Встреча (сборник)
Шрифт:
– Одну песню слушаем и все вместе подпеваем, а следующую танцуем! – руководит Нюра.
Голос у Нюры сильный, грудной. Слушать её одно удовольствие! Пропели с певицей, следующую – танцуем. И подпеваем.
Течет ручей, бежит ручей,
И я ничья, и ты ничей.
Нюра танцует лучше всех – весело, легко, красиво и подолом юбки подначивает. Тут и мама не выдержала.
– Ну-ка, девки, выпустите меня из-за стола, – говорит девяностолетняя мама, – тоже буду танцевать!
Я плясунья была, и певунья была,
И всю жизнь свою на горбу пронесла.
Поёт и пританцовывает, а сама одной рукой за стул придерживается. И опять Нюра вместе с Кадышевой заводит всех:
Чем
Я хорошая, я пригожая, только доля такая.
Радостно за них, за всех. Нелегко в жизни было всегда. А они умели и умеют устраивать себе и другим праздник. Живём ведь!
Встряхнёт Нюра своими кудрями – и в бой за жизнь, за радость и счастье!
27.03.09
Отдыхаю душой
Захожу к ним иногда за теплом, которое согревает душевный холод. От встреч с некоторыми наоборот замерзаешь, а от общения с ними оттаиваешь и расслабляешься. С ними легко всегда. Никогда ничего не выспрашивают. Хочешь свою боль рассказать – слушают, не осуждая никого: ни рассказчика, ни действующих лиц в рассказе.
Слушают. Сопереживают. Может, мне сопереживают, а может, тем, о ком говорю. Без лишних слов и эмоций. Когда видят, что расстроена, не спрашивают, что случилось, а говорят:
– Оль, давай чайку попьём, садись. А есть хочешь? Мы сардельки такие вкусные купили! Давай, садись, куда тебе удобно. Хочешь сюда, к окну, или вот тут – на диванчик. Ты не возражаешь, мы закурим?
– Нет, конечно, не возражаю.
– Оль, я и забыла, ты же чай не пьёшь, всё кофе тебе подавай! – смеётся Нюра.
А Клава у плиты варит сардельки, достаёт из холодильника свои соленья: помидоры, огурцы. Мы так дружненько усаживаемся на кухне, у них очень уютно и так по-родному! И Клава с Нюрой никогда не спросят, зачем пришла, что наболело. Начинают сами о чём-нибудь рассказывать, и время от времени Нюра спрашивает:
– Оль, ты слушаешь, а?
– Конечно, слушаю, Нюра. Ты мне начала рассказывать, как ты в проектном институте работала.
– Ну так вот, – усаживаясь поудобнее на стуле и дёрнув аппетитно плечиками, продолжает Нюра, – завлаб у нас был немного с приветом. Зайдёт с утра в нашу комнату и начинает спрашивать, как у кого идут дела, как продвигается работа, закончил ли кто схему. Ему начинаешь рассказывать, а он отходит к другому столу, и сидишь с разинутым ртом. Потом мы не стали ему говорить подробности. Отвечали коротко. «Хорошо». «А что хорошего?» – спрашивает он. И так далее. Обойдя все шесть столов, уходит напевая: «А что вы Ваньку-то Морозова, а он ни в чём не виноват, она сама его морочила, а он ни в чём не виноват… Ему кого-нибудь попроще, а он циркачку полюбил». Закрывалась дверь, и мы все в хохот. А он был невысокого роста, плотненький и очень смазливый на мордашку. Его никто не боялся. Интересно было работать. Потом он в Америку уехал. Много специалистов тогда уехало.
Сижу, слушаю и радуюсь этим людям. Они не напрягают тебя ничем, ни расспросами, ни советами, ни своими проблемами. Про свои проблемы рассказывают иногда с юмором, иногда с матерком.
– Нюр, ну ты что, перестань! – останавливает Нюру Клава, – Оля же не терпит твои словечки!
– Ничего, пусть потерпит, я по-другому это выразить не могу.
Они сейчас повезли свою девяностолетнюю маму в её родную деревню, в её родной дом, который она сама выстроила. Просилась очень. Приедут не скоро. Весна, огород, посадки и там, конечно, у них счастье. Нюра всю зиму ждёт тёплых весенних дней:
– Ой, жду не дождусь, как выйду на веранду, вдохну полной грудью и крикну: хорошо-то как!
А я их жду. Приедут – обязательно позвонят:
– Оль, мы приехали, заходи, дверь открыта!
15.05.09
Да и нет
Да!
Летала одинокая душа,
И заблудилась в дебрях мирозданья.
Она блуждала, так и не нашла
Любви, тепла, душевного признанья.
Быть может, это и не существует вовсе,
Быть может, всё придумано
людьми?Быть может, это нужно просто вычесть,
Понять, простить и не искать причин.
Нет!
Нет, всё не так, должно быть.
Определить и сформулировать,
Пожалуй, ничего нельзя.
Везде подводные теченья,
Свои глубины, тайны бытия.
Ведь даже дважды два бывает пять,
Смотря, в какую призму заглянуть.
Нет однозначности нигде, опять
Всё очень спорно, если всё перечеркнуть.
И что…
И только бесконечность с нами,
Она везде, всегда, во всём.
Не описать её словами,
Она в неведенье своём.
Ряд чисел – он же бесконечен!
Ряд слов – и он не ведает конца!
Хотя ряд чисел безупречен,
Но это лишь всего слова…
30–31.07.08.
Я расскажу вам грустную историю
«Думай, не думай, а всё равно как должно быть, так и будет», – рассуждала Нина. У Нины, видимо, так на роду было написано: страдать, всё терпеть и уже ни на что не надеяться. Когда ей было десять месяцев, началась война. Отец ушёл на фронт. А мама оставила её у сестры мужа и исчезла. Бросила Нину.
У Нининой тёти было три сына, но уже не маленькие, почти взрослые ребята. Во время войны работали. Тётя с мужем удочерили Нину. И когда она подросла, то считала их своими родителями: мамой и папой. Родной папа вернулся с войны инвалидом, без ноги. Он не стал претендовать на дочь. Нина любила свою маму-тётю, а папа, тётин муж, к этому времени умер. Мальчишки тоже любили её. Заботились о ней. Один из братьев уехал учиться в Свердловск, закончил Уральский университет, стал математиком, доктором наук и профессором. Вся семья переехала к нему в Свердловск. Вроде бы, всё неплохо. Но почему-то Нина всегда в душе считала себя обделённой, обиженной жизнью. То ли тётя-мама ей так внушила, то ли так уж жизнь заложила в подсознание ту обиду, которая не проходит никогда, хотя она и не знала, что она брошенный ребёнок.
Мы же не знаем, о чём думают совсем маленькие дети, которые ещё не могут ни ходить, ни говорить. Может быть, они уже всё понимают. Всё-таки ей было десять месяцев от роду. Когда она уже жила в Свердловске, её мама-тётя поехала в свой город на новый год к родне, а Нина осталась одна. Соседка пригласила её встречать новый год с ними. Вот и поведала она эту историю Нине. Кто её просил об этом? Никто. Нина не спала всю ночь, не могла в это поверить. Как это так: её мама не её мама. Не может этого быть! Вот приедет мама, и она всё расскажет. Прожила эти дни как в агонии. Из головы не выходила эта история про неё. А дядя, оказывается, – папа родной! Что же теперь делать?
Приехала мама, Нина её спрашивает:
– Мама, ты мне кто? Мама или тётя?
– Что такое, Нина? О чём ты говоришь?
– Мне тётя Соня сказала, что ты меня удочерила. Это правда?
Мама молчала долго, ходила из комнаты в комнату, думала, как ответить, как объяснить.
– Да, Нина, это правда. А что я, по-твоему, должна была делать? Отдать тебя в детский дом? Я же тётя родная. Была война, неизвестно было, вернулся бы твой отец или нет. Я что, тебя обижала? Нина рыдала в голос, обида на жизнь переполняла её. Обида не на тётю, а на судьбу. Как сложно поверить в то, что тебя бросили на произвол судьбы.
– Мама, почему ты мне раньше об этом не рассказала. Я бы всё поняла. Почему соседке рассказала, а она мне такой новогодний подарок преподнесла! Прости меня, я не знаю, что со мной, я не могу во всё это поверить.
– Так что теперь ты меня не будешь считать мамой?
– Ну что ты, я не знаю никакую другую маму, я тебя люблю.
Нина обняла маму и продолжала рыдать, не могла остановиться. Мама не плакала, она теперь думала, как будут складываться их отношения дальше. А дальше сложились отношения так, что у Нины, как и прежде, была любовь к маме, о ней она заботилась. Но, что удивительно, у мамы всё в корне изменилось. Она стала Нину постоянно упрекать в том, что Нина к ней изменилась, что она теперь её не любит. Нина не могла убедить её ни словами, ни делами.