока двух лет от роду; владельцем второго оказался сорокалетний Джонатан Барлоу из Мельбурна, Зюйд-Индия. Что характерно — отметка о въезде не была проставлена ни в одном из них.

Значит, есть и третий.

Отложив паспорта, я удостоверился, что в шкатулке ничего больше не осталось, и покинул номер, не трудясь хоть как-то скрыть устроенный при обыске беспорядок. Дошел до лестницы и уселся на верхнюю ступеньку, давая отдых усталым ногам.

— Ну что? — спросил Рамон Миро, опуская лупару.

— Это он, — подтвердил я, совсем позабыв о портье.

А того при этих словах едва удар не хватил; аж обмер весь и навалился на конторку.

Констебль досадливо поморщился, поднялся по лестнице и протянул руку.

— Не стоит сидеть на виду, — проворчал он, помогая мне встать.

И тут совершенно бесшумно распахнулась входная дверь.

Мы бы этого не заметили даже, если б перепуганный до полусмерти ночной портье не пискнул:

— Прокруст!

Рамон отпустил меня и крутанулся на месте, вскидывая лупару. Едва устояв на узеньких ступеньках крутой лесенки, он упер в плечо приклад тяжеленного ружья и рявкнул на высокого болезненного вида господина лет сорока, что шагнул через порог:

— Ни с места, полиция!

В тот же миг постоялец неуловимым прыжком сорвался с места и рванул через вестибюль. Его нескладная долговязая фигура просто расплылась в смазанную тень, но Рамон уже держал убийцу на прицеле и потому сразу утопил спусковой крючок.

Грохнул выстрел, оборотень невероятным акробатическим кульбитом разминулся с пулей, оттолкнулся ногой от подоконника и в одно касание отпрыгнул в сторону. Да так лихо, что Рамон промахнулся и второй раз: покрытая серебром свинцовая болванка, пробив оконное стекло, улетела на улицу.

Невредимый убийца метнулся к лестнице, констебль пальнул в него вновь, и огненный язык дульной вспышки впустую лизнул затылок втянувшего голову в плечи оборотня; только запахло паленым волосом.

Спасли нас крепкие дубовые балясины. Убийца с разбегу врезался в них, и лишь поэтому не успел дотянуться до резко отпрянувшего назад констебля. Рамон врезался в меня, мы кубарем вывалились с лестницы на второй этаж. Сразу захлопнули двери и для верности даже сцепили их ручки наручниками.

— В номер! — рявкнул констебль, с ружьем на изготовку отступая по коридору; три ствола лупары из четырех курились сизым пороховым дымком.

Я бросился наутек, и сразу снаружи будто таран ударил. Раздался страшный треск, но каким-то чудом створки выдержали и не слетели с петель.

— Отпирай номер! — поторопил меня Рамон. — Живее!

Новый, еще более сильный удар вышиб дверь, и констебль замедлил шаг, пытаясь поймать на прицел скользнувшую в коридор тварь.

Уже именно тварь! Лицо превратилось в морду с жуткой пастью, плечи раздались вширь, сухощавый торс оплели жгуты мускулов, и одежда жалкими обрывками болталась на заросшем жесткой щетиной теле.

Оборотень плавно двинулся по коридору; Рамон продолжил пятиться и не стрелял, опасаясь впустую потратить последний патрон. Он выгадывал мне время, а я трясущимися руками совал ключ в замочную скважину, совал и никак не мог попасть.

Было страшно.

Проклятье! Да меня всего колотило от ужаса!

Но — оборот, еще один, и вот уже плавно подалась ручка, а потом внутри возникла физиономия лепрекона, и дверь с оглушительным грохотом захлопнулась прямо у меня перед носом!

В тот же миг оборотень стремительным прыжком ринулся в атаку; Рамон спешно утопил спусковой крючок и хоть стрелял едва ли не в упор, вновь промахнулся!

Оборотень совершенно невероятным образом скрутил корпус, используя инерцию движения, пробежался по стене и с разбега прыгнул на констебля. Но тот уже метнулся прочь, и запоздалый удар просто придал дополнительное ускорение. Рамон так и прокатился по коридору, оставив меня с оборотнем один на один.

Страхи? Все страхи были в моей голове, зверь страхов не знал.

Зверь знал лишь, что он хочет жрать. Жрать и убивать, но в первую очередь — жрать.

Голод понукал его лучше всяких страхов, и когда он прыгнул на меня, я не стал искать спасения в таланте сиятельного, а просто распахнул дверь номера, которая открывалась наружу! Оборотень подобно пушечному ядру врезался в неожиданное препятствие; острые когти пробили филенку, а миг спустя в нее всем своим весом ударилась немаленькая туша, и дверное полотно просто сорвало с петель. Зверь шибанулся о косяк, взвыл, выламываясь из деревянных кандалов, и я бросился наутек. Сразу налетел на поднимавшегося с пола напарника, вновь сбил его с ног и сам рухнул рядом.

Проклятье!

Когда оборотень отшвырнул в сторону выломанную филенку, я перевалился на спину и выставил перед собой трость в тщетной попытке хоть ненадолго задержать взбесившуюся зверюгу.

Надежды на это было немного, но тут грохнул выстрел.

Револьвер Веблей — Фосбери в руке Рамона плюнул огнем, враз лишив слуха и ослепив на правый глаз; оборотень поймал пулю широкой грудью и оступился. Миг спустя страшная рана затянулась сама собой, словно чудовище растворило в себе семнадцать граммов свинца и меди, но констебль не переставал жать на спуск автоматического револьвера, пока не расстрелял весь барабан.

Шесть пуль четыреста пятьдесят пятого калибра — это вовсе не мало. Шесть пуль четыреста пятьдесят пятого калибра позволили выгадать несколько драгоценных секунд.

Этого времени хватило мне, чтобы подняться с пола, приставить трость под углом к стене и со всего маху приложить ее подошвой сапога точно в стык нижней трети. Хрустнуло дерево, заскрипел сминаемый металл, механизм разломился надвое, и оборотня я встретил тычком расщепленной деревяшки. Просто выставил перед собой обломок и ткнул им в оскаленную пасть.