Вспоминая Михаила Зощенко

– В настоящее время его нет в редакции, - ответил Радлов.
– Но, может быть, мы можем его заменить?

– Зощенко заменить нельзя!
– категорично заявил я и тут же понял, что совершил бестактность.

– Это, конечно, верно, - вежливо согласился Радлов, - мы тоже склонны так думать, но если вы принесли в редакцию свою рукопись, для этого не обязательно присутствие Зощенко. Мы тоже кое-что понимаем. Можно нам поверить.

И именно в эту минуту в комнату вошел скромный, мне даже показалось немного застенчивый молодой человек в сером пальто и такой же кепочке.

– Здравствуйте, - сказал он.
– Какие новости?

– Вот вам и незаменимый Зощенко, - сказал Радлов.

– Почему "незаменимый"?
– спросил Михаил Михайлович.

– А это уж вам объяснит этот товарищ, - улыбнулся Черний, указав на меня.

– Объясните, - попросил Зощенко и провел меня в соседний небольшой кабинетик. Я объяснил...

Михаил Михайлович снял пальто и повесил его на гвоздик за шкафом. Он был в скромном, не бросающемся в глаза пиджаке в клеточку. Из кармана выглядывал аккуратный белый платочек, воротничок белой рубашки был идеально отглажен. У него были удивительные глаза, темно-карие, глубокие, внимательно вглядывающиеся в вас, но не одними зрачками, а как-то всеми глазами полностью. Очень добрые и в то же время очень печальные были у него глаза.

Мы сели к столу, на котором лежало много рукописей. Зощенко молчал и с интересом меня разглядывал. Впоследствии я убедился, что так он смотрел на всех.

Я ждал, что он что-нибудь скажет, а он вежливо ждал, пока заговорю я. Наконец это, видимо, ему надоело, и он прервал молчание:

– Я вас слушаю.

И тогда я рассказал ему, как мечтал с ним встретиться, как хочу писать и как жажду быть напечатанным в "Бегемоте".

– Дайте что-нибудь почитать, - предложил он.

Я достал из портфельчика рассказ. Он назывался "Ося".

– Разница с тургеневским только в одной букве, - заметил Зощенко, - у Тургенева была "Ася".

И начал читать, быстро листая страницу за страницей.

Я сидел ни жив ни мертв.

– Рассказ не получился, - тихо промолвил Зощенко, кончив читать. Такое ощущение, что вы сели его писать, еще не зная, как вы его напишете. Вы писали без плана. Правда?

– Правда, - согласился я.

– И вы были не слишком озабочены тем, что и как пишете. Что это у вас за фраза: "Она была девушкой в полном смысле этого слова"? Или вот: "Она смотрела в зеркало на свое лицо, нос, шею и плечи, пока не дошла до ручки". Вам это кажется остроумным? Поэтому вы и принесли этот рассказ в "Бегемот"?

Я молчал.

– Чего вы хотите? Писать или печататься?

– И то и другое, - честно признался я.

– Оставьте мне свои рукописи и приходите в следующую субботу в это же время.

В следующую субботу, когда я примчался в редакцию, в комнате сидели Зощенко, художник Б. И. Антоновский, полный, с лицом, похожим на улыбающуюся луну, карикатурист Б. Малаховский, весь заостренный, как бы нарисованный тонким пером, не выпускающий изо рта трубку, и писатель К. Мазовский, больше похожий на скромного патера, чем на писателя, пишущего смешное.

Зощенко опять увел меня в соседнюю комнату.

– Я не хотел, чтобы кто-нибудь был свидетелем нашей беседы, - сказал он.
– Все плохо. Не весело, не смешно, не жизненно. А главное - лишено смысла. Надуманные остроты, плоские каламбуры. Юмор должен возникать внезапно, рождаться от образа, от характера описываемого вами человека, от точки зрения автора. А наспех притянутые ни с того ни с сего остроты - не играют. Почему вы пишете о писателях и художниках? Вы их хорошо знаете? Бываете в их среде?

– Нет.

– Как же тогда вы пишете? Писать надо только о тех людях, которых вы знаете. Чем заняты? Работаете? Учитесь?

– Учусь в школе. Заканчиваю.

– Попробуйте написать о школьниках, об учителях, о родителях. Вы никогда не пробовали поставить себя на место папы и мамы, а их на свое место? Тут есть возможность для смешного рассказа. И не думайте, что юмористический рассказ должен обязательно вызывать хохот. Если ваш смешной рассказ заставит кого-то прослезиться - это гораздо дороже. А самое главное - читайте. Больше читайте и старайтесь понять, как написан тот или иной рассказ, почему и во имя чего он написан. Учитесь писать, читая.

Через неделю я принес Михаилу Михайловичу новую пачку рассказов. Еще через неделю он мне ее вернул с тем же отзывом. Тогда через пять дней я принес пачку, вдвое большую. На этот раз на лице у Зощенко я увидел страх...

Я терроризировал его своими посещениями долгих три месяца. Собрание моих сочинений к тому времени составляло добрых две сотни рассказов. И каково же было мое счастье, когда однажды Зощенко не увел меня в соседнюю комнату, а в присутствии Радлова, художников В. Лебедева и К. Рудакова сказал:

– Мы решили напечатать ваш рассказ, Володя. Читайте его в очередном номере.

Зощенко был моим литературным крестным отцом, и я всегда буду благодарен ему за уроки, советы, жестокую правку первых моих сочинений, за его требовательность и прямоту. Он привил мне вкус к работе, и мне кажется, мы с ним подружились. Во всяком случае, с этих пор я всегда, когда это было возможно, советовался с ним, а он часто делился со мной своими замыслами и читал мне отрывки из еще не написанных рассказов и пьес.

Журнал "Бегемот" был закрыт, и на его месте возник новый ленинградский сатирический журнал "Ревизор", в котором я стал сотрудничать постоянно.

Шли годы. Меня увлекла драматургия, и почти каждую свою новую пьесу я нес к Зощенко. Он знал точно, как сделать смешную фразу из несмешной и как сделать смешную фразу так, чтобы она звучала печально.

– Хочу написать пьесу для театра малых форм, - сказал он мне как-то. Пьесу про заседание петербургских исторических памятников. Екатерина II со своими фаворитами, Медный всадник со змеей, Николай I, Александр III - про собрание чугунных царей. Показать всю их "чугунность". Как считаете? Все пишут исторические пьесы, почему бы и мне не написать? Только я сразу обо всех царствующих особах...

Пьеса была написана за шесть дней и поставлена в Ленинградском театре малых форм под названием "Культурное наследие". Поставил ее режиссер В. Р. Раппопорт, автор популярного некогда водевиля "Иванов Павел".

* * *

Читал Зощенко свои смешные рассказы абсолютно серьезно, почти без интонаций, совершенно бесстрастно. И именно эта "равнодушная" манера рождала смех, возникающий от речевой ткани рассказа. Он не выделял смешные места в речи своих героев, как это делал, скажем, отличный исполнитель его рассказов Владимир Хенкин, Артист всегда, если можно так сказать, играл рассказы Зощенко и обязательно изображал внешне его электромонтера, водопроводчика или пациента в больнице.