Всегда говори «всегда»
Шрифт:
Дарья вытащила из принтера тепленькие, с пылу с жару распечатки, протянула Ольге:
– На! Все для «Строймастера» распечатала. Ты думаешь, Барышев станет их читать?
Ольга очень надеялась, что станет. Ну в конце концов, не зря же он просил их привезти, правильно? Может, даже прямо за обедом прочтет.
– Надеюсь, что станет. Он, вообще говоря… вменяемый.
Дарья Барышева вменяемым не считала:
– Хорош вменяемый, почти полгода нас динамил!
Ну динамил, ну и что теперь? Он большой начальник, у него здоровенный комбинат в Москве, и в Сибири еще строится, сотни рабочих, производство
– Ладно, Даш, не ворчи. Надеюсь, теперь веселее пойдет.
– Хорошо тогда. Грозовский порадуется.
– Он как? Оклемался?
Дарья покачала головой:
– Сказал, что помирает, велел не кантовать. Да, Гриш?
– Пельмени очень хороши, для живота и для души! – согласился Гриша и снова уткнулся в компьютер.
Грозовский валялся в постели, накрывшись горой из пледов и одеял, и натурально помирал. Ему было жарко, потно, башка болела так, что хотелось лезть на стену. И еще – очень было себя жалко. Черт бы взял этот грипп!
Грозовский ненавидел грипп, ненавидел болеть, ненавидел больных, и вообще, лучше бы он застрелился, чем так мучиться.
Зазвонили в дверь. Домработница, что ли, приперлась? На фига, спрашивается?! Он ей приходить не велел. Домработница, конечно, не так чтобы в полном смысле слова женщина… Но все равно ни к чему даже такой женщине лицезреть плейбоя, красавца и душку Грозовского в байковой пижаме и с соплями до пупа.
Нет, домработница звонить не станет. У нее же ключи есть, что он, в самом деле? Все это грипп, совсем мозги отшибло. Может, врач? Вроде врач говорил, что через пару дней заедет проверить, как у него, помирающего Грозовского, дела.
Стеная и костеря все на свете, Дмитрий поволокся в прихожую, открыл дверь и без сил оперся о косяк. В дверях стояла завхоз Надежда Кудряшова – свежая, румяная, с рассыпавшимися по плечам рыжими, совершенно тициановскими волосами. В обеих руках завхоз Кудряшова держала пакеты.
Надежда отодвинула обалдевшего Грозовского с дороги, поставила пакеты на диванчик в холле, сняла плащ.
Дмитрий открыл было рот, чтобы сообщить завхозу Кудряшовой о несвоевременности этого визита и выгнать ее к чертовой матери вон. Но Надежда и слова ему сказать не дала.
– Вы почему в «глазок» не смотрите, Дмитрий Эдуардович? – строго спросила она.
Чего? Какой, на фиг, «глазок»?! Господи, мало на его бедную голову гриппа, так теперь еще эта… явилась.
– Куда… не смотрю?
– В «глазок», в «глазок»! – Надежда ткнула пальцем в дверь, на которой и впрямь красовался «глазок».
– Смотреть надо, мало ли кого там принесло!
– А вас-то зачем принесло? – мрачно поинтересовался Грозовский.
– Как зачем?! Вы уж три дня на работу не ходите!
Нет, это просто невозможно! Он может вообще на работу не ходить, кому какое дело! Он начальство, в конце концов! Голова, поутихшая было, снова разболелась. Грозовский со стоном взялся за виски и приготовился помирать. Надежда засуетилась вокруг него, подхватила, словно медсестра раненого красноармейца:
– Давайте
я вас в кроватку отведу!– Не надо меня никуда вести!..
– Надо, надо, как же не надо! Пошли, пошли, нечего вам стоять!
– До вашего… феерического прихода я лежал, честно говоря, – сообщил Грозовский мрачно. Он попробовал сопротивляться, но сил не было.
– Вы ложитесь, ложитесь, Дмитрий Эдуардович! У вас температура, да?
Надежда довела помирающего начальника до спальни, усадила на кровать, оправила пижаму. Черт! Прелестно! Картина маслом: сестра милосердия подносит утку больному брюшным тифом!
– Послушайте… м-м-м… Надежда. Я сейчас никого не принимаю и сам с визитами не езжу. У меня грипп. Понимаете? Так что я вас умоляю…
Наивный Грозовский не знал, что умолять Надежду, равно как и спорить с ней, было занятием совершенно бессмысленным и беспощадным, не хуже знаменитого русского бунта.
– Вам, Дмитрий Эдуардович, лежать надо, – заявила она и действительно, ловко закинув его босые ноги на кровать, уложила несчастного и деморализованного Грозовского. – Вот так. В кроватке, под одеялкой!
Завхоз Кудряшова подоткнула одеяло. Грозовский чуть не взвыл от унижения и своего полного бессилия перед этой рыжей женщиной.
– Слушайте, если вы сей момент сами не уйдете, я вас выставлю, – пригрозил он.
– А у вас сил нет! – радостно сообщила Надежда.
Грозовский наконец смирился и капитулировал.
– Это точно.
– Вы лучше меня потом проработаете на общем собрании коллектива, – предложила Кудряшова. – А сейчас вам под одеялку надо. Вот, я лимончиков привезла, чаю вам сделаю. Клюквенный морс сварю. Мне мама всегда морс варила, когда я болела, я из-за этого морса придуривалась даже, что заболела.
– Придуривалась?
Какой морс? Какие лимоны? Господи, дай мне спокойно умереть. Впрочем, выяснилось, что морс – это еще не худшее из уготованных ему несчастий.
– Я вам вот носки из натуральной шерсти привезла! – Надежда вытащила из пакета жуткие серые носки, больше похожие на валенки. – Лучшее средство! На рынок за ними ездила! Сейчас чаечку попьете с таблеточкой – и сразу полегчает, вот честное слово!
Она таки притащила ему морсу – действительно вкусного, навела порядок вокруг кровати, собрала и сунула в урну бумажные платки, валявшиеся по всей комнате, и даже пыталась накормить его малиновым вареньем с ложечки. Но так низко Грозовский пасть не мог (хотя, казалось бы, куда уж ниже?). И варенье, кривясь, ел сам.
Влив в него не меньше литра морса, Надежда откинула край одеяла, всплеснула руками, увидев торчащие оттуда босые пятки:
– А носочки-то? Давайте я вам сама надену!
– Лучше бы я тихо помер, – пробормотал Грозовский.
– Боже избави! – Надежда снова всплеснула ручками. – Давайте еще чаечку. А?
Дмитрий покорно обхватил чашку обеими руками. Что за черт? Почему он ее слушается?
– Что там у нас в лавке?
Раз уж невозможно избавиться от завхоза, надо хоть видимость светской беседы создать, что ли.
– Где… что?
– На работе, где еще!
– Да ничего все, – Надежда пожала пухлым плечиком. – Ван Вейден из Амстердама звонил, благодарил. Пельмени пока на том же месте топчутся. Ксерокс новый поставили. Дарья к заказчикам ездила, которые… шоколадные.