Всемирная Выставка

Я не был так прогрессивен, как мой брат. Несмотря на всю мою боль и горечь, мне даже в голову не приходило сердиться на родителей. Я вполне мог распознавать особенности их характеров, но идти дальше, то есть выносить по их поводу какие-либо моральные суждения, был не в силах. Мои умственные способности полностью уходили на то, чтобы избегать критических суждений обо мне с их стороны.

Однако теперь, задним числом, я просто обязан с негодованием отозваться о столь явном свидетельстве того, как грубо взрослые пренебрегают чувствами детей. Какое надо иметь лукавство, чтобы этаким вот образом избавиться от Пятнухи! Уйдя от прямого столкновения с тринадцатилетним сыном и беззастенчиво надув пятилетнего, — отец лишил нас нашей собаки. Каково было при этом ему самому? Пятнуху он любил, я знаю. Гуляя с ней, он даже поводок не пристегивал — зачем, она его и так слушалась и не сбегала. Возможно, он сам жалел, что от нее решили избавиться. Видимо, настаивала на этом мать. Но папочка тоже, конечно, прелесть. Где бы прикрикнуть, так нет, все ей в угоду. Он вообще избегал командовать, больше взывал к разуму. Да и к физической силе прибегал редко, не то что мать, взрывавшаяся от малейшей искры. Но явно вся процедура похищения — дело рук отца: его стиль.

Отец любил над нами слегка подшучивать, обожал всякие подковырки, типа: «Видел? — Молодец, больше не увидишь!» Любил крестословицы, ребусы, загадки. О парадоксе Зенона я впервые тоже от него услышал — насчет бегуна, шаг которого вполовину уменьшает оставшееся до финишной черты расстояние, снова вполовину, ближе и ближе, но так никогда он до финиша и не добирается. Еще отец любил каламбуры и смешные стишки.

Человек не чета пеликанам! Пеликанья кишка велика нам. Все сожрет пеликан, Чем богат океан, Хоть не выглядит он великаном. ^[13]

13

Здесь и далее перевод стихов В. Топорова.

Удержаться и не купить попавшийся в магазине сборник детских стишков было выше его сил. Любил сэра Артура Т. Квиллер-Кауча:

У льва — разбойничий напор, И от его напора Помчишься ты во весь опор, Но не найдешь опоры.

В песенке ли, в рассказе — везде для отца самым ценным был элемент неожиданности, какой-нибудь выкрутас. Отец очень уважал легендарного антрепренера П. Т. Барнэма. Рассказывал мне, как у Барнэма на его выставках экзотических зверей из-за скопления народа возникали заторы, и надо было как-то заставить людей двигаться побыстрее, чтобы еще увеличить продажу билетов. Барнэм придумал повесить у выхода табличку с надписью: К ПОСЛЕДНЕМУ ТУРНИКЕТУ — СЮДА. Все так и повалили в дверь, думая, что турникет — это очередное вымирающее животное.

В возрасте сорока с небольшим отец был энергичен, честолюбив, старался, чтобы всякое дело у него кончалось победой. При этом ни в коем случае не допускал, чтобы его интересы шли вразрез с интересами друзей и партнеров. Он торговал радиоприемниками, граммофонами, нотами. В его магазине был широчайший выбор пластинок — тысячи шеллаковых дисков в коричневых бумажных конвертах, большие тяжелые коробки с операми и симфониями, пластинки европейские, пластинки американские, классика, джаз, свинг. Водились у него даже пластинки с народными песнями неведомых негритянских певцов с Юга. Свой бизнес он знал до тонкостей, и некоторые из исполнителей, чьи имена значились у него в каталогах, сами заходили к нему покупать пластинки. Он очень гордился своим знакомством и связями с известными музыкантами. Придет, бывало, домой и говорит: «Сегодня в магазин заходил Стоковский» ^[14] . Или: «Звонил секретарь Рубинштейна, назаказывал у меня на целых пятьдесят долларов». Даже я понимал, как это ценно — быть посвященным, вхожим в некий круг. В те восхитительные субботы, когда я ездил с Дональдом в центр навестить отца в магазине, я видел, как заходят люди, видел, как отцовские советы и рекомендации направляют их, помогают делать покупки, и я им гордился. На работу он надевал синий, в мелкую полоску костюм с жилетом и красным галстуком. На лице его играл румянец, взгляд карих глаз был горяч и быстр. Правда, не нравился мне его партнер, Лестер, — длинный, навязчиво радушный дядька с гривой зачесанных назад светлых волос. Он заведовал секцией радиоприемников. Лестер обнаружил, что всегда находится определенный процент покупателей, которые возвращают в ремонт приемники абсолютно без всяких неполадок. Дело в том, что доходные дома по соседству снабжались электроэнергией постоянного тока. Обычно вставляли не той стороной вилку в розетку; Лестер мог бы заставить радио работать, просто посоветовав перевернуть вилку. Вместо этого он говорил покупателю, что на ремонт потребуется несколько дней; потом разве что чуть сдует пыль изнутри, чуть протрет полировку снаружи да и выпишет счет за ремонт приемника, который был в совершенном порядке. «Да, кстати, — окликал он уходящего с приемником покупателя, — если вы его включите и ничего не произойдет, то просто переверните вилку. Работает теперь великолепно». Мой отец испытывал что-то вроде преклонения перед эстетическим совершенством жульничества партнера. Он говорил, что в смысле денежных сумм он держит Лестера в рамках, очень уж обижать никого не позволяет. Но нам он об этих делишках рассказывал в расчете, что мы оценим их юмор. Это шло от свойственного ему любования всяческой посвященностью, корпоративностью.

14

Стоковский, Леопольд (1882–1977) — американский дирижер.

Однажды он принес домой книгу, которой с наслаждением упивался, — это было собрание ошибок, которые школьники допускали в своих сочинениях и на экзаменах. Ошибки — они там именовались «ляпами» — он нам зачитывал. Основными представителями животного мира Австралии, согласно этой книге, являются кенгуру, рогоносец, бумеранг и уткоед. Главная часть любого собора или церкви — золотарь. Шекспир — знаменитый английский разбойник, и у него было семь жен. Две наиболее значительные реки Шотландии — Твид и Плед. Троя погибла в результате войны с ахинейцами. Четыре животных, принадлежащие к семейству кошачьих, — это папа-кот, мама-кошка и двое котят. Узы брака, некогда считавшиеся священными, сдерживают производство качественных товаров… Кое-что из этого вызывало всеобщий смех, кое над чем смеялся один отец. Именно по его совету я заказал по почте свои первые «книжки-малышки» (пять центов штука, издательство Гальдемана Джулиуса в Джирарде, штат Канзас): «Самоучитель по чревовещанию» и «Рассказы о гипнозе и мщении». Он обучал меня, как находить спасительные лазейки, уводящие из мира, которым правят чересчур серьезные женщины. У него у самого была мать, которую он любил и которой вынужден был все время противиться, точь-в-точь как я. Бабушка Гэсси с Магистрали была женщиной строгих взглядов и любила командовать. Дедушка Исаак был книжником, миролюбцем, типичным интеллигентом, вроде моего отца. Так что любовь отца к каламбурам, смешным стишкам и ребусам опиралась на некую всеобъемлющую концепцию, представлявшую сферу этики как взаимосвязь мужского и женского архетипов. Откуда сие пошло? В общем-то, это ведь философия крестьянина, видящего мир как лубочную картинку с шутливой подписью. И ведь просочилась через все границы! Истоки ее еще там, на покинутой родине. А на улице, от ребятишек, я подцепил ее образчик потемнее и повульгарнее: «Чтобы жена шила, ее надо пороть».

РОУЗ

Какое-то время все шло гладко. От моей матери нам была огромная помощь и поддержка. К полудню я каждый день пеленала младенца, укладывала его в коляску и отправлялась к матери на ленч. Родителей я любила. Брат (старший, Гарри) временно поселился у них, пока не найдет работу. Так что для меня все было как встарь: семейство вместе и, главное, рядом, за углом. Мать была такая ласковая, такая спокойная, просто чудо, и очень была религиозна. Она одной из первых вступила в женский комитет при синагоге, да и в саму синагогу тоже; присутствовала при закладке ее здания. Мы с ней очень дружили, и я была просто счастлива, что вот — ращу себе маленького, создаю уют в доме, забочусь о муже. Он тогда хорошо зарабатывал. Работал у некоего Маркеля, торговал пластинками. Так он к этому делу и приобщился. Маркель был чем-то вроде оптовика или посредника по торговле фонографами и запчастями к ним. В двадцатые годы это был очень доходный бизнес — еще ведь не было ни радио, ни вообще ничего. Люди покупали эти старинные фонографы с большими раструбами, покупали пластинки, ставили и под них танцевали — первая музыка, которая появилась в домах, ну, кроме разве что игры на музыкальных инструментах. Сперва пружинные виктролы, потом электрические. Для людей, привыкших слушать музыку только на концертах, это было прямо откровением. Ну и пошло дело. Я не любила Маркеля, за ним водились темные делишки, а я и сама у него работала в качестве секретаря и бухгалтера. Получила эту работу через Дэйва. Но потом я Маркеля раскусила и ушла. Он договаривался с изготовителями — с Эдисоном, Виктором, да с кем угодно, а потом не платил по счетам. Его офис располагался в верхнем этаже дома на Манхэттене, почти в центре, к востоку от Бродвея. Контора и склад занимали весь этаж, а окно позади его стола выходило на площадку пожарной лестницы. В те дни, если кто-то не мог получить с должника свои деньги, то посылал к нему шерифа. Услышав на лестнице шаги шерифа, этот паршивец Маркель выскакивал на пожарную лестницу и сбегал. Твой отец занимался сбытом, в разъездах по всему городу. А мне — расхлебывай! Такое кому угодно не понравится. Тогда-то я и ушла, устроилась работать к Зигмунду Унтербергу, а потом, через него, попала в еврейскую организацию взаимопомощи. Теперь мне кажется, что Маркель и на твоего отца повлиял дурно. Правда, по части бизнеса он дал ему хорошую школу. Но только ли безнесу он его научил? Мне кажется, отец азартными играми, картами этими, начал интересоваться как раз в то время, и я думаю, без Маркеля тут не обошлось. До всяких авантюр Дэйв прямо сам не свой был, всегда мечтал разбогатеть разом. Тут его голыми руками и бери. Прекрасный был человек, и культурный, и утонченный — он ведь хорошую музыку любил, оперу — а поди ж ты, водилось за ним и дурное. А я даже не знала, что происходит, он никогда мне ни о чем не рассказывал, деньги на хозяйство давал, и все тут.

В общем, вышло так, что младшая сестра Дэйва Молли, порвав со своим мужем Филом, водителем такси, родила до срока. Осталась Молли одна, младенец болеет, и как же ведет себя ее мать, Гэсси? А она, видите ли, не желает иметь с ней ничего общего. Да и старшая сестра, эта расфуфыренная Френсис, в своем Вестчестере умыла руки. Дело в том, что Молли была у них в семье этакой мятежницей, паршивой овцой. Средней школы не кончила, связалась с подонками, замуж бог знает за кого вышла. Фил был неплохой парень, но уж умом не блистал. Говорил, как камни ворочал. Но суть не в этом. Суть в том, что Молли, выйдя за него замуж, связалась с другим мужчиной. Боб — кажется, так его звали. Так что дребедень получилась ужасная. Молли просила, чтобы мы пустили ее пожить с нами. Больше ей пойти было некуда. Я сходила навестить ее в больницу, и она так плакала! Она была единственным членом их семьи, кроме папы, только с этой девушкой я чувствовала себя раскованно. Она не важничала, не давала мне понять, что я ее чем-то хуже. Ну, я и сказала ей, ладно, давай живи с нами. И Дэйв согласился.

Вот, а была у нас в то время всего лишь трехкомнатная квартирка на Уикс-авеню. Так что это была серьезная жертва. Комнаты были большие, много воздуха, света, но ведь спальня-то только одна! Ну, и пришлось Молли спать на кровати со мной, а Дэйв спал на кушетке. Я не ожидала, что она останется у нас надолго. Думала, оглядится, как-то устроит свою жизнь и через неделю-другую съедет. Но не тут-то было. Шли месяцы, а она все жила у нас. У меня была приходящая женщина, которая помогала с уборкой и стиркой пеленок Дональда. Дональду тогда было что-то около года. Но эта женщина отказывалась стирать еще и пеленки ребенка Молли. И приходилось мне это делать самой ради малышки Ирмы. Где была при этом Молли? А бегала хвост трубой. Этот ее Боб заходил к нам за ней, куда-то приглашал. А то еще вечером заявится Фил, ее муж, и такой хай подымет, только держись. Жалобы соседей. Скандалы на весь дом. Я прямо с ума сходила. А твоему отцу то, что Молли живет у нас в доме, еще и понравилось. Говорит однажды матери: «Мама, я тут подумал, не мало ли я даю Роуз денег на хозяйство?» Не спросившись матери, он шагу не мог ступить. А я кручусь, на мне и Молли, и ее девочка, за все плати, причем бюджет в семье все тот же, прежний, а старушенция в ответ (я все слышала из соседней комнаты, мы их навестить приходили): «Нет, — говорит, — достаточно, ей вполне достаточно, вполне». Представляешь? Ведь это додуматься надо! Я ее дочку обихаживаю, для которой ни она, ни другая ее дочь пальцем о палец не ударили, а она такое говорит! И Дэйв с ними заодно. Никогда со мной не посоветуется, никогда ничего на расскажет. Конечно, у него в советчицах мама.

Сам понимаешь, не сладкая жизнь. Нерадостная. Нельзя даже с мужем спать, до чего дошло. Вообще никакого покоя. Пыталась я устроить, чтобы Молли съехала, но он меня останавливал, словно ему только того и надо, чтобы она жила с нами. Даже говорить об этом не желал. Думаю, как раз в это время он и начал поглядывать на других женщин. Как время к ленчу, я малыша на руки и бегом к матери, а сама плачу, заливаюсь. «Мама, — говорю, — я уйду от него. Не могу больше. Не могу так жить. Чем такие мученья, лучше убить себя». Мать утешала меня, обнимала, ласкала, но она была женщина старого закала, очень консервативных взглядов. «Ты замужем, — внушала она мне, — и ты не должна падать духом. Ты должна заботиться о ребенке и содержать в порядке дом для мужа. Любой ценой».

И я возвращалась. Если бы не моя мать, я бы ушла, оформила бы развод, но ее я не могла ослушаться, мысли такой не допускала. Но в конце концов я кое-что все же сделала. Однажды дружок Молли, из-за которого весь сыр-бор разгорелся, зашел, когда ее не было дома, и я с ним поговорила. У меня не было к нему неприязни. Я сказала ему: «Слушайте, Боб, человек вы довольно симпатичный. А в такую кашу влезли. Как же вам самому-то не стыдно — ходить к женщине, у которой есть муж, у которой только что родился ребенок, к женщине, выгнанной из дому ее матерью и чья сестра из-за всей этой истории не желает с ней знаться? При этом она живет у меня, мой муж, чтобы ей было где спать, уступил ей свою постель. По-вашему, это правильно? Не к лицу столь симпатичному молодому человеку в этакую кашу влезать».

Что ж, видимо, небольшое внушение подействовало. Я не совсем в курсе того, что произошло, но однажды в дверь позвонил Фил и забрал с собой Молли с ребенком и со всей ее поклажей и чемоданами. Боб исчез, Молли с Филом снова вместе. А я получила назад своего мужа. Но забыть все это было не так легко. А главное: что будет в следующий раз? Если не Молли с ее фокусами, то что? Вся их семья была против меня. Дэйвом они крутили, как хотели: при любых разногласиях он оказывался на их стороне. Меня в грош не ставили. Потом родился ты, с двумя детьми нам потребовалось более просторное помещение, а тут я как раз познакомилась с миссис Сегал, и мы переехали в частный дом на Истберн-авеню. Дэйв вполне преуспевал. Настолько, что решился даже завести собственное дело и изрядно в нем продвинулся. Сперва продавал граммофоны, потом приобрел концессию на торговлю пластинками у Вима, в одном из его магазинов спортивных и хозяйственных товаров. Магазин располагался на углу Шестой авеню и 42-й улицы. Там сзади был такой балкончик, с которого виден весь торговый зал. Дэйв выплачивал Виму процент со своих прибылей. Появились деньги, мы купили мебель, причем год шел тысяча девятьсот тридцать первый, тридцать второй, повсюду были безработные, однако каким-то образом в самом сердце Нью-Йорка еще теплилась жизнь. Потом — ты еще совсем был маленький, годик или что-то в этом духе, — внезапно умер мой отец, и бедняжка мама переехала жить к нам. Для нее это было последней каплей. Не выходила из комнаты, молилась, пошатнулось ее здоровье. И надломился разум моей бедной, милой моей мамочки.