Всходил кровавый Марс: по следам войны

— Ас патронами как?

— Не знаю. Там такой кавардак... Говорят о каких-то подкреплениях. Говорят, «дикая» дивизия сюда идёт или какой-то сибирский корпус. А от прапорщика Левицкого из головного эшелона вот какое донесение: «Против десятого корпуса — дела хороши, против нашего — неважные. Говорят, пришла на помощь какая-то стрелковая дивизия. Огонь сейчас гораздо слабее, чем вчера. Тухов занят противником. Мост нами сожжён. Больше ничего не знаю, кроме того что головному парку страшно далеко ехать за снарядами, которых ни в среднем, ни в тыловом, ни в местном парке нет».

— Это черт знает что! — вспыхивает Базунов. — Поеду к инспектору артиллерии с докладом. Кубицкий! Вели закладывать лошадей.

* * *

Из первого парка приехал прапорщик Виляновский.

— За патронами. Начальник дивизии требует: присылайте патроны на рысях. А где я ему возьму? Приехал к командиру бригады: пускай научит, как быть?

— Командира бригады нет. Он поехал к инспектору артиллерии как раз за тем же, за чем вы приехали к нему.

В двенадцать часов вернулся адъютант Медлявский из казначейства.

— Денег нет, — объявил он сразу. — В казначействе застал только делопута [31] . Все поспешно укладываются. Говорят, получен приказ об отступлении...

— В комнату торопливо вошёл Базунов и бросил денщикам на ходу:

— Немедленно обедать! Не позже как через час выступаем.

— Куда? — спросил Старосельский.

— В Домбе, по дороге на Сандомир.

— Почему?

— Не знаю. Пришёл к инспектору артиллерии, спрашиваю: где брать снаряды? «Снаряды? — улыбается он. — Фьють!..» Свистнул весьма выразительно и говорит: «Внушите командирам ваших парков, чтобы они поменьше горячились, и прочитайте-ка лучше диспозицию». Прочитал я диспозицию и ничего больше не сказал. Написал сам себе предписание, дал инспектору артиллерии подмахнуть — и скорей сюда... В корпусе, доложу я вам, форменный сумасшедший дом: торопятся, суетятся, ругаются, что-то кричат, что-то друг другу растолковывают, и все ни черта не понимают... Одним словом, отходим сразу за пятьдесят вёрст — на станцию Мелец.

31

Делопроизводитель.

— Да в чем же дело?

— Говорю вам: никто ничего не говорит и никто ничего не знает. Может быть, какой-нибудь хитрый план, а может быть — просто очищаем Галицию. Велено при отходе уничтожать мосты и портить дороги. В Домбе приказано собраться шести паркам. Уходит весь девятый корпус.

Но, говорят, уходит, чтобы очистить место для шестого сибирского корпуса.

— Позвольте, тогда к чему же взрывать мосты и портить дороги?

— Кто его знает? Манёвр?.. Чтобы заманить немцев в мешок между двух корпусов — между сибирским и двадцать первым, который тоже, по слухам, сюда идёт...

— Ох, не люблю я таких манёвров, — поскрёб в затылке прапорщик Кузнецов.

19 апреля. Дует сильный холодный ветер. На много вёрст по шоссе растянулись обозы, парки, пешие дружины, понтонёры, сапёры, телефонисты. И опять обозы, парки, двуколки и десятки тысяч людей, одетых в кожухи и шинели. Гул орудий сливается и временами совершенно тонет в скрипе и грохоте колёс по шоссе. Пыхтящие тракторы свирепо режут толпу. Лошади пугливо прядают ушами, храпя, становятся на дыбы. Людские голоса и конское ржанье превращают всю эту катящуюся лавину в одно гигантское тело с железной гортанью и разгорячённой бешеной кровью. Отжимая бесконечную вереницу тел и возов к самой обочине, мчатся с треском и рёвом грузовики, автомобили и мотоциклетки. Навстречу нам попадаются обозы с хлебом и сеном, гурты скота. Никто не знает, куда они едут, зачем. Дикие, свирепые крики, толкотня и долгий затор. Два встречных потока из ног, колёс и хвостов наседают, лезут, прут и упрямо стоят на месте друг против друга, как сцепившиеся рогами быки. Это солдаты 13-й бригады и сибирские стрелки, только что высадившиеся в Дембице и идущие туда, где так грозно рычат германские пушки.

— Откуда?

— Из-под Варшавы, из Сохачева.

— Куда?

— Не знаем.

Может быть, это то самое подкрепление, о котором так жадно мечтали усталые полки? А может быть... Может быть, в самом деле немцам готовится ловушка?

Обе столкнувшиеся лавины упрямо стоят и топчутся и все же как-то незаметно просачиваются в разные стороны.

За Дембицей шире шоссейная дорога и размашистей ход. В стороне четыре наших биплана стоят наготове. По счастью, сильный ветер мешает набегу вражеских лётчиков. Иначе от одной бомбы были бы сотни жертв. Люди идут густой рекой. Достаточно ранить двух-трёх лошадей, чтобы вспыхнула невообразимая паника, чтобы паника превратилась в страшное бедствие.

На лицах жителей злорадное изумление.

— На Краков — тэнды (туда), — указывают они ехидно на запад.

Идёт мелкое мародёрство. Бесцельное, наглое. С заборов снимают торбы, ведра, посуду. Забегают во дворы, шарят в крестьянских избах, грабят дома, фольварки, местечки. И через двадцать минут все награбленное летит под ноги грохочущему потоку. Бросают все, что берут: сорванные с окон кисейные занавески, плюшевые скатерти, белье, самовары, кастрюли, граммофонные трубы, пластинки, вазы, щётки, горшки... Все это запружает дорогу, трещит под колёсами и разжигает жажду погрома. Бросают одно — и снова грабят лежащие по пути дома, и снова бросают. Бегущая армия не ведает ни жалости, ни евангельской любви и с презрительным отвращением относится к патриотизму, суду потомства и чужой собственности...

В обозе кубанских казаков треснуло колесо. Мигом сотни кубанских молодцов рассыпались по дворам и по полю и на арканах приволокли десятки крестьянских телег, за которыми с криком бежали испуганные мужики. Кучи солдат, запружая дорогу, столпились, любуясь удалью мародёров. Из некоторых дворов казаки притащили на возах растерянных девушек.

— У казачий ноздря на всякую... бабью раздувается, — весело комментируют зрители.

— Що це русинськи баби так до казакив ласи, — лукаво подмигивает оборванный дружинник. — Мабудь вони думають, що от них и дити таки — з кинем и шашкою одразу...

Каждая новая победа кубанцев на мародёрском фронте вызывает общее одобрение:

— Ловко! Казаки дремать не будут.

Вся дорога усеяна по обеим сторонам брошенным интендантским добром. Груды прессованного сена, овса, муки, консервов, бочки, ведра, мешки. Интенданты упрашивают парки:

— Берите!.. Все равно пропадать... А у вас в ящиках пусто... Бросать приходится... Берите!..

Но никто не берет. Воруют солдаты и население. Дарить населению нельзя, дабы продукты не попали в руки противнику. Солдатам тоже не велено давать — из боязни, что солдаты будут продавать населению. Так и валяются сотни и тысячи пудов пшена, муки, консервов и сахара, обречённые на бесцельное истребление. Интендантство нашей дивизии умоляло заведующих хозяйством взять у него 170 пудов рафинаду. На долю нашей бригады предлагали 30 пудов; 1200 артиллеристов нашей бригады легко могли бы рассовать по карманам и втрое больше. Но солдатам давать нельзя, и строго-настрого наказано командирам:

«Под вашей личной ответственностью — никаких попущений!..»

Только хлебопекарни да санитарные транспорты, которые едут порожняком, ломятся под грудами неожиданной благодати.

Солдаты поглядывают на горы консервов и мешков, охраняемых от покушений казаками, и злобно посмеиваются:

— Лучше собаке брошу, а у солдата изо рта выдеру.

— Сто лет вошь гоняй, а начальству все мил не будешь!.. Чем дальше от Дембицы, тем больше гусиных голов под ногами.

Солдаты ловят кур и гусей и на ходу скручивают, отрубают, отсекают им головы. Воздух дрожит от птичьих криков. Отделённые гусиные головы лежат, придавленные к земле с разинутым клювом и вытекшими глазами. Ими отмечен весь путь до Домбе. Район между Дембицей и Домбе издавна называют гусиным царством. Здесь все деревни и села разводят сотни тысяч гусей. Осенью приезжие прасолы закупают их целыми вагонами и гонят гуртами до границы. Чтобы гуси не сбивали и не ранили себе лапок на каменистом шоссе, их «подковывают» по местному способу: опускают лапки в смолу и потом гонят по мелкому гравию; гравий присыхает к смоле, и гуси безболезненно совершают свои многоверстные марши.

Предприимчивые лазареты и госпитали тут же скупают по дешёвке замученную птицу и суют её в походные кухни. Возы, дороги и люди покрыты выщипанным перьём, и это ещё больше подчёркивает погромный характер отступления.

Многих внезапно охватывает какая-то хозяйственная прыть. Они доверху нагружают свои транспорты брошенными мешками, суют в сиденье, в передки, в фуражные тюки, в карманы сахар, банки, консервы. В одном месте телефонная полурота побросала все телефонное имущество и запрягла своих лошадей в крестьянские телеги, нагрузив их богатой интендантской добычей.