«Всего лишь врач»

– А наши все больше по охоте, – говорил Мажуев о консульских работниках, – Скоро на волков поедем, монголы приглашают. Консулу винтовку с оптическим прицелом подарили, чешскую, надо опробовать.

– Нет, я хоть и сибиряк, из Красноярска, но не любитель охоты. Рыбалка другое дело. А убивать живую тварь ради развлечения… нет, это не по мне.

– Ну, да – ты же врач, гуманная профессия. – Мажуев перешел на «ты»,обращаясь к Пахабову и, разливая остатки из бутылки, продолжил, – Охота на зверя, это, как схватка, понимаешь? Как на ковре. Или ты повалишь, или он тебя. Адреналин.

– Зачем вам адреналин, Сергей Николаевич?
– решил встрять в разговор и я. – Судя по румянцу на вашем лице, вы – гипертоник. Вам лучше бы избегать стрессов, поменьше бы этих самых гормонов коры надпочечников.

– Так-то оно так, но с другой стороны – если отказывать себе во всем, то зачем жить?

Время шло, но как-то медленно. Вынужденное сиденье за столом начинало утомлять. Подошел хозяин заведения, спросил, не надо ли чего-нибудь еще?

– Еще по 150? Как? – обвел нас глазами Мажуев.

– Нет, не стоит. Еще дело не сделано.

– Тогда чаю. И счет принеси.

– Вообще-то чай вредно после водки – развозит. Лучше кофе. У меня друг был – грузин, в классике боролся, так он никогда после алкоголя чай не пил, только кофе.

Хозяин принес кипяток, сахар и три пакетика чая. Мы стали макать пакетики в чашки, напоминая , навеянные рассказом Пахабова о подледном лове, образы рыбаков перед лунками, дергающих наживку. Мажуев заученным движением намотал за нитку свой пакетик на черенок от чайной ложки, выдавливая из него последние капли заварки.

Когда хозяин принес счет, и я полез в карман за бумажником, Мажуев остановил меня запрещающим жестом –

– Консульство платит.

Скорее всего, он специально сослался на консульство, чтоб нам не было неудобно, что платит лично он. Ну, ладно… У них там зарплаты немаленькие, побольше, чем у нас.

Монгольский судмедэксперт прибыл в Хутул еще через полчаса после вновь назначенного срока. Она – а это была женщина, очень миловидная, миниатюрная, с детским, но официально – строгим лицом, поздоровавшись с нами, прошла в кабинет к начальнику полиции, где провела еще минут двадцать. Вышла в сопровождении офицера в темно-синей униформе, с никелированными звездами на серых погонах. Теперь все были в сборе, можно ехать в больницу.

Ее вид не то, чтоб разочаровал, – другого мы и не ждали, странно, что вообще в таком маленьком городке была своя больница, но все же … Старое, двухэтажное здание, блеклое до отвращения; к тому же на втором этаже, куда нас провели, шел ремонт. Я стал сомневаться, больница ли это?. Пока мы шли по коридору первого этажа, мы не повстречали ни больных, ни врачей. А здесь, на втором, был затеян капитальный ремонт. Он еще не начинался, но подготовка к нему была завершена. Все было страшно раскурочено, со стен содраны обои, полы завалены мусором, обвалившейся штукатуркой, снятой сантехникой.. В большинстве комнат или палат отсутствовали двери, выдраны оконные рамы. Нас провели в комнату, ничем не отличавшуюся от остальных по степени разрухи, только у стены стоял заляпанный краской, старый медицинский топчан, на котором лежал голый труп женщины. Вид чистого, мертвого тела был настолько несовместим с безобразным фоном строительных руин, что его присутствие здесь могло быть объяснено только одним – женщину убили именно тут, на этом самом месте и еще не успели вынести. Хотя все было как раз наоборот – тело принесли сюда после смерти, предварительно сняв с него одежды.

Еще по дороге в Хутул меня посещали сомнения относительно наличия морга в поселковой больнице. Для таких больниц это непозволительная роскошь – иметь свою патологоанатомическую службу. Это не предусмотрено штатным расписанием. Но, может, в Монголии иначе – черт его знает, думал я. Теперь же со всей очевидностью стало ясно, что медэксперт собирается проводить вскрытие тела именно здесь, в этой комнате, даже отдаленно не приспособленной под прозекторскую, где нет даже водопровода, не говоря уже о мраморном столе и подставке для органокомплекса. Электропроводка тоже была содрана. Не было даже вешалки, куда можно было повесить верхнюю одежду. Свои куртки мы свалили на железную койку, выставленную в коридор. Я посмотрел на Пахабова, он разделял мое недоумение, но что он мог сказать, пожал плечами. Мажуев, как лицо далекое от медицины, видимо, считал себя не в праве вмешиваться в действия профессионалов. Монголка облачилась в мятый, белый халат с тесемками на спине, которые я помог ей завязать, и натянула на свои маленькие ручки хирургические перчатки. Сверху надела клеенчатый фартук. Обычно врачу-патологоанатому помогает специально обученный санитар, который выполняет собственно само вскрытие – двумя разрезами, всей тяжестью рук наваливаясь на ампутационный нож, вскрывает грудную клетку, треугольником вырезая по хрящам ребер грудину, затем вскрывает живот и после того, как пересечет сверху глотку и снизу прямую кишку, выдирает весь органокомплекс одним блоком из тела. Вынутые внутренности кладут на специальную, отдельную подставку. После этого начинается работа патанатома.. Пока врач, вооружившись пинцетом и ножницами скрупулезно исследует орган за органом, санитар уже зашивает разрез на трупе, большой иглой, крупными, размашистыми стежками. Но у монголки не было помощника и всю «черную» работу она должна была проделать сама. На вид ей было не больше тридцати лет, во всем ее облике просматривалась какая-то решительность, какое-то упрямое стремление выполнить свои профессиональные обязанности прилежно и точно, как у школьной отличницы. Она была здесь главным действующим лицом, представителем закона и государства Монголии. И ничто не могло ее смутить и остановить. Пахабов достал блокнот и приготовился записывать данные, получаемые при вскрытии, чтоб потом составить протокол на русском языке. Сначала рост, питание, характер трупных пятен, видимые повреждения на теле … ну, и так далее.

Я смотрел на мертвое тело знакомой мне женщины, моей соотечественницы, и думал о чудовищном безразличии всех и каждого, всего мира, к тому, что сейчас происходит в этой комнате. Я представлял себе, что сейчас кто-то из космоса наблюдает, как где-то на Земле, в занесенной снегом , безлюдной степи стоит немыслимо отдаленный от привычных центров цивилизации полуразвалившийся дом, где на втором этаже среди завалов строительного мусора, в крохотной комнатушке с ободранными стенами и заляпанным белилами полом, начинается то, что иначе, как глумление над человеком, над его душой, не назвать. Все равно, что отпевать в вокзальном общественном туалете. Я сотни раз присутствовал на вскрытиях , как врач сознавая необходимость научного исследования причин смерти. На сейчас, в данном конкретном случае, я не понимал и не принимал этой необходимости. Кому это нужно? Если общество не в состоянии обеспечить охрану человеческого достоинства после смерти, то оно не в праве настаивать на соблюдении своих законов. Ну, нельзя же так, ребята.. Вот так , на кушетке, в пыли и грязи ремонта.. Мажуев молчал. Ему , видимо, не приходило в голову, что он обязан был потребовать от монгольской стороны соблюдения прав гражданки России, потребовать проведения вскрытия в нормальном морге, хотя бы в Эрдэнэте, где в прозекторской городской больницы ( тоже, конечно, не храм) , но хоть стены в кафеле и есть вода. В должностных инструкциях вице-консула это, наверное, не прописано. Да и прописаны ли вообще где-нибудь эти права?

А пошло все … Мы – единственные свидетели того, что сейчас происходит на наших глазах, и никому нет дела до наших переживаний. Потерпите уж.. Никто не узнает об этом. Все будут знать, что в рамках закона состоялось судебно-медицинское исследование, которое установило причину смерти пострадавшей, и официальная справка будет фигурировать в суде. Остальное – блажь. Единственные ли? А, если бессмертная душа все-таки существует и сейчас с содроганием взирает на происходящее? Могла ли она при жизни представить, что ее телом распорядятся таким образом? Христиане, буддисты …

Кровь была в обеих полостях: и в животе, и в грудной клетке. Монголка не стала вычерпывать ее до конца, мерной посуды все равно не было, и объем кровопотери оценила на глаз. Откуда-то притащили обеденный столик, застелили клеенкой и вывалили на него органокомплекс. Нечем было смыть сгустки и монголке приходилось отделять их руками. Несложно было предположить, что мы имеем дело с разрывом селезенки – самая частая причина кровотечения при тупой травме живота. Так оно и было – в нижнем полюсе селезенки рваная рана. Других повреждений органов брюшной полости найдено не было. Как положено, монголка аккуратно вырезала кусочки органов для будущей биопсии, складывая их в баночку. В целом все ее действия были правильными, профессиональными, но уж больно медленно она все делала. Наши справились бы с этим за двадцать минут, а тут прошел уже час. Монгольский полицейский сделал несколько снимков в процессе вскрытия, вспышка фотоаппарата работала исправно. Я закурил, позволяя себе стряхивать пепел на замусоренный пол. Легкие тоже оказались целы, и монголка недоумевала , откуда же в плевральной полости кровь? Пришлось указать на незамеченные ею переломы ребер – кровили межреберные артерии. Черепную коробку вскрывать не стали, все и так ясно. Диагноз сформулировали вместе : Тупая травма грудной клетки и живота. Множественные переломы ребер слева. Гематоракс. Разрыв селезенки. Острая кровопотеря. Геморрагический шок Ш. Зашивать монголке тоже пришлось самой. Когда я помогал ей снять халат, то увидел насколько она вспотела, проводя вскрытие. Ее симпатичное лицо уже не было таким напряженным, как в начале, и она приветливо улыбнулась мне, когда я подавал ей пальто. Мне стало жалко ее, жалко, как женщину, на которую взвалили такую тяжелую работу, и она старалась выполнить ее, как можно лучше.

Пахабов сходил к «уазику» за носилками, предусмотрительно захваченными нами из Эрдэнэта, какой-то больничный служака появившийся вместе с ним, помог завернуть труп в простыню и отнести в машину. Договорившись с монголкой, что завтра к ней в Дархан , в бюро судмедэкспертизы подъедет Пахабов. Он привезет русский вариант протокола, возьмет все подписи, проставит печати и заберет от них монгольские акты, мы простились.

На улице начинало темнеть, и повалил снег. Остановившись у магазинчика с вывеской «хунсний делгур», что означает «продуктовый», в дословном переводе «магазин для людей», мы купили две бутылки водки и чем закусить. На этот раз платил я. Не откладывая дело в долгий ящик, первую бутылку откупорили, как только выехали на шоссе и взяли курс на Эрдэнэт. Первой стопкой опять помянули Марину. Теперь, находясь в тесном соседстве с ее телом, лежащем в саване на полу автобуса, мы произнесли этот тост более ответственно и осторожно, словно опасаясь, вправе ли мы пить за нее, не спросив у нее разрешения. Сегодня мы и так слишком вольно не считались с ее мнением…

– Можно было ее спасти? – спросил меня Пахабов, как хирурга.

Я пожал плечами. – В Монголии нет. В России, пожалуй, тоже нет. А вот в Германии, скорее всего, да. Там на аварии на автобане вылетают вертолеты , и пострадавший меньше, чем за час, уже в операционной. Не повезло еще и то, что зима, мороз. . В холод шок течет тяжелее. Микроциркуляция при низкой температуре и так снижена, а тут еще шоковые сосудистые нарушения…

Мажуев внимательно вслушивался в наш медицинский разговор, будто хотел извлечь из него какую-то пользу для себя в будущем. Лицо его было печальным и уставшим, вздыхая он разливал водку. Конечно, он тоже переживал смерть Марины. Но я хотел знать, был ли он, много повидавший на своем веку, пожилой человек, оскорблен увиденным сегодня? Останется ли у него в памяти сегодняшний день, как самое мощное свидетельство беззащитного сиротства рядовой, обыкновенной, человеческой жизни? Или все это укладывается в понятие нашей житейской «нормы», к которой нас приучили, как к неизбежности?