Вселенная отличников

Странными, почему-то, казались и интерьер автобуса и сиденья, расположенные по неизвестной причине вдоль салона, как в вагоне метро, а не поперек и тетка-кондуктор в форменной одежде. Точнее, само наличие этой самой форменной одежды.

И опять пришлось пережить уже начавшее всерьез доставать ощущение раздвоения: с одной стороны – вроде бы все вокруг такое, как надо, а с другой – полный трэш. Да еще и словечки эти постоянно в голову лезут. Вроде бы трэш – это мусор по-английски, вот только с чего бы простому советскому инженеру на языке туманного Альбиона разговаривать? Может на самом деле я британский шпион?

Аж вздрогнул от последнего предположения. Эх, еще бы лишнего не сболтнуть, где не надо, а то я и так в поезде нарисовался на две «пятьдесят восьмые» …

Наверное, вид в тот момент я имел довольно-таки затравленный, потому как мысль про мою принадлежность к вражеской разведке напугала настолько, что поневоле начало мерещиться, будто все окружающие – переодетые сотрудники МГБ, только и ждущие команды на немедленный арест агента мировой буржуазии. Попутчики, однако же, вели себя совершенно спокойно и на мои душевные метания внимания не обращали ни малейшего. Так что постепенно успокоился и я.

Дорога предстояла неблизкая, так что, пока еду, решил снова попробовать помедитировать. И ведь снова успешно! Я не только вспомнил весь маршрут до дома, но и сам дом. Точнее, не дом, а две комнаты в коммуналке, которые занимаем мы с мамой и бабушкой. Одна из них – моя.

Вспомнилась и сама коммуналка со всеми сопутствующими ей сварами с соседями, общей кухней на девять семей, раздельным санузлом и ванной с титаном, топящимся углем. И почему я совсем не удивился пришедшей в качестве комментария к всплывшему воспоминаю мысли о крайней степени убожества собственного быта? Объяснение, что «все так живут» почему-то ни в малейшей степени не успокаивало.

Теперь я помнил о своей семье все. И о довоенном детстве и об отце, который ушел бить фашистов и не вернулся и о сестре, которая вышла замуж и уехала жить с мужем в Ленинград.

Вот только странно: про семью и про дом воспоминания пришли, а вот про работу – ничего. Возможно, процессу помешало то, что народу в автобусе прибавилось и слетела концентрация. Возможно, требовалась другая точка отсчета, привязанная к работе и институту, которая могла бы создать возможность для формирования новой цепочки воспоминаний. А может у каждого медитативного транса имелось ограничение по длительности погружения? Не знаю, в чем тут дело … Факт то, что транс слетел и ничего существенного я больше восстановить в памяти не мог.

Наконец, автобус подъехал к нужной мне остановке. Я вышел и проследовал до ближайшей станции метро. К крайнему удивлению моего второго «я», которое «я» первое уже перестало воспринимать как нечто удивительное, турникетов в метро не оказалось. Только сейчас вспомнил, что с утра их тоже не было, но тогда, почему-то, данный факт проскользнул мимо сознания.

А сейчас вот торкнуло.

Видимо, дело в том, что с утра лишний посадочный билет нашелся у одного из моих коллег, потому я и проскочил пункт пропуска пассажиров, не заметив. А вот теперь дородные тетки меня тормознули, потребовав билет. Билета, понятное дело, в карманах не нашлось, так что пришлось возвращаться к кассам и там покупать. В остальном, все вокруг показалось вроде как привычным. Точнее, я в этот раз не стал удивляться тому, чему удивлялся утром, а вот «цензору» по-прежнему не нравилось очень многое.

Ну вот я и добрался, таки, до дома. Внутреннего критика опять поразило убожество антуража. Одно дело – воспоминания и совсем другое, когда ты все это лицезреешь «в живую». Неприятный осадок оставили и грязный подъезд с облупленными стенами и древняя входная дверь с кучей звонков и провонявший черт знает чем коридор нашей коммуналки. Откуда то я доподлинно знал: можно жить гораздо, просто таки бесконечно комфортабельнее!

К входной двери подошел один из ключей на связке, что все это время ждала своего часа в кармане брюк. Другой ключ оказался от комнаты, в наше, так сказать, обособленное подразделение коммуналки. Вторая комната являлась смежной. Она то и была моей.

Воспоминания обо всем, что мне необходимо для попадания домой, приходили сами собой. Для того, чтобы они проявились на поверхности сознания, достаточно было просто следовать по маршруту, который я совсем недавно вспомнил. Именно так пришли знания и про дорогу по московским дворам и про нужные повороты на этом пути и про нахождение дома и про то, какой именно подъезд мне нужен.

Воспоминания про этаж, номер квартиры и расположение нужной мне двери непосредственно в самом коридоре коммуналки всплыли еще раньше, так что здесь также проблем не возникло.

На фоне дикой неустроенности коммунального быта, наше с мамой и бабушкой жилье показалось даже уютным. Старинные обои, старинная мебель, старинные фотографии на стенах в старинных деревянных рамках, старинные ковры на дощатом полу – вместе все это создавало непередаваемый антураж покоя и какого-то дореволюционного уюта. Очень в тему в центре первой комнаты располагался круглый деревянный стол, посередине которого на узорчатой белой салфетке стоял великолепный, атмосферный просто таки до мурашек самовар.

На звук отпираемой двери из смежной комнаты вышла бабушка, Пелагея Николаевна. Ну, или просто баба Поля. В памяти всплыло, что, когда я в отъезде, она спит в моей комнате. В обычное же время они с мамой живут в «гостиной».

Бабушка тоже показалась очень теплой, очень, в своем роде, старорежимной со своими интеллигентскими очками, откинутыми на лоб, собранными в пучок седыми волосами и всепонимающим взглядом школьной учительницы.

Образ довершал наброшенный на плечи теплый пуховый платок. В кубатуру представшей передо мной комнаты она вписывалась идеально. Если бы нашелся, вдруг, художник, который рискнул бы запечатлеть в масле данный интерьер, ему, если бы моей реальной бабушки в наличии не обнаружилось, пришлось бы, наверное, приглашать со стороны другую атмосферную старушку, чтобы позировала для типажа – настолько органично и уместно моя задушевная родственница здесь смотрелась.

Помимо воли, накатило острейшее желание почувствовать глубокую родственную связь с этой добрейшей на вид женщиной. Так хотелось обнять бабушку, прижать к груди, а потом усесться вместе за самовар, затеять древнее таинство чаепития и под долгий неспешный разговор по душам растворить во вселенском ничто все тревоги и заботы, что обуревают мой мятущийся дух.

И чтобы навсегда постигла любые химеры беспокойного разума участь сахара, растворяющегося без остатка в чашке крепкого чая.

Аминь!

Окунуться в родственную теплоту и близость захотелось в тот момент до безумия. Нырнуть, как в омут с головой, доплыть до самого дна и остаться навсегда в океане вселенской любви, непрерывно, как солнышко, излучаемой живыми прародительницами. А потом всплыть на поверхность и зажить спокойной размеренной жизнью московского инженера. Подыскать невесту, благо, незамужних девушек и женщин вокруг тьма тьмущая, жениться, родить детей, сделать карьеру в институте.

Каким близким, только руку протянуть, каким невыносимо притягательным казался мне в тот момент этот план на предстоящую жизнь. Вот только … Что-то внутри меня совершенно определенно знало: это не моя жизнь и к данной конкретной семье я, Александр Владимирович Соколов, не имею ни малейшего отношения.