Всего один день

— Я думала, что ты хочешь вернуться в пиар.

— Я хотела, ага, — хохочет мама. — Говорила, что вернусь, когда ты закончишь начальную школу. Потом — когда перейдешь в старшие классы. Когда получишь права, — она трет глаза тыльной стороной ладони. — Тебе не кажется, что если бы я хотела снова выйти на работу, я бы уже это сделала?

— Так почему же не вышла?

— Я не этого хотела.

— А чего ты хочешь?

— Чтобы все было как раньше.

Это меня почему-то злит. По той причине, что это одновременно и правда — она хочет, чтобы я не менялась, — и в то же время вранье.

— Да даже когда все «было как раньше» — тебе было мало. Тебе всегда было меня мало.

Мама смотрит на меня, ее взгляд и усталый и удивленный одновременно.

— Конечно же, не было, — говорит она. — И сейчас не мало.

— Знаешь, что меня беспокоит? Вы с папой всегда говорили, что решили «остановиться, пока вам везет». Но такого не бывает! Люди останавливаются, когда не везет. Именно поэтому вы перестали пытаться!

Мама хмурится, она раздражена; она опять смотрит на меня, как на чокнутого подростка, за последний год я очень часто это замечаю, хотя, по сути, после следующего дня рождения я официально уже не тинейджер. Как ни странно, до этого таких взглядов не было. Как я теперь понимаю, возможно, проблема отчасти в этом.

— Вы хотели больше детей, — продолжаю я, — а пришлось довольствоваться мною одной. И ты всю жизнь потратила, стараясь сделать меня такой, чтобы тебе хватало меня одной.

Она прислушивается.

— О чем ты говоришь? Мне хватает тебя.

— Нет! Такого и быть не может! Я у вас одна, и старшенькая и младшенькая одновременно, так что тебе нужно следить, чтобы вклад принес дивиденды, потому что замены у тебя нет.

— Это смешно. Ты не вклад.

— Относишься ты ко мне как ко вкладу. Все свои ожидания вы возложили на меня. И мне приходится нести груз ответственности за всех детей, которые у вас не родились.

Мама качает головой.

— Ты не соображаешь, о чем говоришь, — тихо говорит она.

— Правда? Медицинский факультет в тринадцать лет. Бог ты мой! Какой тринадцатилетней девчонке хочется в мед?

У мамы мелькает такое выражение на лице, словно ей под дых дали. Она кладет руку на живот, как будто прикрывая место удара.

— Вот этой девчонке.

— Что? — я уже ничего не понимаю. Но потом вспоминаю, что, когда я училась в школе и мне нужна была помощь с химией или биологией, папа всегда отправлял меня к ней, хотя врач — он. Вспоминаю, как она наизусть читала требования для подготовки к меду, когда пришел каталог из колледжа. Вспоминаю ее работу — в рекламе, но в фармацевтической компании. И вспоминаю, что ей сказала бабушка на том ужасном Седере: «Ведь это ты об этом всегда мечтала».

— Ты? Ты хотела стать врачом?

Она кивает.

— Я готовилась к поступлению в медицинский колледж, когда познакомилась с твоим отцом. Он тогда был на первом курсе, но все равно находил время помогать и мне учиться. Я сдала экзамены, подала заявки в десять колледжей, но меня ни в один не взяли. Папа объяснил это тем, что у меня никакого лабораторного опыта не было. Я устроилась в «Глаксо», думала, что потом снова попытаюсь поступить, но мы с отцом поженились, я начала работать в пиаре, так прошло несколько лет, мы задумались о детях, а я не хотела, чтобы малыш появился, пока мы оба еще учимся, а потом возникли проблемы с зачатием. Когда мы перестали пытаться родить второго, я ушла с работы — папа уже зарабатывал достаточно, и мы могли себе это позволить. Я думала, что тогда-то попробую снова поступить, но поняла, что мне нравится заниматься с тобой. Я не захотела расставаться.

У меня голова кругом идет.

— Ты же всегда говорила, что вас с папой кто-то свел.

— Да. Обучающий центр на кампусе. Просто я тебе этого не рассказывала, не хотела, чтобы ты думала, что я из-за тебя от всего отказалась.

— Ты не хотела признаться, что остановилась, когда поняла, что проигрываешь, — уточняю я. Разве не именно это она сделала?

Мама хватает меня за руку.

— Нет! Эллисон, ты неправильно понимаешь фразу. Речь о благодарности. О том, что надо остановиться, когда получил уже достаточно.

Я не до конца ей верю.

— Если это так, может быть, тебе стоит и сейчас остановиться, пока выигрываешь, — пока мы окончательно не испортили отношения.

— Ты хочешь, чтобы я перестала быть тебе матерью?

Поначалу мне кажется, что вопрос риторический, но потом я ловлю ее взгляд, она смотрит на меня огромными полными страха глазами, и у меня начинает щемить сердце. Неужели она действительно могла подумать такое?

— Нет, — тихо говорю я. Потом делаю короткую паузу, собираясь с духом. Мама как-то напрягается, может быть, тоже старается крепиться. — Но я хочу, чтобы ты стала другой матерью.

Она снова плюхается на стул, я не могу понять, что она чувствует — облегчение или поражение.

— А что получу я?

У меня в голове мелькает образ: мы пьем чай, я рассказываю ей обо всем, что случилось со мной прошлым летом в Париже, о той поездке, которая мне только предстоит. Однажды это случится. Но не сейчас.

— Другую дочь, — отвечаю я.

Двадцать восемь

Июль

Дома

Я купила билеты. Оплатила французский, и все равно после празднования Дня независимости, который оказался на удивление загруженным и прибыльным, у меня осталось пятьсот баксов. «Кафе Финлей» закрывается двадцать пятого июля, но если не случится катастрофы, у меня к тому времени будет достаточная сумма.

Приезжает Мелани. От родителей я узнала, что после лагеря она неделю проведет дома, а потом они сплавляются на плотах по Колорадо. Когда она вернется оттуда, уже не будет меня. А после Европы мне будет уже пора ехать в колледж. Значит ли это, что все лето пройдет так же, как и последние шесть месяцев — как будто мы с ней никогда и не были подругами? Увидев машину Мелани у их дома, я молчу. Мама тоже ничего не говорит, из чего я делаю вывод, что они со Сьюзан уже говорили о нашем разладе.

Курс французского подходит к концу. В последние дни каждый из нас должен сделать презентацию чего-то французского. Я рассказываю о макаронах — как они появились, как готовятся. Я наряжаюсь в фартук и колпак Бэбс, а закончив презентацию, угощаю всех макаронами, которые она специально для нас приготовила, а также раздаю открытки из ее ресторана.

Я подъезжаю к дому на маминой машине — я взяла ее, чтобы довезти реквизит для презентации, и вижу Мелани у ее дома. Она тоже меня замечает, мы переглядываемся, словно спрашивая — так и будем друг друга игнорировать? Словно мы и не подруги.

Но мы же дружили. По крайней мере, раньше. И я машу ей рукой. Потом выхожу на тротуар, на нейтральную территорию. Мелани тоже выходит. Подойдя поближе, она изумленно смотрит на меня. Я смотрю на свое нелепое одеяние.

— Я была на уроке французского, — объясняю я. — Макарон хочешь? — Я угощаю ее, у меня осталось несколько, и я решила отвезти их маме с папой.

— О, спасибо, — Мелани откусывает, и глаза у нее распахиваются широко-широко. Я чуть было не сказала: «Да, я знаю». Но столько месяцев прошло, и я молчу. Может, и не знаю ничего. Теперь-то.