Вспоминая Владимира Высоцкого
Шрифт:
Ах, если бы ему хотя бы частицу сегодняшних наших слов и признания — да в то время, когда его могли запросто, как мальчишку, ссадить не только с автобуса, везущего представительную делегацию на встречу с зарубежными кинодеятелями, но и «высадить» из очередного фильма, поручив другому исполнить его выношенные сердцем песни!
Так в чем же «феномен» Высоцкого, о котором заговорили даже суровые философы? Грядущие биографы поэта, певца, артиста, авторы объемистых монографий, которые уже пишутся в тиши ученых кабинетов, разберутся, конечно, досконально, каким образом мальчишка, родившийся на Первой Мещанской улице Москвы, гонявший с приятелями по Большому
Высоцкий становился к микрофону — «точно к амбразуре». Об этом он сказал в одном из своих стихотворений. Да, на протяжении тех томительно долгих лет, которые мы сейчас именуем «годами застоя», он становился к микрофону и голосом своим, не спрашивая на то разрешений и указаний, а вопреки им, рвал оцепенелость равнодушия, апатии и безгласности. В его бесчисленных персонажах, впервые в таком разнообразии пришедших в литературу, в поэзию, в песню, обретали свой голос гордость и достоинство те, кто был их лишен. В каждом честном, не растерявшем свою совесть, человеке жили мечта об открытости, правде, отвращение к пустословию, опровергаемому на каждом шагу жизни. И в песнях Высоцкого они приветствовали не только бесстрашие правды, но и надежду. И поэтому ему отдали они свою любовь, которая пережила и поборола и непризнание, и травлю, и попытки мещанской среды, которую так ненавидел поэт, приручить его, сделать его своим
В одном из известнейших своих стихотворении Владимир Высоцкий рассказал о том, что он не любит. А не любил он холодного цинизма и пустой восторженности, сплетен и сытой уверенности, наветов, насилья и бессилья Не любил, когда лезут в душу. Не любил времени, когда не поют веселых песен.
Что ж, пришло время, когда голос Высоцкого звучит открыто и раскованно. В борьбе за идеалы апреля 1985 года, за которые он не переставал бороться всю свою недолгую жизнь, он — наш союзник и соратник. «Верю в друзей», — писал и пел он в те годы. Поэтому и стал ему другом весь народ.
Владимир Высоцкий
О ВАСИЛИИ ШУКШИНЕ
Очень уважаю все, что сделал Шукшин. Знал его близко, встречался с ним часто, беседовал, спорил, и мне особенно обидно сегодня, что так и не удалось сняться ни в одном из его фильмов. Зато на всю жизнь останусь их самым постоянным зрителем. В данном случае это значит для меня больше, чем быть участником и исполнителем.
Я написал большие стихи по поводу Василия, которые должны были быть напечатаны в «Авроре». Но опять они мне предложили оставить меньше, чем я написал, и я отказался печатать не полностью. Считаю, что ее хорошо читать глазами, эту балладу. Ее жалко петь, жалко… Я с ним очень дружил, и как-то… я спел раз, а потом подумал, что, наверное, больше не надо.
Еще — ни холодов, ни льдин.
Земля тепла. Красна калина.
А в землю лег еще один
На Новодевичьем
мужчина.«Должно быть, он примет не знал, —
Народец праздный суесловит, —
Смерть тех из нас всех прежде ловит,
Кто понарошку умирал».
Коль так, Макарыч, — не спеши,
Спусти колки, ослабь зажимы,
Пересними, перепиши,
Переиграй — останься живым!
Но в слезы мужиков вгоняя,
Он пулю в животе понес,
Припал к земле, как верный пес.
А рядом куст калины рос.
Калина — красная такая…
Смерть самых лучших намечает
И дергает по одному.
Такой наш брат ушел во тьму!..
Не буйствует и не скучает.
А был бы «Разин» в этот год.
Натура где? Онега, Нарочь?
Все печки-лавочки, Макарыч!
Такой твой парень не живет.
Вот после временной заминки
Рок процедил через губу:
«Снять со скуластого табу
За то, что он видал в гробу
Все панихиды и поминки.
Того, с большой душою в теле
И с тяжким грузом на горбу,
Чтоб не испытывал судьбу,
Взять утром тепленьким с постели!»
И после непременной бани
Чист перед Богом и тверез,
Взял да и умер он всерьез.
Решительней, чем на экране.
Гроб в грунт разрытый опуская
Средь Новодевичьих берез,
Мы выли, друга отпуская
В загул без времени и края…
А рядом куст сирени рос.
Сирень осенняя. Нагая…
Я не люблю фатального исхода,
От жизни никогда не устаю.
Я не люблю любое время года,
В которое болею или пью.
Я не люблю холодного цинизма,
В восторженность не верю, и еще —
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо.
Я не люблю, когда наполовину
Или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.
Я ненавижу сплетни в виде версий,
Червей сомненья, почестей иглу,
Или — когда все время против шерсти,
Или — когда железом по стеклу.
Я не люблю уверенности сытой,
Уж лучше пусть откажут тормоза.
Досадно мне, коль слово «честь» забыто
И коль в чести наветы за глаза.
Когда я вижу сломанные крылья —
Нет жалости во мне, и неспроста,
Я не люблю насилья и бессилья,
Вот только жаль распятого Христа.
Я не люблю себя, когда я трушу,
Я не терплю, когда невинных бьют.
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более — когда в нее плюют.
Я не люблю манежи и арены:
На них мильон меняют по рублю, —
Пусть впереди большие перемены,
Я это никогда не полюблю.
Мой черный человек в костюме сером,
Он был министром, домуправом,
офицером.
Как злобный клоун, он менял личины
И бил под дых, внезапно, без причины.
И, улыбаясь, мне ломали крылья,
Мой хрип порой похожим был на вой,
И я немел от боли и бессилья
И' лишь шептал: — Спасибо, что живой.
Я суеверен был, искал приметы,
Что, мол, пройдет, терпи, все ерунда…
Я даже прорывался в кабинеты
И зарекался: — Больше — никогда!
Вокруг меня кликуши голосили:
— В Париж мотает, словно мы в
Тюмень!
Пора такого выгнать из России!
Давно пора, видать, начальству лень.
Судачили про дачу и зарплату: