Вспоминая Михаила Зощенко

А рассказами "Святочная история", "Спекулянтка", "Пожар" он обвиняет их в том, что все они злостно корыстны, заботятся только о собственной выгоде и всегда готовы поджечь дом, доверху набитый жильцами, если знают, что в фундаменте этого дома спрятано десять или пятнадцать рублей. А один из них даже притворился покойником, ибо хотел "начисто смыться", чтобы начать "новую великолепную жизнь" ("Святочная история"). А другой, перед тем как сблизиться с любящей женщиной, настаивает, чтобы та написала расписку, что она, если станет матерью, не будет требовать у него алиментов ("Расписка").

Больше всего возмущает писателя их чудовищное неуважение к человеческой личности, их черствость и неискоренимое хамство. С гневом изобличает он этот порок в рассказах "Страдания молодого Вертера", "История болезни", "Веселая игра", "Поминки" и во многих других.

Здесь - золотая мечта о деликатности, чуткости, благожелательности людских отношений.

"Товарищи, - говорит Зощенко в "Страданиях молодого Вертера", - мы строим новую жизнь, мы победили, мы перешагнули через громадные трудности, давайте все-таки уважать друг друга".

В рассказе "Поминки" он напоминает читателям, что, если на тех ящиках, в которых перевозят какую-нибудь ценную кладь, пишут крупнейшими буквами: "Не бросать!", "Осторожно!" и проч., - не худо бы и на каждом человеке писать: "Фарфор!", "Легче!" - "поскольку человек - это человек".

Изображаемый им быт до такой степени груб и свиреп, что одно деликатное, учтивое слово кажется здесь чудом из чудес, редкостным, необычайным событием, действующим на людей потрясающе. В раннем рассказе "Коза" маленький человечек Забежкин, двойник гоголевского Акакия Акакиевича, затурканный жестокой средой, вдруг на улице услыхал от прохожего, который нечаянно задел его локтем, обыкновеннейшее слово "извиняюсь", и это слово как гром поразило его.

"Господи!
– сказал Забежкин.
– Да что вы? Пожалуйста..."

Но прохожий был далеко.

"Что это?
– подумал Забежкин.
– Чудной какой прохожий... И кто ж это? Писатель, может быть, или какой-нибудь всемирный ученый... Извиняюсь, говорит. Ах ты штука какая!"..."

Так воспринимается благожелательное любезное слово в том мире глумления над человеческой личностью, в котором провел всю свою жизнь Забежкин. Недаром он называет этого прохожего "необыкновенным прохожим", потому что для человека, привыкшего к ежедневным обидам, к постоянному склочничеству, самая заурядная вежливость кажется каким-то поразительным исключением из общего правила.

В "Огнях большого города" писатель рассказывает поучительную притчу о том, как в мерзостно-грубом быту один скандалист и задира буквально переродился и стал человеком, когда вместо ожидаемых им зуботычин, оплеух и ругательств услышал обращенное к нему учтивое слово и увидел почтительный жест.

"Уважаемые граждане" - страшная книга. Все взаимные отношения изображенных в этой книге людей основаны на бешеной ненависти.

"Недавно в нашей коммунальной квартире драка произошла, - рассказывает один из них с большим удовольствием.
– И не то что драка, а цельный бой... Дрались, конечно, от чистого сердца. Инвалиду Гаврилову последнюю башку чуть не оттяпали..."

Бой произошел из-за "ежика", маленькой щеточки для чистки закоптелого примуса.

Жиличка Щипцова взяла этот ежик на кухне и хотела почистить свой примус, а другая жиличка, "чей ежик, посмотрела, чего взято, и отвечает:

– Ежик-то, уважаемая Марья Васильевна, промежду прочим, назад положьте.

Щипцова, конечно, вспыхнула от этих слов и отвечает:

– Пожалуйста, отвечает, подавитесь, Дарья Петровна, своим ежиком. Мне, говорит, до вашего ежика дотронуться противно, не то что его в руку взять".

Цена этому ежику грош, но осатанелые люди, бесконечно далекие от уважения друг к другу, от деликатной уступчивости, без которых немыслима никакая совместная жизнь, до того пропитаны собственническими злыми инстинктами, что считают невозможным уступить хоть на минуту свой копеечный ежик другому:

"Муж, Иван Степанович Кобылин, чей ежик, на шум является. Здоровый такой мужчина, пузатый даже, но, в свою очередь, нервный...

– Я, говорит, ну ровно слон работаю... в кооперации, улыбаюсь, говорит, покупателям и колбасу им отвешиваю, и из этого, говорит, на трудовые гроши ежики себе покупаю, и нипочем то есть не разрешу постороннему чужому персоналу этими ежиками воспользоваться.

Тут снова шум и дискуссия поднялись вокруг ежика. Все жильцы, конечно, поднаперли в кухню... Инвалид Гаврилыч тоже является.

– Что это, говорит, за шум, а драки нету?

Тут сразу после этих слов и подтвердилась драка".

Следует очень колоритное изображение побоища, во время которого "кто-то и ударяет инвалида кастрюлькой по кумполу".

Эта кровопролитная битва кончилась лишь потому, что явился милиционер и сказал:

" - Запасайтесь, дьяволы, гробами, сейчас стрелять буду!

Только после этих роковых слов народ маленько очухался. Бросился по своим комнатам...

– С чего же это вы, уважаемые граждане, разодрались?"

Клопиный быт. Клопиная мораль. Говорите этим людям о братской солидарности, о чувстве товарищества, о преодолении собственнических, темных инстинктов. Люди эти непоколебимо уверены, что все высокогуманные лозунги нужны лишь для внешнего употребления - для митинговых речей, для плакатов и газетных статей - и что никто не обязан воплощать их в своем обиходе, руководствоваться ими в своем повседневном быту.

Зощенко зорко подметил в самом начале своей литературной работы, что эти растленные люди, чуждые каких бы то ни было моральных устоев, превосходно усвоили благородную терминологию советской общественности и пользуются ею как надежным прикрытием для своих скотских вожделений и дел.

Сбывая с рук негодную работницу, они рекомендуют ее другим нанимателям так:

"Даром что это старуха, но это такая старуха, что она вполне достойна войти в новое бесклассовое общество".

Порицая какую-то девушку за то, что она польстилась на даровую еду, они говорят:

"Развернула свою идеологию в полном объеме".

И сторож, обворовывая тот магазин, который ему надлежит охранять, охотно применяет к себе термины новой эпохи:

"Стою на страже государственных интересов".

Их социальная мимикрия так велика, что они, мещане до мозга костей, то и дело заявляют себя ярыми врагами мещанства.

Негодяй, бросающий жену, объясняет свое негодяйство антимещанскими принципами:

"Ухожу от нее, поскольку я увидел всю ее мелкобуржуазную сущность".