Вспоминая Владимира Высоцкого

Его ночные песни волновали и тревожили мягкой, недоступной измерению силой. Она не давала вам уснуть, но приглашала к покою. Похоже, он лечил ночью натруженную за хлопотливый день душу. И те, кто был рядом, становились причастными к маленькому таинству. Жаль, забывали включить магнитофон…

Впрочем, разговор мы поведем о гитаре. Много дней прекрасный инструмент путешествовал с ним по Сибири: Байкал, Иркутск, Бодайбо, Нижнеудинск. А в день перед отлетом его пригласили выступить в Чистых Ключах. Концерт получился неудачным: пел без настроения и закончил быстро.

Попрощались с хозяевами. Поехали в Иркутск. Но перед самым выездом из поселка на трассу увидели стоящего у обочины человека. Он поднял руку. Водитель Толя хотел «не заметить», но Высоцкий попросил:

— Возьмем его.

Открылась дверца. Вместе с улыбкой Гиви (так звали нового пассажира) принес в салон бодрящий запах коньяка.

— Гамарджоба!

— Здравствуй! Садись!

Гиви сел. Раздался треск. Высоцкий побледнел и, глядя перед собой, произнес:

— Ну вот и все…

Анатолий остановил машину. Выскочил. Распахнул дверь.

— Оставь его. — Высоцкий уже улыбался. — Неосторожность — это ведь не грех.

Гиви догадался: он совершил что-то непоправимое. Приподнялся, вынул из-под себя чехол, в котором лежала гитара. Она уже состояла из двух вполне самостоятельных частей…

— Владимир Семенович… Дорогой! — начал Гиви.

— Да ладно. Поехали, Толя!

…А вечер был чудный, такие вечера не часто случаются в Иркутске. И ночь обещала стать замечательной. Все молча сидели вокруг стола. Владимир Семенович побрился, вышел из ванной, спросил:

— О чем грустим?

— Так вот, гитара…

— Это точно. Не удалась у нее судьба. Другой в этом доме не найдется?

…Он пел до первых петухов. Когда они заголосили в поселке Боково, приветствуя высокими, чистыми голосами молодой рассвет, Владимир Семенович отложил гитару:

— Через пять часов вылет. Отдохнем.

Хорошо спали. Бодро встали. В дверной ручке обнаружили букет росистых полевых цветов. Он по-детски обрадовался:

— Не поленились люди. Замечательно как!

Самолет улетел по расписанию. Через неделю раздался звонок из Москвы.

— Мне вчера Байкал снился розовый. Он таким бывает?

— Байкал разный. Сны розовыми бывают?

Смеется.

— Да, принесли гитару той же фирмы.

— Гиви?

— Кто же еще?! Очень хочу вернуться к вам в Сибирь. Всех обнимаю!

Валерий Золотухин ТАК НАЧИНАЛАСЬ «БАНЬКА»

Владимира Высоцкого и ныне народного артиста РСФСР Валерия Золотухина связывала многолетняя дружба и актерская судьба — работа в Московском театре на Таганке и в кино… Об эпизодах этой дружбы В. Золотухин рассказывал нам, журналистам, на вечере-встрече с правдистами, и тогда я впервые услышал историю создания «Баньки» Высоцкого Позднее, собирая материалы о Высоцком, встретил любопытные строки Станислава Говорухина, относящиеся к истории этой песни, к поездке его по Сибири:

«Для Володи общение с интересными людьми значило очень много. Он как поэт питался тем, что видел и слышал. Для него интересные люди были окном в мир, куда он, перегруженный заботами и обязанностями, не имел легкого доступа. Он искал таких встреч. Однажды пришел к нему человек удивительной судьбы — золотоискатель из Сибири. Я видел, как Володя слушал его. Весь — напряженное внимание, боязнь упустить слово из рассказа. Живая реакция на смешное, искренняя боль в глазах, когда речь заходит о несправедливости. И опять добрая улыбка, раскрепощающая собеседника, робевшего поначалу перед любимым поэтом, популярным артистом. Человек этот рассказывал всю ночь. Володя несколько раз брал гитару, начинал песню, но обрывал ее, откладывая гитару в сторону. Выстраданное другими всегда казалось ему более значительным, чем свое, собственное.

Снова обращаюсь к записной книжке. «Август 68-го. Лечу в Красноярск. Оттуда поездом до станции Мана. Потом — пешком. Глубокой ночью вхожу в село Оно расположено на берегу саянской речки и называется очень красиво — Выезжий Лог. Бужу всех собак, с трудом нахожу нужный мне дом. Стучу…»

Открыл мне Валерий Золотухин. Они с Володей снимались тут в «Хозяине тайги». В доме темно — ни керосиновой лампы, ни свечки, электричество отключили в одиннадцать часов вечера. Мы обнялись в темноте, Володя сказал…

Что может сказать разбуженный среди ночи человек, которому в шесть утра вставать на работу? Каждый, наверное, свое. Но я точно знаю теперь, что скажет истинный поэт.

— Какую я песню написал! — сказал Высоцкий. Валерий протянул ему гитару, я еще рюкзака не снял, а они уже сели рядышком на лавку и запели на два голоса «Баньку». Никогда больше не доводилось мне слышать такого проникновенного исполнения».

В скорый поток спешных воспоминаний, негодований, видений и ликований о Владимире Высоцком, — рассказывает Валерий Золотухин, — мне бы не хотелось тут же вплеснуть и свою ложку дегтя или вывалить свою бочк^ меда, ибо «конкуренция у гроба», по выражению Томаса Манна, продолжается, закончится не скоро, и я, по-видимому, еще успею проконкурировать и «прокукарекать» свое слово во славу этого имени. И получить за это, что мне положено. Но сегодня просили меня, не вдаваясь шибко в анализ словотворчества поэта, в оценку его актерской сообразительности, не определяя масштабности явления, а также без попытки употребить его подвиг для нужд личного самоутверждения, сообщить какой-нибудь частный случай, пример, эпизод или что-то в этом роде, свидетелем которого являлся бы только я и никто другой. И я согласился, ибо такой частный факт (факт действительного случая или фантазия сообщившего) в любом случае непроверяем на достоверность: как скажу, так и было…

А было так. У меня есть автограф: «Валерию Золотухину — соучастнику «Баньки»… сибирскому мужику и писателю с дружбой Владимир Высоцкий». Я расшифрую этот автограф.

Судьба подарила мне быть свидетелем, непосредственным соглядатаем сочинения Владимиром Высоцким нескольких своих значительных песен, в том числе моей любимой «Баньки»: «Протопи ты мне баньку по-белому, я от белого света отвык. Угорю я, и мне, угорелому, пар горячий развяжет язык…» Хотя слово «песня» терминологически не подходит к определению жанра подобных созданий. Потомки подберут, ладно.

Итак, «Банька»… 1968 год. Лето. Съемки фильма «Хозяин тайги». Сибирь. Красноярский край, Манский район, село Выезжнй Лог. Говорят, когда-то здесь кроваво проходил Колчак. Мы жили на постое у хозяйки Анны Филипповны в пустом, брошенном доме ее сына, который оставил все хозяйство матери на продажу и уехал жить в город, как многие из нас. «Мосфильм» определил нам две раскладушки с принадлежностями; на осиротевшей железной панцирной кровати, которую мы для уютности глаза заправили байковым одеялом, всегда лежала гитара, когда не была в деле. И в этом позаброшенном жилье без занавесок на окнах висела почему-то огромная электрическая лампа в пятьсот, однако, свечей. Кем и для кого она была'забыта и кому предназначалась светить? Владимир потом говорил, что лампу выделил нам мосфильмовский фотограф. Я не помню, значит, фотограф выделил ее ему. Работал он по ночам. Днем снимался. Иногда он меня будил, чтобы радостью удачной строки мне радость доставить. Удачных строк было довольно, так что… мне в этой компании было весело. А в окна глядели люди — жители Сибири. Постарше поодаль стояли, покуривая или поплевывая семечки, помоложе лежали в бурьяне, может, даже не дыша; они видели живого Высоцкого, они успевали поглядеть, как он работает. А я спал, мне надоело гонять их, а занавески сделать было не из чего. Милицейскую форму я не снимал, чтобы она стала моей второй шкурой для роли, а жители села думали, что я его охранник. Я не шучу, это понятно, в 1968 году моя физиономия была совсем никому не знакома. И ребятишки постарше (а с ними и взрослые, самим-то вроде неловко), когда видели, что мы днем дома, приходили и просили меня как сторожа «показать им живого Высоцкого вблизи». И я показывал. Вызывал Владимира, шутил, дескать, «выйди, сынку, покажись своему народу…» Раз пришли, другой, третий, и повадились — «вблизи поглядеть на живого…». И я вежливо и культурно, часто, разумеется, обманно выманивал Володю на крыльцо. Пусть, думаю, народ глядит, когда еще увидит… А потом, думаю (ух, голова!), а чего ради я его за ТАК показываю, когда можно ЗА ЧТО-НИБУДЬ? Другой раз, когда «ходоки» пришли, я говорю: «Несите, ребята, молока ему, тогда покажу». Молока наносили, батюшки!.. Не за один сеанс, конечно. Я стал сливки снимать, сметану организовали… излишки в подполье спускал или коллегам относил, творог отбрасывать научился, чуть было масло сбивать не приноровился, но тут Владимир Семенович пресек мое хозяйское усердие. «Кончай, — говорит, — Золотухин, молочную ферму разводить. Заставил весь дом горшками, не пройдешь… Куда нам столько? Вези на базар в выходной день».

«Чем отличается баня по-белому от бани по-черному?» — спросил он меня однажды. За консультацией по крестьянскому быту, надо сказать, обращался он ко мне часто, думая, раз я коренной чалдон алтайский и колхозник, стало быть, быт, словарь и уклад гнезда своего должен знать досконально (в чем, конечно, он ошибался сильно), но я не спешил разуверять его в том, играя роль крестьянского делегата охотно и до конца, завираясь подчас до стыдного. На этот раз ответ я знал не приблизительный, потому что отец наш переделывал нашу баню каждый день, то с черной на белую, то с белой на черную и наоборот — по охоте тела. Баня по-черному — это когда каменка из булыжника или породного камня сложена внутри самого покоя без всяких дымоотводов. Огонь раскаляет докрасна непосредственно те камни, на которые потом будем плескать воду для образования горячего пара. От каменки стены нагреваются, тоже не шибко дотронешься. Дым от сгорания дров заполняет всю внутренность строения и выходит в двери, в щели, где найдет лаз. Такая баня, когда топится, кажется, горит. Естественно, стены и потолок слоем сажи покрываются, которую обметают, конечно, но… Эта баня проста в устройстве, но не так проста в приготовлении. Тут искусство почти. Надо угар весь до остатка выжить, а жар первородный сохранить. Это целая церемония: кто идет в первый пар, кто во второй, в третий… А веники приготовить… Распарить так, чтобы голиками от двух взмахов не сделались.